Александр II (часть 2 XX—XXVII)

XX. Восточный кризис (1875—1877). Второе десятилетие царствования Императора Александра Николаевича завершилось среди глубокого мира. Забота о его поддержании была главной причиной, побудившей русского Государя вступить в так называемое "соглашение трех Императоров". Опасность войны или каких-либо международных столкновений, по-видимому, исчезла с политического горизонта Европы.

В это время небольшая черная точка показалась в северо-западном углу Балканского полуострова.

Мало-помалу она разрослась в громовую тучу, разразившуюся над европейским Востоком грозой, которая совершенно видоизменила как его политическую поверхность, так и соотношения великих держав.

То было восстание, вспыхнувшее летом 1875 года в нескольких южных округах Герцеговины.

Ближайшим поводом к восстанию послужили притеснения христианского населения турецкими сборщиками податей, вызвавшие кровавые схватки между христианами и мусульманами.

В дело вмешались войска, встретившие неожиданное сопротивление.

Все мужское население округов Невесинского, Билечского и Гачковского ополчилось, оставило свои дома и удалилось в горы; старики, женщины, дети, чтобы избежать поголовной резни, искали убежища в соседних Черногории и Далмации.

Усилия турецких властей подавить восстание в зародыше оказались безуспешными.

Из южной Герцеговины оно скоро перешло в северную, а оттуда и в Боснию, христианские жители которой бежали в пограничные австрийские области, а те, что остались дома, также вступили с мусульманами в отчаянную борьбу.

Первые известия об этих происшествиях получены были в Петербурге в половине июня, вскоре по возвращении Государя из заграничного путешествия.

По предложению Петербургского кабинета в Вене установлен центр соглашения (un centre d''entente) трех Императорских Дворов, с целью изыскать средства ограничить и прекратить беспорядки или, по меньшей мере, не дать им разрастись настолько, чтобы они могли угрожать всеобщему миру. Условясь относительно общих мер, Дворы петербургский, берлинский и венский пригласили и прочие великие державы приступить к состоявшемуся между ними уговору, дабы вызвать умиротворение восставшей турецкой области.

Все великие державы откликнулись на этот призыв и, заручившись согласием Порты, послали в Герцеговину комиссию, состоявшую из местных их консулов, поручив им вступить в личные сношения с вожаками восстания, действуя, впрочем, не коллективно, а в качестве агентов дружественных держав, в согласии с турецким комиссаром.

Мера эта успеха не имела. Инсургенты ответили консулам, что прежде всего должно быть заключено перемирие и что, не полагаясь на обещания турок, они не удовольствуются никакими реформами, если таковые не будут поставлены под охрану и ручательство великих держав.

Оба эти требования были отвергнуты Портой.

Между тем возбуждение росло в сопредельных с восставшими областями странах, в Черногории и в Сербии, которые начали поспешно вооружаться.

Из всех славянских земель, не исключая и России, посылались герцеговинцам и боснякам щедрые денежные пособия от обществ и частных лиц, сочувствовавших делу их освобождения.

В Вене и Пеште всего более опасались, как бы восстание ни привело к присоединению Боснии к Сербии, а Герцеговины к Черногории, как на то надеялись в Белграде и в Цетинье.

Император Франц-Иосиф давно питал надежду, что, рано или поздно, эти две области послужат ему вознаграждением за земельные и другие утраты, понесенные его монархией в Германии и Италии.

Из босняков и герцеговинцев католическое меньшинство было расположено в пользу присоединения к Австро-Венгрии.

Но в самой Дунайской монархии общественное мнение не сочувствовало такому приобретению, по сию, как и по ту сторону Лейты. Пока усилия графа Андраши были направлены к тому, чтобы, не допуская Боснии и Герцеговины ни до соединения с двумя славянскими княжествами, ни до образования автономной области, оставить их под властью Порты, но с тем, чтобы в них введены были реформы по плану, составленному австро-венгерским министром, применение которых было бы поставлено под ручательство великих держав и под фактический контроль венского Двора. План свой граф Андраши поручил австро-венгерскому представителю в Петербурге передать на заключение Императорского кабинета. "Задача великих держав, — писал он, — не только ограничить настоящее движение, но и по возможности предупредить повторение подобных столкновений, исправив существующее зло. Теперь настало тому время, после того как, с одной стороны, сделались известны желания инсургентов, с другой — выяснилась невозможность для них достигнуть осуществления их собственными средствами". Граф Андраши с жаром восставал против образования из Боснии и Герцеговины автономной области под властью наследственного правителя, еще более — против раздела их между Сербией и Черногорией.

По мнению его, нужно стараться уменьшить зло практическими реформами на почве как вещественной, так и нравственной.

Нужно, чтобы в этих областях христианская вера была поставлена de jure и de facto в положение, равноправное с Исламом.

Нужно, кроме того, улучшить материальное положение христиан.

Турецкое оружие может потушить пламя восстания; оно несомненно успеет в том, но прочное умиротворение края невозможно без соблюдения трех условий: 1) полная свобода вероисповедания для христиан; 2) прекращение отдачи податей на откуп; 3) уничтожение феодального порядка владения землею путем выкупа.

Требовать этого от Порты не значит еще вмешиваться в ее внутренние дела. Державы имеют на то право в силу постановлений Парижского трактата 1856 года. Австро-Венгрия более всех прочих заинтересована в прекращении постоянных смут в ближайшем своем соседстве.

О всех этих мерах граф Андраши выражал желание условиться прежде всего с Россией, а потом и с прочими великими державами, в уверенности, что если между ними будет достигнуто полное соглашение, то и Порта не отвергнет сделанных ей от имени всей Европы предложений.

Тем временем в Константинополе не без страха помышляли об опасности вмешательства великих держав в отношения Порты к христианским подданным султана и, по совету русского посла, спешили предупредить ее принятием решений в том же направлении, но самостоятельных.

Султанские "ираде" и "фирман", изданные несколько времени спустя, даровали турецким христианам всевозможные облегчения в податях и налогах и гражданскую равноправность с мусульманами.

Взгляд свой на положение дел на Востоке Императорский кабинет выразил в следующем сообщении, появившемся в "Правительственном Вестнике": "Важные политические события, совершающиеся ныне на Балканском полуострове, застали Россию не одну, а в союзе с двумя державами, одинаково с нею одушевленными желанием сохранить и упрочить европейский мир. Чуждый каких-либо корыстных политических целей, основанный на взаимном доверии правительств и скрепленный свиданием трех императоров, союз этот является пред Европой не решателем судеб ее, а охранителем ее свободы и блюстителем ее спокойствия.

Доступ в этот союз открыт всем, ищущим мира. Но, участвуя в этом союзе, Россия не принесла в жертву ему того сочувствия, которое питала постоянно к угнетенному христианскому населению Турции и которое разделяла с нею и, без сомнения, разделяет и теперь вся христианская Европа.

Жертвы, принесенные русским народом для христиан Турции, так велики, что дают России право заявить об этом сочувствии и ныне пред лицом всей Европы.

Проникнутый прежними симпатиями к христианскому населению Балканского полуострова и сознанием опасности, угрожающей спокойствию Европы, Императорский кабинет ныне, как и прежде, при таких же обстоятельствах, не мог остаться равнодушным и безучастным зрителем событий, совершающихся в Герцеговине, грозивших вовлечь в неравную борьбу Сербию и Черногорию и возжечь войну, пределы которой трудно было предвидеть.

Он первый возвысил голос в защиту бедственного населения Герцеговины, доведенного до крайнего положения непомерными налогами, и в пользу сохранения мира, столь необходимого для Европы вообще и для Турции в особенности.

По приглашению его Правительства союзных держав, Германии и Австро-Венгрии, движимые тем же желанием предупредить дальнейшие замешательства в Турции, поспешили оказать ему содействие для примирения Порты с восставшими подданными.

Правительства Франции, Англии и Италии, разделявшие взгляды северных кабинетов на опасное для европейского мира положение дел в Турции, присоединили свои старания для достижения предположенной цели. Миролюбивые советы, преподанные Порте представителями держав в Константинополе, имели первым последствием — посылку в Герцеговину консульской комиссии, долженствовавшей содействовать примирению инсургентов с правительством, а вторым — свободное и невынужденное обнародование его величеством султаном "ираде", дарующего христианским подданным его значительные облегчения в налогах, равноправность с мусульманами в судах и лучшее административное устройство.

Никто, конечно, не сомневается в искренности желания его величества султана улучшить настоящее бедственное положение христианских подданных его. Правительства всех великих держав отнеслись сочувственно к новому "ираде", как несомненному доказательству постоянной заботливости султана о благе этих подданных.

Но примеры недавнего прошлого, ясно указывающие на то, что подобные же сочувственные христианам заявления воли султана оставались бесследными и что те сравнительно ничтожные права, которыми пользуются христиане некоторых местностей Турции, были даны им вынужденно, вследствие настояний европейской дипломатии, дают повод общественному мнению Европы относиться к новому султанскому "ираде" не с тем доверием, которого он заслуживал бы как выражение сочувствия его величества к бедственному положению христианских подданных его. Доверие же сих последних к подобным правительственным актам поколеблено до того, что Порте трудно будет восстановить его вдруг, без дружественного содействия европейских кабинетов.

В этом содействии кабинеты, без сомнения, не откажут Порте. В свою очередь, и Порта не преминет дать этим кабинетам осязательное доказательство твердой и непреложной решимости своей выполнить точно нынешние торжественные обязательства относительно христиан и этим положить конец ненормальному положению, внушающему столько опасений Европе.

Во всяком случае, можно быть уверенным, что бедственный порядок вещей, продолжавшийся доселе в Турции в ущерб интересам Порты, подданных ее и Европы, должен будет прекратиться". Решение султана непосредственными уступками попытаться примирить с Портой ее восставших христианских подданных, не доводя дела до вмешательства великих держав, было приписано русскому влиянию и возбудило большое неудовольствие в Вене. Дальнейшие переговоры скоро выяснили, однако, что Император Александр не желает отделяться в восточных делах от своих союзников и вполне одобряет проект реформы, предложенный графом Андраши для Боснии и Герцеговины.

В этом смысле состоялось второе правительственное сообщение от 4-го ноября такого содержания: "Обнаружившиеся в некоторой части европейской печати опасения по поводу настоящих смут в Герцеговине не оправдываются ни общим политическим положением Европы, ни исключительным состоянием дел на Балканском полуострове.

Никогда еще Европа не находилась в положении более благоприятном, чем теперь, для успешного и мирного устранения всяких недоразумений, влияющих на ее спокойствие.

Три сильных державы Севера стремятся соединенными усилиями, при содействии других европейских правительств, приискать мирное разрешение затруднений, возникших в Герцеговине, и никто не может помышлять о том, чтобы нарушить мир и выступить наперекор общим миролюбивым стремлениям.

Таким образом, можно утвердительно сказать вновь, что как бы ни были прискорбны замешательства, ныне возникшие на Балканском полуострове и нарушившие спокойствие Европы, соединенные усилия трех держав, с содействием других европейских кабинетов, дадут этим замешательствам исход, соответствующий настоящему миролюбивому настроению, и что, во всяком случае, мир Европы покоится так твердо на взаимном доверии и согласии великих держав, что в нарушении его не предвидится никакой опасности". 18-го декабря граф Андраши разослал всем великим державам предварительно одобренный в Петербурге свой проект реформ, введение которых в Боснии и Герцеговине он считал единственным средством к скорому и прочному умиротворению этих областей.

Сводились они к следующим пяти статьям: 1) полная свобода вероисповедания; 2) уничтожение отдачи податей на откуп; 3) употребление на местные нужды доходов областей; 4) учреждение смешанной комиссии из христиан и мусульман для наблюдения за исполнением преобразований, как тех, что потребованы державами, так и дарованных непосредственно Портой; 5) улучшение аграрного положения сельского населения.

Султан приглашался подтвердить, в официальном сообщении державам, намерения свои, занесенные в "ираде" и "фирман", по отношению ко всей Оттоманской Империи, и в частности, принять вышеизложенные пять статей для применения их к двум восставшим областям. "Этим способом, — заключал австро-венгерский министр свою депешу, — христиане хотя и не получат ручательств в той форме, которой они, по-видимому, добиваются, но все же они найдут некоторое обеспечение в том, что необходимость реформ будет признана державами и что Порта обяжется пред оными привести их в исполнение". Требования, заключавшиеся в депеше графа Андраши, были поддержаны в Константинополе представителями всех великих держав, не исключая и Англии, и, уступая их давлению, Порта выразила готовность сообразоваться с их советами.

Оставалось получить от инсургентов обещание, что они удовлетворятся осуществлением предположенных в Вене преобразований и положат оружие.

Вступить с ними в переговоры по этому предмету поручено, с общего согласия держав, австрийскому наместнику в Далмации, генералу барону Родичу.

В Петербурге были довольны таким оборотом дела и, по-видимому, не сомневались в успехе примирительной миссии, возложенной на австрийского генерала.

Русский Двор присоединил свой голос к голосам прочих держав, чтобы настойчиво советовать в Белграде и Цетинье не выходить из пределов умеренности и не перечить усилиям Европы водворить мир и порядок в восставших областях.

Агентам нашим в Сербии и в Черногории предписано было заявить князьям Милану и Николаю, что собственный интерес их требует, чтобы они влияние свое на христиан Боснии и Герцеговины употребили для убеждения их в необходимости исполнить волю великих держав, с предупреждением, что, в противном случае, Россия не станет защищать ни Сербии, ни Черногории от могущей возникнуть для них самих опасности.

Однако на жалобы сент-джемского Двора, что русские дипломатические представители в этих странах открыто заявляют о своем сочувствии восстанию и оказывают ему материальную поддержку, распределяя поступающие к ним от славянских комитетов пожертвования в пособие выходцам из восставших областей, и что такое поведение их находится в прямом противоречии с уверениями Императорского кабинета, государственный канцлер отвечал, что политика русского Двора ясна как день и не может быть заподозрена ни в чем, но что он не вправе вменить в вину проявление человеколюбия нашим консулам, которые влиянием своим на князей сербского и черногорского немало способствовали воздержанию их от вмешательства в дело восстания.

Со своей стороны, посол наш в Константинополе, пользуясь личным влиянием своим на султана Абдул-Азиса и на верховного визиря Махмуда-пашу, не переставал внушать им, что простейшим средством положить конец восстанию в Герцеговине было бы доставить удовлетворение князю Черногорскому уступкою ему некоторых пограничных округов и гавани на Адриатическом море. Когда слух о таких единоличных попытках генерал-адъютанта Игнатьева воздействовать на Порту помимо своих сотоварищей, послов прочих великих держав, достиг до Вены, то возбудил большую тревогу в тамошних дипломатических кругах, тем более что венский Двор вовсе не был расположен благоприятствовать какому-либо земельному расширению Черногории, а и того менее — открытию ей свободного доступа к морю. Потребовалось немало времени, чтобы устранить все препятствия к предположенному съезду барона Родича с вожаками восстания.

Он состоялся не ранее весны 1876 года, после того как Порта издала амнистию и согласилась на заключение перемирия с инсургентами на двенадцать дней. Герцеговинские главари, прибывшие в Сутторину на свидание с австрийским генералом, объявили ему, что они не положат оружия иначе как на следующих условиях: 1) треть земель в Герцеговине будет предоставлена христианам в собственность; 2) турецкие войска навсегда очистят эту область, за исключением шести городов, в которых останутся турецкие гарнизоны; 3) Порта обяжется выстроить вновь все разрушенные церкви и дома, в продолжение года снабдит христиан продовольствием, доставит им домашнюю утварь и нужные земледельческие орудия и на три года освободит их от платежа всяких налогов и податей; 4) христиане до тех пор не положат оружия, пока не будут обезоружены все мусульмане и не введутся все обещанные реформы и улучшения; 5) по возвращении выходцев будут немедленно введены, при участии их главарей, обещанные Портой преобразования, на основании проекта графа Андраши; 6) распоряжение средствами края должно быть поставлено под контроль европейской комиссии, которая будет наблюдать, чтобы они действительно были употреблены на восстановление церквей и домов, на приобретение домашней утвари и сельскохозяйственных орудий, на снабжение запасных магазинов всем потребным для возвращающихся выходцев продовольствием; 7) правительства русское и австрийское назначат постоянных агентов во все шесть мест Герцеговины, где останутся турецкие гарнизоны, для наблюдения за точным исполнением реформ.

Подобные же притязания предъявили и боснийские инсургенты.

Порта наотрез отказалась принять их в соображение, и назначенный главнокомандующим ее военными силами в восставших областях Мухтар-паша тотчас возобновил военные действия против христиан.

Западноевропейские кабинеты признали притязания инсургентов чрезмерными и не подлежащими удовлетворению.

Не таково было мнение князя Горчакова.

Русский канцлер находил, что, предъявив свои требования, главари Боснии и Герцеговины тем самым доказали, что под известными условиями они готовы положить оружие.

Кроме того, все выраженные ими желания нимало не противоречат предложениям графа Андраши.

Они не стремятся к полному освобождению из под власти Порты и не добиваются земельного распадения Оттоманской империи.

Цель их — получить ручательство в точном исполнении Портою принятых на себя обязательств.

Князь Горчаков выразил сожаление, что условия инсургентов не были приняты во внимание, так как, по его убеждению, они могли бы послужить основанием к соглашению.

Вину за разрыв он возлагал на Порту, которая приказала Мухтару-паше возобновить военные действия. "Теперь, — говорил он, — слово остается за пушками, и надо выждать дней десять результата боя". Вместе с тем, канцлер выражал представителям иностранных держав твердое намерение поддержать соглашение, установившееся между ними и русским Двором. "Россия, — свидетельствовал он, — не преследует своекорыстной политики; она не хочет материальных приобретений.

Все, чего она желает, это соблюдения мира в Европе и улучшения положения турецких христиан". Между тем в Петербурге получено было известие из Константинополя, что султан страшно раздражен против Черногории и что Порта замышляет нападение на нее с двух сторон: из Герцеговины и Албании, с тем чтобы подавить восстание в корне. Князь Горчаков тотчас же поручил генерал-адъютанту Игнатьеву энергично протестовать против такого решения и предупредить Порту, что подобный необдуманный шаг может повести к разрушению Оттоманской империи. 10-го апреля, собрав у себя представителей великих держав, канцлер именем Императора просил их правительства поддержать в Константинополе представления русского посла. При этом случае князь очень строго отозвался о действиях Порты, которая до сих пор не исполнила ни одного из своих обещаний.

Несколько дней спустя, после того как Порта в обращении к великим державам заявила, что не намерена нападать на Черногорию и приписывала, напротив, Черногорскому князю намерение вторгнуться в турецкие пределы, русский канцлер поведал английскому послу, что, по его глубокому убеждению, Порта никогда не выполнит обязательств, принятых ею пред Европой относительно улучшения участи ее христианских подданных, потому что она бессильна сделать это. На замечание лорда Августа Лофтуса, что незачем было и требовать от нее того, что она не в состоянии исполнить, князь Александр Михайлович возразил: "Это правда; по когда ей были предъявлены наши требования, мы думали, что Порта располагает большими средствами, имеет более жизненности, что она не столь немощна, как оказалось с тех пор". Несмотря на это, канцлер все еще думал, что депеша графа Андраши могла быть согласована с притязаниями, выраженными инсургентами, которым, по мнению его, следовало бы вступить в прямые переговоры с турецкими властями, помимо посредничества держав.

Но когда послы турецкий и английский обратились к нему с просьбой сделать князю Черногорскому внушение, чтобы удержать его от вмешательства в борьбу герцеговинских христиан с турками, канцлер отвечал резким отказом.

Выслушав сообщение турецкого дипломата, он воскликнул, обращаясь к Кабули-паше: "То, что вы мне прочитали — роман, а я хочу истории", и присовокупил, что оставит это сообщение без ответа; лорду же Августу Лофтусу сказал, что ввиду неисполнения Портой обещаний и угрожающего положения, принятого ею на границах Черногории он не только не считает себя вправе произвести какое-либо давление на князя Николая, но и не может поручиться за то, что последний не будет вынужден обстоятельствами перейти к действию.

По мнению канцлера, державам надлежало произвести общее давление на Порту, чтобы та, не медля долее, решилась на уступки, которые удовлетворили бы инсургентов и восстановили бы мир в восставших областях.

И теперь, заявил князь Горчаков, как и несколько лет тому назад, он выставляет против Турции начало невмешательства и сам будет твердо его держаться.

А потому, если усилия европейских держав вызвать примирение Порты с инсургентами останутся бесплодными, то он хотя и не предпримет ничего, чтобы возбудить Сербию и Черногорию к действию, но и не станет их долее удерживать.

Тогда, рассуждал князь, восстание, без всякого сомнения, примет несравненно обширнейшие размеры и пламя его распространится на Болгарию, Эпир, Фессалию, Албанию, такое пламя, потушить которое не будет в состоянии Порта с ее истощенными средствами, и долг человеколюбия, поддержанный общественным мнением, вынудит великие державы Европы выступить посредницами, чтобы остановить пролитие крови. Мысли эти были высказаны князем Горчаковым за неделю до отъезда Императора Александра за границу.

По случаю проезда его через Берлин туда, по приглашению князя Бисмарка, отправился граф Андраши для личного совещания с немецким канцлером и с русским, который должен был сопровождать Государя.

Выехав из Петербурга 27-го апреля, Его Величество прибыл в германскую столицу 29-го и провел там три дня, в продолжение которых между руководящими министрами России, Германии и Австро-Венгрии установилось по восточным делам полное соглашение.

Выражением ему служила декларация трех Императорских Дворов, известная под названием "берлинского меморандума". Исходной точкой этого акта были тревожные вести, полученные из разных городов Турции о возраставшем возбуждении мусульманского населения как в Константинополе, так и во многих других местах, между прочим в Солуне, где разъяренная толпа мусульман умертвила германского и французского консулов.

Три союзных Двора настаивали на необходимости общего соглашения великих держав относительно отправления военных судов в турецкие воды для ограждения безопасности как своих подданных в Турции, так и местных христиан и вообще для поддержания спокойствия и порядка вооруженной рукой в тех местностях, где это окажется нужным.

Но, заявляли они, цель эта не может быть достигнута вполне, пока не будет устранена первоначальная причина всех этих волнений — умиротворением Боснии и Герцеговины.

Напомнив о безуспешности всех усилий держав побудить к тому Порту, союзные Дворы выражали опасение, как бы возбуждение национальных и религиозных страстей не привело ко всеобщему восстанию христиан Балканского полуострова, желание предотвратить которое и вызвало посредничество держав.

Средством к тому Императорские Дворы признавали совокупное давление держав на Порту, чтобы заставить ее исполнить наконец обязательства, принятые на себя перед Европой.

Первое требование, которое следовало предъявить ей "со всей энергией, приличествующей общему голосу великих держав", есть требование двухмесячного перемирия.

В этот срок державы будут иметь возможность повлиять на инсургентов и на выходцев, чтобы вселить в них доверие к бдительной попечительности Европы, на оба соседних княжества, чтобы побудить их не препятствовать этой примирительной попытке, наконец, и на Оттоманское правительство, чтобы понудить его исполнить свои обещания.

Так подготовилось бы соглашение между христианами Боснии и Герцеговины и Портою путем прямых переговоров, на основании желаний, выраженных инсургентами, а именно: 1) выходцам, возвратившимся на родину, даны будут материалы для восстановления разрушенных церквей и домов и обеспечено продовольствие до тех пор, пока они получат возможность существовать плодами трудов своих; 2) распределение этих пособий будет производиться турецким комиссаром по соглашению со смешанной комиссией из христиан и мусульман, составленной из выборных лиц обоих исповеданий под председательством христианина, для наблюдения за введением реформ и их исполнением на деле; 3) для устранения всяких столкновений турецкие войска будут сосредоточены в нескольких определенных пунктах, по крайней мере до тех пор, пока умы не успокоятся; 4) христиане сохранят оружие, так же как и мусульмане; 5) консулы или делегаты держав будут наблюдать за введением реформ и вообще, и в частности, за условиями возвращения и водворения выходцев.

В случае, однако, если бы все эти меры не состоялись или не увенчались успехом, три Императорских Двора выражали убеждение в настоятельной необходимости "поставить их дипломатическое действие под охрану соглашения, ввиду действительных мер, вызванных заботой о поддержании всеобщего мира, дабы остановить зло и воспрепятствовать его развитию". Берлинский меморандум был сообщен представителям Англии, Франции и Италии в Берлине, с выражением надежды трех Императорских Дворов, что державы эти не откажутся приступить к состоявшемуся между ними соглашению и поддержат в Константинополе требования, предъявленные к Порте. В тот же день Император Александр выехал в Эмс, куда последовал за ним и князь Горчаков и где Его Величество оставался до 1-го июня. В эти пять недель на Балканском полуострове произошел целый ряд событий, имевших чрезвычайно важные последствия.

Франция и Италия примкнули к соглашению трех Императорских Дворов и выразили готовность поддержать требования, изложенные в берлинском меморандуме;

Англия отказалась последовать этому примеру.

Напрасно послы русский, германский и австрийский пытались убедить министра иностранных дел королевы Виктории, что единодушие всех великих держав — необходимое условие успеха их воздействия на Порту; напрасно в этом смысле высказались и представители Франции и Италии в Лондоне.

Лорд Дерби стоял на том, что берлинский меморандум не может быть одобрен правительством ее британского величества.

Между тем кровавый переворот произошел в Константинополе.

Ежедневно возраставшее возбуждение мусульман привело сначала к министерской перемене — сменен был великий визирь Махмуд-паша, — а затем, не без соучастия новых министров, принадлежавших к партии молодой Турции, — и к низложению и умерщвлению султана Абдул-Азиса и к провозглашению султаном племянника его, Мурада V, который вскоре был, в свою очередь, низложен и заменен на оттоманском престоле братом своим, Абдул-Гамидом.

Оба султана объявили при воцарении амнистию восставшим своим подданным и обещали ввести в Турции представительную конституцию по западному образцу.

Но тогда же обнаружилась возмутительная жестокость, с которой турки подавили попытку восстания болгар в окрестностях Филиппополя.

Дознанием, произведенным на месте секретарем великобританского посольства, установлено, что под предлогом усмирения мусульмане совершили над болгарами ряд неслыханных злодейств: участники восстания преданы лютой казни; не пощажены ни старики, ни женщины, ни дети; дома и имущество болгар разграблены, церкви разрушены, целые селения сожжены.

Число жертв в одном Филиппопольском санджаке превышало 12000. Вопль негодования пронесся по всей Европе и сильнее всего откликнулся в Англии.

Общественное мнение этой страны было глубоко возмущено турецкими зверствами, ответственность за которые падала, до известной степени, и на потворствовавшее туркам правительство королевы.

Вождь партии вигов, Гладстон, заклеймил виновников болгарских убийств и грабежей в страстном воззвании к чувствам справедливости и человеколюбия старой Англии и всего образованного мира. В брошюре, озаглавленной "Болгарские ужасы и Восточный вопрос", он настаивал на совершенном изъятии из турецкого управления Болгарии, Боснии и Герцеговины; полное освобождение этих областей из-под мусульманского ига составляет существенное удовлетворение, которое можно еще дать памяти груды убиенных, поруганной и посрамленной цивилизации.

Под впечатлением возбуждения, вызванного в Англии воззванием Гладстона, председательствуемый лордом Биконсфильдом сент-джемский кабинет потребовал от Порты строгого наказания властей, руководивших усмирением болгарского восстания, настаивая на необходимости немедленно ввести во всей Оттоманской империи возвещенные Портой коренные реформы.

Ввиду всех этих событий, опереженный ими берлинский меморандум вовсе не был сообщен турецкому правительству.

Желая воспользоваться негодованием против турок, проявлявшимся во всех слоях английского общества, князь Горчаков счел своевременным возобновить переговоры о соглашении с Англией по Восточному вопросу.

Из Эмса он написал русскому послу в Лондоне депешу, в которой повторил уверение, что Россия не имеет в виду ничего иного, как положить конец смутам на Балканском полуострове и предупредить в Турции всеобщее столкновение. "Также как и г-н Дизраэли, — писал он, — мы не верим в бесконечное продолжение ненормального порядка вещей, представляемого Оттоманской империей.

Но ничто еще не готово для того, чтобы заменить его, и внезапное его нарушение рисковало бы потрясти Восток и Европу.

Вот почему желательно поддержать политическое status quo действительным улучшением участи христианского населения, каковое улучшение мы всегда считали, считаем и теперь, необходимым условием существования Оттоманской империи". Канцлер перечислял все свои усилия, чтобы достигнуть этого результата общим и дружным давлением христианских держав на Порту и выражал сожаление об отказе Англии приступить к берлинскому меморандуму и отсутствию единодушия в европейских кабинетах приписывал происшедший на Востоке взрыв. "Ныне, — продолжал он, — пред нами — новое положение, которое трудно еще определить.

В сущности, совершившаяся в Константинополе перемена не представляется нам изменяющей в главных чертах задачу, присущую Европе.

Мы находим, что и теперь, как восемь месяцев тому назад, нет повода желать, чтобы на Востоке наступил окончательный кризис, так как обстоятельства недостаточно созрели еще для такого решения.

С другой стороны, Европа не может оставаться безучастной к этим важным событиям, которые слишком близко касаются ее, ни позволить им идти своим естественным ходом. Ей остается лишь возобновить свои миротворные усилия.

Если лондонский кабинет имеет в виду средства, пригодные к достижению этой цели, либо на предложенных уже основаниях, либо путем более коренных решений, не вызывая, однако, всеобщего столкновения, мы готовы принять всякую мысль, сообщенную нам с искренним желанием соглашения". Еще ранее получения в Лондоне этой депеши граф Шувалов выразил лорду Дерби сожаление о том недоверии, с которым привыкли относиться в Англии к намерениям русского правительства, прибавив, что прошлое Императора Александра должно было бы служить достаточным ручательством его миролюбия.

Английский министр отвечал, что никто и не сомневается в желании русского Государя поддержать мир; что всем хорошо известно, что Его Величество по принципу является противником воинственной политики, но, к несчастью, слова и поступки русских агентов на Востоке не всегда соответствуют личным взглядам Императора, и ни для кого не тайна — всеобщее сочувствие, питаемое в России к восточным христианам.

На вопрос русского посла: чего хочет, к какой цели стремится английская политика, лорд Дерби объяснил, что переговоры, которые все еще ведут инсургенты с Портой, приведут к одному из двух результатов: или к соглашению, которое сделает ненужным вмешательство держав, или к окончательному разрыву, который министр признавал более вероятным.

Но и в этом случае, по мнению его, вмешательство держав может быть действительным лишь под условием принятия против Турции понудительных мер, а на них не согласится великобританское правительство.

Инсургенты — продолжал лорд — сражаются не ради административных реформ, а из-за независимости или автономии, а Порта хотя и согласна на реформы, более или менее пространные, но, конечно, не даст инсургентам автономии иначе, как по принуждению.

Таким образом, обоюдные притязания несогласуемы по существу и едва ли поэтому обе стороны могут придти к соглашению.

Державам, заключил лорд Дерби, не остается ничего иного, как выждать исхода борьбы.

Если туркам не удастся усмирить восстание, то, быть может, султан и согласится признать Боснию и Герцеговину автономными областями, даровав им устройство, сходное с тем, что существует в Сербии или Румынии; а если, наоборот, потерпят поражение инсургенты, то они, в свою очередь, выкажут большую податливость и примут организацию, сходную с той, что была дарована критянам после восстания 1866— 67 годов; во всяком случае, недалеко то время, когда державы могут вмешаться в дело с некоторой надеждой на успех, но оно еще не наступило.

Ознакомившись с этим взглядом английского министра, князь Горчаков поручил графу Шувалову передать ему свои возражения.

Император Александр, сообщал канцлер, узнал с удовольствием, что правительство королевы разделяет его мнение об обязанностях, возлагаемых на великие державы положением дел на Востоке.

Его Величество уверен, что не трудно европейским кабинетам придти к соглашению относительно общих мер к удовлетворительному разрешению существующих усложнений.

Государь рад был ознакомиться со взглядами сент-джемского Двора и повелел князю Горчакову отвечать на них с полной откровенностью.

С русской точки зрения, всякое столкновение христиан с мусульманами затрагивает честь христианских держав и не позволяет им относиться к нему безучастно.

Поэтому русский Двор не может согласиться с мнением, выраженным лордом Дерби, что им следует уклониться от вмешательства, пока борьба инсургентов с турками не приведет к какому-либо исходу.

С.-Петербургский кабинет придерживается как раз противоположного взгляда, находя, что державы обязаны сделать все, от них зависящее, чтобы предупредить фанатическую истребительную войну в видах как общего человеколюбия, так и частных своих интересов.

Последствия такой войны были бы неисчислимы.

Они погубили бы и победителей, и побежденных и задушили бы в зародыше будущее благосостояние края, от водворения в котором гражданственности Европа могла бы только выиграть.

С этой целью, объяснял князь Горчаков, Россия старалась вызвать соглашение всех великих держав.

Наперекор возрастающему стремлению каждой из них придерживаться начала невмешательства, русский Двор полагал, что долго еще придется Европе проводить свое влияние на Востоке с целью умерять приходящие в столкновение страсти и направлять местные населения по пути мирного порядка и преуспеяния.

Задача эта недостижима, если только заинтересованные правительства не примутся дружно за ее разрешение.

Что же касается до мер, вызываемых настоящими обстоятельствами, то канцлер соглашался с лордом Дерби, что лучшими из них будут те, которые окажутся наиболее практичными, а потому русский Двор склонялся в пользу основания вассальных и платящих дань Порте автономных христианских княжеств.

Такое разрешение вопроса не изменит политического и территориального status quo Турции, а только облегчит бремя, истощающее ныне ее финансовые средства.

План, на который недавно изъявила свое согласие Россия, косвенно клонился к той же цели, но, может быть, лучше было бы установить яснее основное начало.

Этот исход был бы, по мнению князя Горчакова, еще полнее, если бы Порта уступила Черногории гавань на море и несколько сопредельных с нею округов в Герцеговине, а Сербии отдала Малый Зворник.

Таким образом оба эти княжества были бы заинтересованы в поддержании мирных отношений к Турции, и создалось бы удовлетворительное положение для всех. Державам осталось бы только обеспечить его соблюдение с обеих сторон.

Русское правительство не намерено производить давления на Порту, но если бы вышеизложенные виды были поддержаны всеми державами, и в особенности Англией, то и Россия поддержала бы их. Всякие иные компромиссы русский канцлер признавал недостаточными.

Он опасался, как бы организация, подобная той, что введена на острове Крит, не была признана инсургентами Боснии и Герцеговины неудовлетворительной, а если турки одолеют христиан, то они не согласятся и на такую уступку.

Тогда неизбежным явилось бы европейское вмешательство, чтобы не допустить поголовного истребления христиан.

Не лучше ли прибегнуть к нему ныне же, не доводя дела до такой крайности? Пора обсудить этот вопрос.

Русский Двор, хотя и не питает слишком много доверия к молодому султану, находящемуся под влиянием окружающей его среды, но считает его намерения добрыми и готов дать ему время, нужное для их осуществления.

Россия согласна отложить на неопределенное время всякое совокупное действие, но не хочет связывать себя обещанием воздержаться от вмешательства каждые три или четыре недели.

От держав будет зависеть определить время общего действия, как только выяснится пред ними программа нового турецкого правительства, а до тех пор они поступят благоразумно, воспользовавшись промежутком времени, чтобы придти между собой к полному соглашению.

Таковы были русские предложения, сообщенные одновременно в Лондоне, Берлине и Вене. Целью дипломатического вмешательства Европы князь Горчаков ставил постепенное образование из христианских областей Оттоманской империи вассальных, но автономных княжеств, с номинальным лишь подчинением власти султана.

Против такого решения восстал граф Андраши.

Он решительно отвергал автономию, в особенности в применении к Боснии и Герцеговине, утверждая, что она привела бы не к замирению этих областей, а к увековечению в них борьбы между мусульманами и христианами.

Андраши полагал, что лучше предоставить событиям выяснить положение, прежде чем выступать с новым дипломатическим посредничеством, которое не может иметь успеха и только скомпрометирует будущую политику держав.

На вызов князя Горчакова не замедлил дать ответ лорд Дерби. Правительство королевы, сообщал он в ноте русскому послу, не может присоединиться к мнению, что восстание в Боснии и Герцеговине вызвано притеснениями турок. Христианское население этих областей борется не из-за реформ, а из-за независимости, и никакие частные улучшения их не удовлетворят.

Лондонский кабинет не думает также, чтобы иностранные правительства могли выработать план реформ, пригодных для турецких областей.

Такой план может быть составлен только в общих выражениях и при применении к делу непременно окажется несостоятельным.

Англия готова была бы содействовать примирению Порты с Черногорией и с Сербией, даже ценой некоторых уступок последним, но нельзя советовать султану эти уступки в такое время, когда вполне выяснилось намерение обоих княжеств объявить Турции войну. Быть может, не поздно еще предостеречь их от опасных для них последствий неравной борьбы, в особенности русскому правительству, влияние которого так сильно в Белграде и в Цетинье.

Лорд Дерби выражал убеждение, что если такое предостережение последует в тоне, не допускающем никаких сомнений, то дело умиротворения совершится просто и легко. В этом направлении великобританское правительство готово действовать в тесном согласии с русским Двором.

Начатый в Эмсе обмен мыслей с Дворами Лондонским и Венским продолжался и в Югенгейме, куда Император Александр прибыл в половине июня и где посетил его император Вильгельм, проведший с ним и три последних дня пребывания его в Эмсе. 20-го июня пришло известие об объявлении войны Турции Сербией и Черногорией.

Сербское войско, под главным начальством генерала Черняева, вторглось в турецкие пределы одновременно с трех сторон, а князь Николай ввел своих черногорцев в южную Герцеговину. 25-го июня Государь выехал из Югенгейма и, проведя вечер в Веймаре, на другое утро, встреченный в Эгере императором Францем-Иосифом, вместе с ним прибыл в замок Рейхштадт в Богемии.

Там между обоими монархами, которых сопровождали их министры иностранных дел, состоялось совещание, обнимавшее политические вопросы настоящего и будущего.

С общего согласия решено было в войне, вспыхнувшей между Черногорией и Сербией с Турцией, строго придерживаться начала невмешательства до той минуты, пока перевес не окажется в пользу одной из воюющих сторон и тогда сообща согласовать результаты войны с интересами обеих империй.

В случае поражения Сербии и Черногории условлено не допускать до изменения отношений двух княжеств к Порте, ни посягательства последней на их земельную целость; в случае же их военных успехов, император Франц-Иосиф заявил, что ограждение жизненных интересов его монархии не позволит ему согласиться на образование за Дунаем единого и сплоченного государства, славянского или иного, и что всякое изменение территориального status quo на Балканском полуострове вынудит его потребовать земельного вознаграждения в пользу Австро-Венгрии в Боснии и в части Герцеговины.

Император Александр не оспаривал этого притязания и со своей стороны выразил намерение предъявить права России на участок Бессарабии, прилегающий к Дунаю и отторгнутый от нее по парижскому договору 1856 года. Оба Государя обменялись обещанием действовать в восточных делах не иначе как по предварительному уговору друг с другом во всех возможных случайностях, не исключая и окончательного распадения Оттоманской империи.

В последнем случае предположено из Болгарии, Албании и остальной части Румелии образовать автономные княжества;

Фессалию и остров Крит присоединить к Греции, Константинополь же с ближайшим его округом объявить вольным городом.

Отобедав в Рейхштадте, Император Александр в три часа пополудни отправился в дальнейший путь. Император Франц-Иосиф провожал своего Августейшего гостя до пограничного города Боденбаха в Саксонии. 28-го июня Государь был уже в Петергофе.

В России с самого начала восстания в Герцеговине и Боснии общественное мнение высказалось в пользу восставших.

Славянские благотворительные комитеты в Петербурге и в Москве собирали обильные приношения и доставляли их на место через своих агентов.

Независимо от денежной помощи, они организовали помощь врачебную для раненых и больных инсургентов, снабжали выходцев, удалившихся в сопредельные славянские области Черногории, Сербии и Австро-Венгрии, пищей и одеждой.

По мере того как разрасталось восстание, росло и сочувствие русского общества к братьям-славянам, жертвам турецкой жестокости.

Когда же сербы и черногорцы вступили в борьбу с Турцией, провозгласив целью ее освобождение всех единоплеменников и единоверцев Балканского полуострова от многовекового мусульманского ига, всеобщее одушевление охватило всю Россию.

Все сословия, звания и состояния, не говоря уже об отдельных лицах, соревновали в щедрых пожертвованиях.

Хотя министерство внутренних дел и сделало распоряжение о воспрещении земствам уделять в помощь южным славянам земские суммы, зато сборы в их пользу производились в церквах, по благословению духовного начальства, путем подписок, постановлений чиновников разных ведомств о вычете на общеславянское дело известного процента из получаемого ими содержания.

Все эти приношения стекались в общество попечения о больных и раненых воинах, принявшее на себя доставление и раздачу их по принадлежности или прямо в канцелярию Императрицы Марии Александровны, Августейшей попечительницы общества.

Русский Красный Крест первый снарядил и отправил в Черногорию и Сербию санитарные отряды, снабдив их всем необходимым.

Примеру его не замедлили последовать Петербург, Москва, большая часть провинциальных городов.

При отправлении на театр военных действий врачей, сестер милосердия происходили торжественные проводы, служились молебны о ниспослании победы славянскому оружию, с провозглашением многолетия архистратигам славянских сил, произносились пламенные речи, совершались возлияния, провозглашались здравицы.

Газеты и журналы громили и клеймили на своих столбцах варваров-турок и пели хвалебные гимны вождям и воинам христианской рати, пророча первым поражение и гибель, обещая вторым — скорую и полную победу и одоление противника.

Наконец, толпы добровольцев всех сословий, в том числе простых солдат, офицеров и даже генералов, покинувших службу, стремились в Сербию и Черногорию, чтобы стать в ряды бойцов за славянское дело. Общественное движение было так сильно, до того проникло во все слои и круги, не исключая и высших, до самого подножия Престола, что немногие благоразумные голоса раздавались втуне, никем не услышанные.

Так, маститый ветеран русской мысли и слова, князь П. A. Вяземский, занес в письмо к близкому свойственнику предостережения, оказавшиеся пророческими: "Все, что делается по Восточному вопросу, — писал он, — настоящий и головоломный кошмар.

Правительства не видать и не слыхать; а на сцене * и ** с компанией.

Они распоряжаются судьбами России и Европы.

Если правительство с ними, то делается слишком мало; если не с ними — то чересчур много. Тут нет ни политического достоинства, ни политической добросовестности, нет и благоразумия.

Все плотины прорваны, и поток бушует и разливается на все стороны: многое затопит он. Правительства не должны увлекаться сентиментальными упоениями: они должны держаться принципов.

Без принципов правительство играет в жмурки, да я и не верю в глубину и сознательность нынешнего народного движения... Народ не может желать войны, а по недосмотрительности своей ведет к войне. Война теперь может быть для нас не только вред, но и гибель.

Она может наткнуться на государственное банкротство.

У нас, как у французов, нет в жилетном кармане миллиардов, не говоря уже о других худых последствиях войны... Видеть Россию в руках * и ** и страшно, и грустно.

За ними не видать правительства. Qui ne dit mot-consent. Следовательно, правительство молча потакает этой политической неурядице и горько может поплатиться за нее... Хороши и сербы! Россия стряхнула с себя татарское иго, а после наполеоновское руками своими, а не хныкала и не попрошайничала помощи от соседов.

Неужели мы своими боками, кровью своею, может быть, будущим благоденствием своим должны жертвовать для того, чтобы сербы здравствовали? Сербы — сербами, а русские — русскими.

В том-то и главная погрешность, главное недоразумение наше, что мы считаем себя более славянами, нежели русскими.

Русская кровь у нас на заднем плане, а впереди — славянолюбие.

Единоверчество тут ничего не значит.

Французы тоже единоверцы с поляками.

А что говорили мы, когда французы вступались за мятежных поляков? Религиозная война хуже всякой войны и есть аномалия, анахронизм в наше время. Турки не виноваты, что Бог создал их магометанами, а от них требуют христианских, евангельских добродетелей.

Это нелепо.

Высылайте их из Европы, если можете, или окрестите их, если умеете; если нет, то оставьте их и Восточный вопрос в покое до поры и до времени.

Восточный вопрос очень легок на подъем, и мы любим подымать его; но не умеем поставить на ноги и давать ему правильный ход. Когда Наполеон III поднял итальянский вопрос, он вместе с ним поднял и двухсоттысячную армию и в три недели побил и разгромил Австрию. A мы дразним и раздражаем, и совершенно бессовестно, Турцию, *, ** и санитарными отправлениями, при барабанном бое, шампанском и разных криках, чуть ли не вприсядку, с бубнами и ложками.

Все это недостойно величия России... Много виновато и общество покровительства раненых.

Из христианского и евангельского подвига сделали они machine de guerre. Крест Спасителя обратили в пушку и стреляют из креста.

Все это неправильно, недобросовестно, просто нечестно.

И из чего подымают всю эту тревогу, весь этот гвалт? Из чего так разнуздали и печать, и шайки разных проходимцев?.. Из чего, того и смотри, загорится вся Европа и распространится всеобщая война? Ужели думают, что Россия окрепнет силой восстановленных славянских племен? Нисколько, а напротив.

Мы этим только обеспечим и утвердим недоброжелательство и неблагодарность соседа, которого мы воскресили и поставили на ноги. "Il est grand, il est beau de faire des ingrats!" Это говорит поэзия, а политика не то говорит.

Лучше для нас иметь сбоку слабую Турцию, старую, дряхлую, нежели молодую, сильную демократическую Славянию, которая будет нас опасаться, но любить нас не будет. И когда были нам в пользу славяне? Россия для них — дойная корова, и только. A все сочувствия их уклоняются к Западу.

А мы даем себя доить до крови... Сохраните письмо мое... Хочу, чтобы потомство удостоверилось, что в "пьяной" России раздавались кое-какие трезвые голоса". Тотчас по возвращении в столицу Император Александр совершил, в первых числах июля, с Августейшей супругой и детьми поездку в Финляндию и затем принимал в Петергофе царственных гостей: короля и королеву датских, короля и королеву эллинов, принца и принцессу пьемонтских.

Обычный лагерный сбор в Красном Селе ознаменован следующим, памятным для гвардии, происшествием. 30-го июля, после общего одностороннего маневра, за которым Государь, вся царская семья и августейшие гости наблюдали с высот Павловской слободы, Его Величество, подойдя к лейб-гвардии Павловскому полку, напомнил, что ровно 50 лет тому назад он в этот самый день, еще семилетним ребенком, был поставлен незабвенным родителем во фронт этого полка, коего назначен шефом, и объявил, что теперь он таким же образом ставит во фронт Павловского полка своего старшего семилетнего внука. С этими словами, взяв за руку Великого Князя Николая Александровича, бывшего в мундире Павловского полка, Государь поставил его во фронт роты Его Величества, причем сам скомандовал роте "на караул!". Полк отвечал дружным и громким "ура!". После этого Император пригласил Павловских офицеров в царский шатер и провозгласил тост в честь полка, на который полковой командир отвечал тостом за здоровье Августейшего шефа. Красносельские маневры завершились Высочайшим смотром, по окончании которого Государь, собрав вокруг себя офицеров, сказал им, что ему дорога честь России, что усилиям его удалось доселе сохранить мир, что сам он желает мира, но — прибавил он — если задета будет честь страны, то он полагается на верную и храбрую свою армию. Царские слова встречены с необычайным одушевлением.

Сильное впечатление произвели на чувствительное сердце Императора Александра подробности о возмутительном зверстве, с которым подавили турки зарождавшееся восстание в Болгарии.

Тогда же решил он потребовать от Порты для болгар тех же прав, что были уже потребованы в пользу босняков и герцеговинцев.

Заявляя о том великобританскому послу, князь Горчаков выразил надежду, что вся английская нация исполнится негодования против турок и станет на сторону христиан.

Хотя первые успехи сербов скоро сменились поражениями и сербские войска уже были вынуждены отступить внутрь границ княжества, но русский канцлер, по-видимому, питал еще надежду на успешный исход борьбы их с Турцией, замечая, что они обладают большой оборонительной силой и что победы, одержанные черногорцами, до известной степени возмещают сербские неудачи.

Князь Горчаков не терял из виду европейского вмешательства в дело. По словам его, Россия не возьмет на себя почина, но охотно присоединится к предложению других держав созвать конференцию, когда настанет для того время, на следующих двух условиях: что местом конференции не будет столица ни одной из великих держав и что заседать в ней будут министры иностранных дел, которые властны принимать самостоятельные решения, не ожидая инструкций от своих правительств.

Предложить конференцию должна Англия.

Что же касается до Австро-Венгрии, то канцлер утверждал, что по вопросу об умиротворении Востока он достиг полного согласия с графом Андраши по всем пунктам и на все случайности.

Тогда же Государь говорил австрийскому послу: "Теперь, более чем когда-либо, мы должны держаться друг за друга". Венский Двор хотя и выражал желание действовать в согласии с Россией, но в действительности взгляды его на положение дел на Востоке в значительной степени расходились с воззрениями русского Двора. У нас радовались тому, что Австро-Венгрия не только не препятствовала, но как бы покровительствовала восстанию в сопредельных с нею турецких областях, выражала сочувствие к страданиям христиан, призревала тех из них, что искали убежища в ее пределах, но вовсе не принимали в соображение сопротивление ее всякому предложению, клонившемуся к дарованию Боснии и Герцеговине политической автономии, не говоря уже о разделе их между Сербией и Черногорией.

Вменяли ей в заслугу и то, что Австро-Венгрия не воспротивилась объявлению обоими славянскими княжествами войны Турции.

Действительно, одного ее слова было бы достаточно, чтобы сделать эту войну невозможной.

Но венский Двор принял все меры, дабы исход войны не обратился ему в ущерб. Против Белграда поставлены были на Дунае два австрийских монитора, а в Хорватии и Банате сосредоточен целый корпус под начальством генерала графа Сапари.

В то же время граф Андраши объявил князю Черногорскому, что он должен тщательно воздерживаться от всяких движений, которые затронули бы интересы австро-венгерской монархии, правительство которой предоставляет себе, во всяком случае, решающее слово в определении результатов войны; если одолеют черногорцы, то оно не допустить никакого территориального изменения, противного собственным его видам, а если победа останется за турками, то ему же придется защищать Черногорию от чрезмерных притязаний Порты. Дело в том, что в Вене и в Пеште предвидели неизбежный бедственный для славян исход борьбы с превосходными силами турок. Расчет венского Двора не замедлил оправдаться.

Сербы с величайшим трудом отбивались от турок, наступавших со стороны Тимока, Моравы и Дрины, когда князь Милан, отчаявшись в успехе, 12-го августа собрал у себя представителей шести великих держав и воззвал к их посредничеству для прекращения, как выразился он, "бесцельного кровопролития". Все державы изъявили согласие на его просьбу, к которой приступил вскоре и князь Черногорский.

Англия взяла на себя выступить в Константинополе с предложением перемирия.

В половине августа Императрица Мария Александровна с младшими сыновьями и дочерью, герцогиней Эдинбургской, отправилась в Ливадию, а Государь, в сопровождении Наследника, поехал туда же через Варшаву, где пробыл неделю.

Там принял он прусского фельдмаршала Мантейфеля, привезшего ему собственноручное письмо от императора германского, писавшего, что Германия никогда не забудет услуг, оказанных ей в 1866 и в 1870 годах русским Государем, который поэтому и может вполне на нее положиться.

В Ливадию Император прибыл за два дня до своих именин, 28-го августа.

В свите его находились государственный канцлер и военный министр.

Между кабинетами великих держав шли деятельные переговоры об условиях мира, которые они собирались сообща предъявить Порте. Сент-джемский Двор определил их следующим образом: status quo в Сербии и Черногории; административные реформы, в смысле местной автономии, для Боснии и Герцеговины; подобные же гарантии против злоупотреблений в Болгарии.

Ознакомясь с этими основаниями, князь Горчаков выразил мнение, что прежде всего нужно перемирие.

Первый долг держав, говорил он, прекратить кровопролитие, и русское правительство твердо решилось настоять на этом, в надежде, что прочие кабинеты не вынудят его действовать одиноко.

Интересы Империи и выражения общественного мнения одинаково побуждают его положить конец ужасам, причиненным восстанием и войной.

Что же касается до английских оснований мира, то канцлер одобрил их, дополнив лишь требованием земельного приращения в пользу Черногории, а также выражением убеждения, что их недостаточно советовать Порте, а должно принудить ее к их принятию.

Достоинство Европы — заключил князь Горчаков — не позволяет ей довольствоваться обещаниями, от исполнения коих Порта постоянно уклоняется.

Франция и Италия безусловно приняли английскую программу, но граф Андраши приступил к ней не прежде чем лорд Дерби успокоил его насчет значения слова "автономия" в применении к Боснии, Герцеговине и Болгарии, разъяснив, что под этим словом следует понимать автономию чисто местную и административную, а отнюдь не политическую, равносильную образованию из этих областей вассальных княжеств.

Германское правительство заявило, что хотя Германия и не заинтересована прямо в восточных делах, но, желая содействовать соглашению по ним двух равно ей дружественных союзных держав, России и Австро-Венгрии, а также дорожа единомыслием с прочими державами, и в особенности с Англией, она приступает к общей программе, которая сама по себе отвечает и собственным ее интересам.

Десятидневное перемирие, на которое согласилась Порта, с 4-го по 15-е сентября, истекло, однако, без того, чтобы все заинтересованные стороны пришли к соглашению о мире. Турецкое правительство, отвечая на запрос Англии, предъявило условия мира до того неумеренные, что все державы признали их не заслуживающими даже рассмотрения.

Пока между кабинетами продолжались переговоры о дальнейшем направлении дела, русский Двор выступил с новым предложением.

Генерал-адъютант граф Сумароков-Эльстон 14-го сентября привез в Вену собственноручное письмо Императора Александра к императору Францу-Иосифу, в котором, ввиду проявленного турками упорства, предлагалось принять относительно Порты, с целью заставить ее исполнить требования держав, следующие понудительные меры: занятие Боснии австро-венгерскими, а Болгарии — русскими войсками и вступление в Босфор эскадр всех великих держав.

То же предложение сообщил в тот же день лорду Дерби граф Шувалов.

Князь Горчаков высказывал мнение, что меры эти, несомненно, приведут к желанной цели: сломят упрямство Порты, прекратят войну и обеспечат участь восточных христиан.

Венский Двор отклонил предложение совместного занятия Боснии австрийскими и Болгарии русскими войсками по той причине, что вопрос о водворении австро-венгерского господства в "тыльных" областях монархии не представлялся ему еще достаточно созревшим, но сочувственно отнесся к морской демонстрации пред Константинополем.

На последнюю, однако, не согласился лондонский кабинет.

Тогда князь Горчаков предложил всем великим державам, чтобы прекратить кровопролитие, потребовать от воюющих сторон немедленной приостановки военных действий и заключения перемирия на шесть недель, с целью дать державам возможность условиться между тем об окончательном разрешении спорных вопросов.

Сент-джемский кабинет снова взялся передать это требование Порте, которая отвечала, что согласна на перемирие, но не на шесть недель, а на шесть месяцев, то есть до весны. Такая податливость Турции не удовлетворила князя Горчакова.

Он отверг полугодовое перемирие, объявив, что не станет советовать Сербии и Черногории принять его, находя, что обоим княжествам нельзя так долго оставаться в неизвестности и что столь продолжительный срок перемирия крайне неблагоприятно отразится на финансовом и торговом положении Европы.

Искренности Порты канцлер доверял тем менее, что, принимая перемирие, она отклонила английские условия мира и проект созвания конференции, а взамен реформ, потребованных в пользу восставших областей, султан даровал представительную конституцию всей империи.

Такое выражение недоверия к Европе может ли быть принято ею, спрашивал князь Горчаков, и присовокуплял: Россия не примет его ни в каком случае.

Никто больше ее не желает общеевропейского соглашения в интересах человеколюбия и гражданственности.

Она не преследует никаких своекорыстных целей; но существуют пределы, перейти за которые нельзя без ущерба для чести и достоинства.

Русский Двор — заключил канцлер — отдает свое поведение на суд истории.

В Англии такая настойчивость князя Горчакова показалась подозрительной.

Лорд Дерби поведал графу Шувалову, что со времени заявления о занятии Болгарии русскими войсками в общественном мнении Великобритании снова возродилось опасение, не посягает ли Россия на целость Турции, не стремится ли она под благовидным предлогом улучшения участи христиан к разрушению Оттоманской Империи и к захвату Константинополя? Впечатление это заглушило даже чувство негодования, возбужденное в англичанах турецкими зверствами и жестокостями, и до того встревожило правительство королевы, что послу ее в Петербурге предписано было для разъяснения сомнений самому отправиться в Ливадию, где имели пребывание Император Александр и его канцлер.

Прочие державы, по-видимому, не разделяли опасений Англии.

Из Вены, Рима, Парижа слали в Лондон совет не настаивать на полугодовом сроке и уступить русскому требованию перемирия от одного месяца до шести недель.

Князь Бисмарк склонялся сам в пользу срока более продолжительного, но император Вильгельм убедил его, что надо избегать всего, что могло бы опечалить Русского Государя.

Последствием было, что берлинский кабинет заявил в Константинополе и в Лондоне, что будет поддерживать русское требование.

Между тем в Ливадии в советах Императора Александра обсуждался уже вопрос о вооруженном вмешательстве России в балканскую смуту. Дела на полуострове принимали крайне серьезный оборот.

После возобновления военных действий в половине сентября сербы терпели одно поражение за другим.

Турки в превосходных силах атаковали их последний оплот — укрепленные позиции на Мораве, отстоять которые не было надежды.

Для принятия участия в совещаниях вызваны в Ливадию: Цесаревич, Великий Князь Николай Николаевич и министр финансов.

На совете, происходившем под личным председательством Государя 3-го октября, решено, что в случае разрыва с Турцией объектом военных операций будет Константинополь; что для движения на турецкую столицу будет мобилизовано четыре корпуса, которые, перейдя Дунай у Зимницы, двинутся к Адрианополю, а оттуда — к Царьграду по одной из двух линий: Систово—Шипка или Рущук—Сливно; по последней в том случае, если удастся в самом начале овладеть Рущуком.

Но целью войны ставилось отнюдь не распадение Оттоманской империи, а единственно освобождение Болгарии от турецкого произвола и насилия, и занятие Константинополя имелось в виду лишь как крайнее средство для побуждения султана к миру. Главное начальство над действующими войсками предположено вверить: на Дунае — Великому Князю Николаю Николаевичу, а за Кавказом — Великому Князю Михаилу Николаевичу.

Впрочем, решение вопроса — быть или не быть войне — поставлено в зависимость от исхода дипломатических переговоров. 15-го октября прибыл в Ялту английский посол в Петербурге, лорд Август Лофтус, и два дня спустя был принят в Орианде князем Горчаковым, который сказал ему, что положение весьма серьезно, хотя вопрос о перемирии, по всей вероятности, и уладится между Портой и русским послом, только что отбывшим в Константинополь после нескольких дней, проведенных в Ливадии.

Канцлер находил, что если перемирие состоится, то следует тотчас же созвать конференцию для определения условий мира. Россия, сказал он, должна настоять на таких реформах для трех христианских областей: Болгарии, Боснии и Герцеговины, которые оказались бы действительными на деле, а не на словах, а Порта обязана дать ручательство в точном исполнении их, предоставив Европе право надзора и контроля.

Канцлер отозвался одобрительно о султане и о намерениях его, но прибавил, что Абдул-Гамид и его советники находятся в постоянном страхе народных волнений и возбужденного мусульманского фанатизма, парализующих их действия и решения.

Положение дел в Константинополе князь признавал крайне опасным и даже высказал предположение, что, быть может, султану придется прибегнуть к покровительству держав против фанатизма собственных подданных-мусульман.

Посол, со своей стороны, сообщил, что английское правительство хотя и не может взять на себя настояния пред Портою на принятии русского срока перемирия, так как оно уже согласилось на заявленный Турцией шестимесячный срок, но не станет возражать против перемирия на один месяц или на шесть недель, если об этом последует соглашение между Россией и Портой.

Уступая его просьбе, князь Горчаков согласился не исключать Турции из конференции, если таковая соберется для обсуждения оснований мира, под условием, однако, что представители шести христианских великих держав предварительно установят их между собой в особом совещании.

Между тем телеграф принес в Ливадию весть об окончательном разгроме сербов, о взятии турками Джуниса и Алексинаца и о беспрепятственном движении турецкой армии, долиной Моравы, к Белграду.

Тотчас же было послано генералу-адъютанту Игнатьеву по телеграфу Высочайшее повеление: объявить Порте, что если в двухдневный срок она не примет перемирия на один месяц или на шесть недель и если она не отдаст немедленно приказания прекратить военные действия, то русский посол оставит Константинополь со всеми чинами посольства и дипломатические сношения России с Турцией будут прерваны.

Русский ультиматум сообщен был Порте 19-го октября, и на другой день последовал ее ответ: она подчинялась всем изложенным в нем требованиям. 21-го октября, по получении из Константинополя известия о вероятном успехе решительного дипломатического шага, Император Александр принял в Ливадии великобританского посла и удостоил его продолжительной и откровенной беседы.

Государь выразил удовольствие по поводу проявленной Портой уступчивости и объяснил своему собеседнику, что решился на отправление ультиматума, по получении известия об окончательном разгроме сербов, из опасения, как бы вторжение турок в Сербию не сопровождалось теми же жестокостями, что были совершены ими в Болгарии.

Целью Государя было — предупредить напрасное кровопролитие, и никто, заметил он, не был так удивлен ультиматумом, как сам генерал Игнатьев.

Его Величество выразил желание, чтобы конференция собралась как можно скорее и чтобы послам в Константинополе были даны немедленно инструкции, которые поставили бы их в возможность приступить к обсуждению условий мира на основаниях, выработанных Англией.

Спокойно и ясно изложил Император послу взгляд свой на положение Восточного вопроса.

Он сказал, что дал несомненные доказательства своего миролюбия и сделал все от него зависящее, чтобы привести к мирному разрешению существующих усложнений.

В этих видах он поддержал первоначально предложенное лордом Дерби перемирие на шесть недель, которое отвергла Порта, заменив его простым прекращением военных действий в продолжение десяти дней, оказавшимся вполне призрачным.

Государь находил, что отказ Порты уважить совокупное обращение к ней Европы — пощечина, данная ею державам.

Его Величество терпеливо снес оскорбление, лишь бы не отделяться от европейского согласия.

Напомнив, затем, о дальнейшем ходе переговоров с Турцией, не приведших ни к какому результату, Государь сказал, что Порта рядом ухищрений парализовала все усилия соединенной Европы прекратить войну и вызвать всеобщее умиротворение; что если Европа согласна сносить такие оскорбительные действия (rebuffs) Порты, то он не может долее считать их совместными с честью, достоинством и интересами России; что он по-прежнему будет стараться не отделяться от европейского соглашения, но что настоящее положение невыносимо, не может быть терпимо долее, а потому если Европа не станет действовать с энергией и твердостью, то он, Император, вынужден будет действовать один. Государь перешел к определению своих отношений к Англии.

Он выразил сожаление, что в стране этой доселе питают застарелую подозрительность по отношению к русской политике и постоянный страх перед приписываемыми России наступательными и завоевательными замыслами.

Сколько раз он торжественно уже заявлял, что не хочет завоеваний; что не стремится к увеличению своих владений; что не имеет ни малейшего желания или намерения овладеть Константинополем.

Все, что говорилось или писалось о желании Петра Великого и помыслах Екатерины II — иллюзии и призраки, никогда не существовавшие в действительности, и сам Государь считал бы приобретение Константинополя — несчастием для России.

О нем ныне нет и речи, как не помышлял о нем и покойный Император Николай, доказавший это в 1829 году, когда его победоносная армия остановилась всего в четырех переходах от турецкой столицы.

Император торжественно дал "честное слово", что не имеет намерения приобрести Константинополь, прибавив, что если обстоятельства вынудят его занять часть Болгарии, то только на время, пока не будут обеспечены мир и безопасность христианского населения.

Упомянув о предложении занять Боснию австрийскими войсками, а Болгарию русскими и одновременно произвести морскую демонстрацию пред Константинополем, в которой преобладающая роль досталась бы на долю английского флота, Государь указывал на это как на лучшее доказательство того, что он далек от намерения занять турецкую столицу.

Его Величеству непонятно, почему, коль скоро две страны преследуют общую цель, а именно поддержание мира и улучшение участи христиан, коль скоро сам он дал несомненные доказательства того, что он не хочет ни завоеваний, ни земельного приращения, — почему бы не состояться между Англией и Россией соглашению, основанному на политике мира, одинаково выгодной их обоюдным интересам и вообще интересам всей Европы. "России приписывают намерение, — сказал Император, — покорить в будущем Индию и завладеть Константинополем.

Есть ли что нелепее этих предположений? Первое из них — совершенно неосуществимо, а что касается до второго, то я снова подтверждаю самым торжественным образом, что не имею ни этого желания, ни этого намерения". Его Величество выразил глубокое сожаление по поводу недоверия, проявляемого в Англии к его политике, и печальных последствий оного и просил посла сделать все от него зависящее, чтобы рассеять эту тучу подозрительности и ничем не оправдываемого недоверия к России, передав правительству королевы данные им торжественные заверения.

Отвечая на замечания и вопросы лорда Августа Лофтуса, Император Александр объяснил, что пока еще нет речи о признании Румынии и Сербии независимыми королевствами и что было бы неблагоразумно возбуждать этот вопрос; что провозглашение королем князя Милана было делом армии, но что он, Император, его не одобрил и даже советовал Милану не ездить в главную квартиру.

Впрочем, сербский князь не послушался царского совета, ссылаясь на обязанность свою, в нынешних тяжких обстоятельствах, находиться при армии. На замечание посла, что большое число русских волонтеров в Сербии в значительной степени способствовало лихорадочному возбуждению в России, Его Величество отозвался, что, разрешая русским офицерам, по оставлении службы, отправиться в Сербию, он надеялся успокоить волнение, пустив в него струю холодной воды. Упомянув о значительном числе русских офицеров павших в бою и выразив мнение, что общественное одушевление в пользу сербов несколько поумерилось в России, Государь все сказанное им послу свел к следующим трем положениям: 1) перемирие, которое, как Император надеялся, будет принято Портой; 2) немедленное созвание конференции, главной задачей коей будет соглашение о введении в три области таких реформ, которые обеспечили бы интересы христиан и дали бы им потребную для того долю автономии, и 3) надежные ручательства в том, что Порта приведет эти реформы в исполнение.

После аудиенции лорд Август Лофтус был приглашен к Высочайшему столу, и Император Александр, сообщив ему о получении официального согласия Порты на русский ультиматум, заметил, что немного твердости вызвало этот успешный результат.

Английские министры с величайшим удовольствием приняли заявления, сделанные Государем.

Сент-джемский кабинет поспешил разослать всем великим державам выработанную им программу совещаний будущей конференции, в которой известным уже основаниям умиротворений предпослал два важных заявления: что державы будут уважать независимость и земельную целость Оттоманской империи и что ни одна из них не станет искать для себя каких-либо территориальных выгод и вообще никакого исключительного влияния или уступок в Турции, которые бы не достались одновременно на долю и всех прочих держав. 26-го октября Государь и вся царская семья выехали из Ливадии и 28-го прибыли в Москву.

В этот день на банкете лондонского лорда-мэра граф Биконсфильд произнес вызывающую и угрожающую речь, в которой отозвался иронически о русском ультиматуме, сказав, что предъявление его походить на начатие иска, после того как сумма его уже выплачена полностью.

Заслугу добытого перемирия он приписывал исключительно Англии.

Задачей конференции, заявил он, будет утверждение мира посредством уважения к существующим договорам, устанавливающим начало целости и независимости Оттоманской империи, которое хотя и не может быть обеспечено одной лишь работой пера и чернил, но цель эта будет достигнута без войны и даже без воззваний к войне, слишком часто уже раздававшихся.

Мир составляет сущность политики Англии, но если Англия хочет мира, то ни одна держава лучше ее не приготовлена к войне. И если Англия решится на войну, то только за правое дело, и, конечно, не прекратит ее, пока право не восторжествует.

На другой день, 29-го октября, принимая в Кремлевском дворце московское дворянство и городское общество, представлявшие Его Величеству всеподданнейшие адресы, Император Александр обратился к ним со следующими словами: "Благодарю вас, господа, за чувства, которые вы желаете мне выразить по случаю настоящих политических обстоятельств.

Они теперь более разъяснились, и потому я готов принять ваш адрес с удовольствием.

Вам уже известно, что Турция покорилась моим требованиям о немедленном заключении перемирия, чтобы положить конец бесполезной резне в Сербии и Черногории.

Черногорцы показали себя в этой неравной борьбе, как всегда, истинными героями.

К сожалению, нельзя того же сказать про сербов, несмотря на присутствие в их рядах наших добровольцев, из коих многие поплатились кровью за славянское дело. Я знаю, что вся Россия вместе со мною принимает живейшее участие в страданиях наших братий по вере и по происхождению; но для меня истинные интересы России дороже всего, и я желал бы до крайности щадить дорогую русскую кровь. Вот почему я старался и продолжаю стараться достигнуть мирным путем действительного улучшения быта христиан, населяющих Балканский полуостров.

На днях должны начаться совещания в Константинополе между представителями шести великих держав для определения мирных условий.

Желаю весьма, чтобы мы могли придти к общему соглашению.

Если же это не состоится и я увижу, что мы не добьемся таких гарантий, которые обеспечивали бы исполнение того, что мы вправе требовать от Порты, то я имею твердое намерение действовать самостоятельно, и уверен, что в таком случае вся Россия отзовется на мой призыв, когда я сочту это нужным и честь России того потребует.

Уверен также, что Москва, как всегда, подаст в том пример.

Да поможет нам Бог исполнить наше святое призвание!". 1-го ноября Император и Императрица возвратились в Царское Село. В продолжение нескольких месяцев со всех концов России поступали ответные адресы на московскую речь Государя от всех сословий и обществ, с выражением пламенного сочувствия к балканским славянам и готовности принести всевозможные жертвы делу их освобождения.

Еще во второй половине сентября последовало Высочайшее повеление о подготовлении к частной мобилизации войск Одесского, Харьковского, Киевского и части войск Кавказского военных округов, а 12-го октября, в Ливадии, — четырех дивизий Московского военного округа.

В самый день возвращения в Царское Село Государь повелел приступить к мобилизации двадцати пехотных дивизий с их артиллерийскими бригадами, четырех стрелковых бригад, семи кавалерийских дивизий с их конной артиллерией, четырех артиллерийских парков и двух саперных бригад, донской казачьей дивизии и десяти донских полков.

Вместе с мобилизацией действующих войск мобилизовались и вновь формировались запасные части. Численность всех этих войск, простиравшаяся по штатам мирного времени до 272000 человек, возросла до 546000. К началу 1877 года в составе Дунайской действующей армии находилось: 107 батальонов, 149 эскадронов и сотен, 472 орудия, а всего около 193 тысяч человек; в Одесском округе, для охранения прибрежья: 48 батальонов, 39 эскадронов и сотен, 216 орудий, всего около 72 тысяч человек; в Киевском округе, как резерв действующей армии — 52 батальона, 24 сотни, 210 орудий, всего 73 тысячи человек.

Действующий корпус на кавказско-турецкой границе состоял из 79 батальонов, 32 пеших сотен, 151 эскадрон и сотня, 256 орудий, всего 102 тысячи человек.

Итого, в войсках, приведенных на военное положение и предназначенных для действий, числилось к 1 января 1877 года: 286 батальонов, 363 эскадрона и сотни 1154 орудия, в числе 460 тысяч человек.

О мобилизации русских военных сил возвестил Европе государственный канцлер в циркуляре к дипломатическим представителям России при иностранных Дворах.

Напомнив о состоявшемся между великими державами соглашении относительно перемирия и оснований мира, а равно и об установлении в христианских областях, подвластных султану, нового порядка. — "Императорское правительство, — писал князь Горчаков, — стремилось всеми силами к упрочению единодушия между великими державами, сохраняя непрестанно в виду, что в настоящем вопросе интересы политические должны уступить место более возвышенным интересам всего человечества и спокойствия Европы.

Оно направит все зависящие от него средства к тому, чтобы это единодушие привело наконец к последствиям существенным, прочным и согласным с требованиями справедливости и общего мира. Но тогда как дипломатия ведет в течение года переговоры, имеющие целью привести европейское соглашение к действительному осуществлению, Порта воспользовалась возможностью вызвать из глубины Азии и Африки темные силы наименее обузданных элементов исламизма, возбудить фанатизм мусульман и раздавить под тяжестью численного превосходства христианские населения, вступившие в борьбу за свое существование.

Виновники ужасных избиений, справедливо возмутивших всю Европу, продолжают пользоваться безнаказанностью, и в настоящее время, следуя их примеру, на всем протяжении Оттоманской империи совершаются на глазах негодующей Европы, повторения тех же насилий и того же варварства.

Ввиду таких усложнений, Государь Император, принимая, со своей стороны, твердую решимость преследовать и достигнуть всеми зависящими от него средствами предначертанную великими державами цель, признал необходимым мобилизовать часть своей армии. Государь Император не желает войны и сделает все возможное, чтобы избежать ее. Но Его Величество не остановится в своей решимости до тех пор, пока признанные всею Европой принципы справедливости и человеколюбия, к коим народное чувство России примкнуло с неудержимой силой, не возымеют полного и обеспеченного прочными гарантиями осуществления". Главнокомандующим действующей армией назначен великий князь Николай Николаевич.

В составе его штаба учреждена должность заведующего гражданскими делами, на которого возложено было устройство гражданского управления в Болгарии по занятии ее русскими войсками.

При представлении Его Величеству назначенного на эту должность князя В. А. Черкасского Государь имел с ним продолжительный разговор и, соглашаясь с выраженным им мнением, подвергнуть зрелому и всестороннему обсуждению вопрос о будущих мероприятиях в Болгарии, заметил, что "там, за Дунаем, следует ввести нечто вроде того, что было сделано нами в Царстве Польском". Войска, имевшие составить действующую армию, сосредоточивались в Бессарабии. 19-го ноября Великий Князь-главнокомандующий выехал из С.-Петербурга в главную квартиру, в Кишинев.

Весть о русских вооружениях произвела потрясающее впечатление в Европе.

Она встревожила европейские правительства, являясь как бы предвестницей неминуемого вмешательства России в борьбу южных славян с турками.

Как ни успокоительны были заявления русской дипломатии, как ни искренно звучали слова Государя, сказанные английскому послу, — им не верили, относились подозрительно и к побуждениям России, и ко всем ее действиям.

Взаимному раздражению немало способствовала оживленная полемика, которую не переставал вести Императорский кабинет с сент-джемским Двором.

Князь Горчаков старался оправдать принятую Россией решительную меру — мобилизацию части армии. Но чем более распространялся он об исключительно человеколюбивом и благотворительном направлении ее политики, о совершенном ее бескорыстии, тем сильнее возбуждал опасение в существовании тайных замыслов, в намерении воспользоваться восточным кризисом для того, чтобы разрушить Оттоманскую империю и на развалинах ее основать собственное преобладание на европейском Востоке.

Опасения эти всего живее сказывались в Константинополе, где Порта поспешила выразить согласие на созыв конференции, затем в Лондоне, отчасти в Вене. В Париже и в Риме относились к России доверчивее; наконец, в Берлине хорошо были ознакомлены с целями и способами действия русского Двора, а потому и не сомневались в искренности и чистоте его великодушных намерений.

Но всюду в дипломатических кругах западных столиц подозревали русского посла в Константинополе в проведении иных видов, чисто своекорыстного свойства, совершенно отличных и даже прямо противоположных тем, что исповедовал во всеуслышание Императорский кабинет.

Для наблюдения за ним и противодействия ему на имевшей собраться в турецкой столице конференции или, как выразился лорд Биконсфильд в своей речи, "для установления более широкого основания, чем то, что создалось бы собранием местных дипломатов, которые часто смотрят на вещи со своей частной и ограниченной точки зрения и не всегда ведут дело к искреннему соглашению", большинство великих держав, за исключением России, Германии и Италии, решилось назначить особых уполномоченных в конференцию, независимо от обычных своих представителей при Порте. Прежде чем открыть заседания конференции, составленной из уполномоченных всех держав-участниц парижского договора 1856 года, представители христианских держав собрались в особом совещании, без участия уполномоченных Турции, дабы оговориться между собой насчет требований, которые имели быть предъявлены Порте от имени соединенной Европы.

Совещание это собиралось девять раз в продолжение первой половины декабря, под председательством старейшего из послов, генерал-адъютанта Игнатьева, и путем взаимных уступок пришло к полному соглашению, выработав программу как мирных условий между Турцией, с одной стороны, и Сербией и Черногорией — с другой, так и преобразований, которые имели быть введены в Боснии, Герцеговине и Болгарии.

Черногория получала значительную прирезку в южной Герцеговине и в северной Албании, с крепостями Никшич, Жабляк и Спуж; гавани на Адриатике ей не уступалось, но зато объявлялось свободное плавание по реке Бояне. Сербия сохраняла прежние свои границы, которые должны были быть подвергнуты исправлению лишь со стороны Дрины, при участии делегатов европейских держав.

Босния и Герцеговина соединялись в одну область под властью одного генерал-губернатора;

Болгария, напротив, разделялась на два вилайета, один, восточный, с главным городом Тырновом, другой, западный, с главным городом Софией.

Во всех этих областях генерал-губернаторы имели назначаться Портой с согласия великих держав на пятилетний срок; учреждались выборные областные собрания; преобразовывались суды; провозглашалась полная свобода исповеданий; христиане сравнивались в гражданских и политических правах с мусульманами и получали доступ ко всем общественным должностям; турецкие войска сосредоточивались в крепостях; образовывались местная жандармерия и милиция; учреждалась на срок одного года международная комиссия из делегатов великих держав для наблюдения за введением в действие новых порядков.

В одном из последних заседаний совещания русский посол заявил, что правительство его принимает сообща установленную программу как минимум, не подлежащий сокращению.

Дабы предложения, выработанные представителями великих держав, имели полный успех, необходимо, сказал он, чтобы согласие кабинетов было полное.

Безопасность христиан, а равно и действительное исполнение реформ должны быть гарантированы присутствием европейских комиссаров, опирающихся на тождественный, а если окажется нужным, то и на угрожающий образ действий всей Европы.

Речь свою генерал-адъютант Игнатьев заключил прочтением следующей телеграммы к нему государственного канцлера: "Император непоколебим в своем решении достигнуть действительного и осязательного улучшения участи христиан в трех областях на началах, принятых всеми кабинетами.

Императорское правительство не сомневается, что христианские представители вменят себе в честь заставить Порту искренно принять общие их предложения, поддержанные единодушными и твердыми речами.

Оно надеется, что они не упустят из виду великой ответственности, которая лежит на них пред историей и человечеством". Председатель совещания не замедлил известить Порту, что представители Европы готовы сойтись с уполномоченными Турции в общей конференции.

Министр иностранных дел султана отвечал приглашением собраться на первое заседание в Порте 11-го декабря.

Таким образом, вопрос: быть или не быть войне России с Турцией, был поставлен в зависимость от того: примет ли Порта единогласные решения Европы или отвергнет их. В Берлине с напряженным вниманием следили за ходом событий на Востоке.

Положение, занятое Германией по отношению к ним, князь Бисмарк выяснил в речи в рейхстаге по поводу предъявленного ему запроса о распоряжении русского правительства касательно взимания золотом таможенных пошлин.

Нам не за что, сказал он, выпрашивать у России каких-либо торговых льгот или уступок, потому что в восточных делах она не требует от нас никакого содействия.

Император Александр чужд всяких своекорыстных намерений, и цель, преследуемая им, есть в то же время и цель Германии: улучшение участи христианских подданных султана.

Германия дорожит дружбой России; она хочет жить в согласии и мире и со всеми прочими державами и задачу свою полагает в примирении их противоположных интересов.

В Петербурге речь немецкого канцлера произвела самое благоприятное впечатление.

Государь и князь Горчаков выразили ему горячую благодарность.

Зорко следя за ходом событий, Бисмарк высказывал такие взгляды: что, во всяком случае, России не следует вступать в бой, не обеспечив себе возможности с самого начала нанести решительный удар противнику; затягивать приступление к делу представляет и выгоды, и неудобства.

Все это надо взвесить.

Кто поручится, что в более или менее отдаленном будущем не произойдет перемены в Англии и в самом Берлине? С этой случайностью должно считаться.

Как знать, что произойдет через несколько месяцев, тогда как через три или четыре года Восточный вопрос непременно снова станет на очередь? Бисмарк всячески старался поощрять русский Двор к решительным действиям.

Посвященный в тайну доверительных переговоров, которые велись в Вене с целью выговорить нейтралитет Австро-Венгрии на случай русско-турецкой войны, он несколько раз объявлял, что перестанет поддерживать монархию Габсбургов, если та не отрешится от своих предубеждений против России, будет действовать враждебно по отношению к ней или не исполнит принятых пред нею обязательств.

Когда в конце декабря выяснилось, что Порта предпочитает риск войны с Россией подчинению требованиям конференции, немецкий канцлер оценивал положение так: "В результате, — говорил он, — сомневаться нельзя: Россия пойдет вперед, она должна идти; необходимо, чтобы она открыла пальбу.

Она выберет свое время. Переход через Дунай всегда труден; нет надобности предпринимать его, пока продолжается ледоход;

Россия должна подготовиться так, чтобы обеспечить себе успех и не делать ни шагу вперед, не удостоверясь в возможности полной и блистательной победы.

Быть может, я и не зашел бы так далеко, как пошли в России.

Я, вероятно, мобилизовал бы армию, не возвещая о том, не предупреждая всю Европу о намерении занять турецкие области.

Теперь Россия должна действовать.

Нельзя допустить, чтобы сказали, что она отступила перед турками.

Это будет стоить человеческих жертв. Я первый скорблю о том. Причинит это и материальные потери, но они поправимы, и русский министр финансов не должен колебаться принесением в жертву последней трети сумм, уже израсходованных.

Такое колебание было бы плохим расчетом.

Что будет, если Россия не извлечет меча? Это отразится на внутреннем положении, потому что вопрос касается народной чести, и страна дорожит, и имеет полное право дорожить, законными своими преданиями.

Она, конечно, покорно примет всякое решение Императора.

Но вскоре посыплются насмешки и колкости, которые уронят правительство в общественном уважении.

Это вызовет внутри страны положение беспокойное, и я первый буду скорбеть о том, потому что желаю видеть Россию довольной, не хочу, в интересах Европы, чтобы страна в 70 миллионов жителей являлась недовольной и оскорбленной.

Россия всегда была нашим искренним другом.

В продолжение минувших десяти лет дружественное расположение ее облегчило нам нашу политическую роль и наши успехи.

Германия обязана принять это в расчет и облегчить ныне России политику ее и требования в национальном и популярном вопросе". Следуя принятому им направлению политики, князь Бисмарк хотел, прежде всего, соблюсти тесные отношения к России как к исконному и искреннему другу; во-вторых — оказать услугу Русскому Императору и его политике; в-третьих, доставить удовлетворение и прочим державам, но России прежде всего. В Вене шли у нас деятельные переговоры с австро-венгерским министром иностранных дел с целью определить положение монархии Габсбургов ввиду становившегося все более и более вероятным разрыва России с Турцией.

Дворы с.-петербургский и венский скоро сошлись на том, что, в случае разрыва и войны между Россией и Портой, Австро-Венгрия станет относительно России в положение доброжелательного нейтралитета (neutralite bienveillante); что она окажет России свое дипломатическое содействие, дабы парализовать, насколько это зависит от нее, всякую попытку вмешательства или коллективного посредничества других держав; что, не отрицая действующей силы договора 3-го (15-го) апреля 1856 года, коим Австрия обязалась, сообща с Англией и Францией, отстаивать независимость и целость Турции, венский Двор провозгласит свой нейтралитет и уклонится от посредничества, если таковое ему будет предложено на основании VIII статьи парижского трактата 18-го (30-го) марта 1856 года; что ввиду необходимости для русских военных целей временного заграждения Дуная, Австро-Венгрия не будет протестовать против стеснений судоходства по этой реке, Россия же обяжется восстановить по ней свободу плавания, как только это окажется возможным; что русские военные лазареты могут быть устраиваемы, с соблюдением постановлений женевской конвенции, вдоль линии австро-венгерских железных дорог, прилежащих к границам России и Румынии, и что русские больные и раненые воины будут принимаемы в военные и гражданские госпитали в Галиции и Буковине, по тарифу, установленному для чинов австро-венгерской армии; что правительство обеих половин монархии дозволит русским правительственным агентам и комиссионерам закупать в пределах ее все нужное для русской действующей армии, за исключением лишь военной контрабанды, но при определении того, что следует понимать под этим названием, будет придерживаться толкования, наиболее благоприятного России; что от Австро-Венгрии зависит избрать время и способ для военного занятия Боснии и причитающейся ей части Герцеговины; что ни в каком случае занятие это не должно носить характера, враждебного России, равно как и занятие Болгарии не должно быть угрожающим по отношению к Австро-Венгрии.

Сверх того, обе стороны обязались не распространять своих военных операций: император австрийский — на Румынию, Сербию, Болгарию и Черногорию, а Император Всероссийский — на Боснию, Герцеговину, Сербию и Черногорию.

Оба славянских княжества и промежуточная между ними территория имели служить нейтральной полосой, не доступной армиям обеих империй и которая должна была предотвратить непосредственное соприкосновение между их войсками.

Впрочем, Австро-Венгрия не противилась союзному участию Сербии и Черногории в войне России с Турцией, хотя только вне пределов этих княжеств.

Но и это условие было изменено впоследствии, и венский Двор признал, с некоторыми оговорками, право России перевести войска свои на правый берег Дуная в пределах княжества Сербского.

Но если соглашение по всем этим вопросам установилось между договаривающимися сторонами легко и скоро, то тем труднее было согласовать их виды относительно последствий войны и будущего территориального устройства Балканского полуострова.

Соглашение было достигнуто путем взаимных уступок.

Россия согласилась на то, чтобы окончательный мир ее с Турцией или, в случае распадения последней, чтобы политическое устройство Балканского полуострова были определены при деятельном соучастии Австро-Венгрии и чтобы причитавшееся в пользу последней земельное приращение в Боснии и части Герцеговины явилось последствием не прекращения турецкого владычества в Европе, а всякого территориального изменения в распределении балканских земель.

Со своей стороны, Австро-Венгрия приняла предложенное Россией расширение пределов Сербии и Черногории с предоставлением им общей границы по реке Лим. Во всем прочем подтверждены были условия уговора, состоявшегося в Рейхштадте — о возвращении России придунайской части Бессарабии, о недопущении образования на Балканском полуострове великого и сплоченного государства, славянского или иного, и о будущей участи Румелии, Албании, Фессалии и Эпира, Крита, наконец, Константинополя.

Как и следовало ожидать, Константинопольская конференция разошлась не достигнув цели. В продолжение целого месяца — с 11-го декабря по 8-е января — турецкие уполномоченные, ссылаясь на введенную во всей Оттоманской империи конституцию по западноевропейскому образцу, оспаривали программу реформ, предложенную им от имени шести великих держав.

В заключение они изъявили согласие на условное принятие лишь некоторых статей ее, за исключением двух главнейших — назначения генерал-губернаторов Портой с согласия держав и установления комиссий из представителей держав для наблюдения за введением в действие и исполнением условленных в пользу христиан преобразований.

Тогда все прочие члены конференции объявили, что правительства их отзывают из Константинополя послов своих, возлагая на Турцию ответственность за гибельные для нее самой последствия ее упорства.

Русский посол оставил турецкую столицу 15-го января, одновременно со всеми своими сотоварищами, представителями великих держав.

Четыре дня спустя князь Горчаков обратился к европейским кабинетам с возвещенным заранее запросом.

В циркуляре к дипломатическим представителям России при иностранных Дворах государственный канцлер, подтвердив снова, что Россия считает восточный вопрос вопросом человеколюбия и общего интереса, изложил подробно ход переговоров, приведших к созванию Константинопольской конференции, завершившейся упрямым отказом Порты исполнить волю соединенной Европы. "Положение Востока, — писал князь, — не только не подвинулось по пути к благоприятному решению, но еще ухудшилось и остается постоянной угрозой для спокойствия Европы, для чувств человеколюбия и для совести христианских народов.

При таких обстоятельствах Государь Император, прежде чем определить направление, в коем он станет действовать, желает знать то, на котором остановятся кабинеты, с коими мы старались доселе, хотим и впредь, насколько это будет возможно, идти сообща". В ответ на этот циркуляр князь Бисмарк заявил, что рад нам быть полезным, лишь бы мы не требовали участия прусских батальонов в военном вмешательстве.

Германия ни под каким видом не станет участвовать в оккупации турецких областей.

Для этого положение турецких христиан не вызывает достаточного сочувствия в стране и весь вопрос для нее не представляется довольно важным.

Но Германии все равно, примет или нет участие в оккупации какая-либо иная держава.

Чем больше их будет, тем лучше для Германии, положение которой станет обеспеченнее.

Что же касается до просимого нами содействия, то Бисмарк не прочь оказать нам его, лишь бы мы доставили ему к тому возможность, сказав, чего мы собственно хотим? Для этого он и спрашивал у русского посла инструкций несколько недель назад, так как ему одинаково легко распространить убеждение, что война нужна и даже необходима или что она не нужна и можно избежать ее. Россия, по-видимому, желает обеспечить участь христиан Востока, не прибегая к войне. Но возможно ли это? Порта дала отказ, и державы едва ли решатся на угрозы или на понуждение.

Между тем Порта уступила бы только тем или другим.

На какой же мере остановиться ввиду такого положения дел? "Я ее не вижу, — объявил Бисмарк: — ведь это так же трудно, как найти философский камень". Он не предвидел успеха ни от новой тождественной ноты держав, ни от письменного обещания Англии не поддерживать Порту в ее упрямстве.

К тому же роль его, заметил он, затрудняется постоянными нападками на него печати вообще, и в частности — русской.

Когда Бисмарк высказывается в пользу России, его винят в подстрекательстве к войне, а когда он этого не делает, то жалуются на его сочувствие к туркам.

Впрочем, он сделает все возможное, чтобы сохранить мир. Между тем по совету Англии Порта объявила великим державам, что хотя она и отвергла их формальное вмешательство в свои внутренние дела, как посягательство на ее независимость, но намерена по собственному почину ввести большую часть потребованных от нее улучшений, не только в трех восставших областях, но и на всем пространстве Оттоманской империи, и притом в пользу не одних христиан, но и мусульман.

Заключение мира с Сербией и мирные переговоры, начатые Портой с Черногорией, в связи с уклончивым ответом на русский циркуляр, полученным от всех европейских кабинетов, вызвали в Петербурге новые колебания.

И Государь, и канцлер склонялись в пользу мира, лишь бы найти благовидный исход из положения, созданного предшедшими заявлениями русской дипломатии.

В письмах к представителям нашим при иностранных дворах князь Горчаков не скрывал своего разочарования, утверждая, что Россия может положиться только на самое себя и что содействие союзных с нею держав — не более как призрак.

В первых числах февраля русский посол в Лондоне заявил, что Император Александр не упускает из виду одну и ту же цель, хотя средства к ее достижению могут изменяться сообразно обстоятельствам.

Цель эта та, что преследует и вся Европа, — мир между Турцией, Сербией и Черногорией и улучшение участи турецких христиан на основаниях, указанных великими державами.

Русский Император не раз объявлял, что стремится к такому разрешению Восточного вопроса в согласии с прочими державами и что, пока согласие это существует, он не отделится от них. По мнению князя Горчакова, главная опасность будет устранена, если состоится мир между Портой и славянскими княжествами.

Если одновременно Порта, согласно данным ею обещаниям, действительно примет меры к улучшению участи своих христианских подданных, то, конечно, Император Александр примет этот результат в соображение.

Нужно только, чтобы приступлено было к делу и чтобы делалось оно не на одних словах.

Тогда выяснится, должна ли Россия действовать сообща с прочими державами или одиноко, на свой страх. Если великие державы ответят ей, что они продолжают настаивать на своих требованиях улучшить участь христианского населения турецких областей и что единодушная воля Европы должна быть уважена Турцией; если установлено будет, как основное начало, что Европа не оставляет на произвол судьбы будущее этого населения, то России нет причин перестать стремиться к этой цели совокупно с прочими державами.

Искреннее желание Императора Александра — достигнуть мирного разрешения восточных усложнений.

Такие же точно заявления были сделаны и прочим великим державам.

Всем им было объявлено, что хотя Россия и имеет уже под ружьем и готовыми к действию полмиллиона воинов, но все же она предпочитает мирный исход. Нужно только дать России достаточные основания, чтобы оправдать разоружение и жертвы, возложенные на страну.

Зависит это от европейских держав, лишь бы они провозгласили, что продолжают считать необходимыми действительные улучшения участи балканских христиан, и что если такое улучшение не состоится, то они изыщут средства к его осуществлению.

Для разъяснения тех условий, при которых Россия получила бы возможность приступить к разоружению, отправлен был в главные европейские столицы посол в Константинополе, генерал-адъютант Игнатьев.

Он объехал последовательно Берлин, Париж, Лондон, Вену, и всюду свидетельствовал о миролюбивом настроении Императора Всероссийского, внушая, что война может повести к разрушению Турции, равно не желательному для России и Европы.

В бытность его в Лондоне граф Шувалов вручил лорду Дерби проект протокола, подписание которого представителями всех европейских держав должно было служить последним предостережением Порте, последним средством предотвратить вооруженное вмешательство России в пользу турецких христиан.

В большей части кабинетов снова возникла надежда на мирный исход дела. Сент-джемский Двор хотя и предъявил множество возражений против русского проекта протокола, множество поправок к нему, но вошел с нашим послом в серьезное его обсуждение.

Венский Двор предложил свое посредничество для устранения несогласий, проявившихся между Россией и Англией.

Приступить к протоколу обещали из Парижа и из Рима. Один только князь Бисмарк не сочувствовал этой примирительной попытке, предсказывая ей тот же неуспех, что постиг все предшествовавшие меры, решенные сообща великими державами.

Русский Двор, говорил он, сам должен решить, хочет ли он мира или войны и может ли он согласиться на изменения в протоколе, на которых настаивает Англия? Если он решится на войну, то действия его будут ограждены Германией, которая не походит на прежнюю Пруссию и с намерениями которой вынуждена считаться и Австрия. 19-го марта представителями шести великих держав в Лондоне подписан протокол, в котором значилось: что державы считают лучшим средством для умиротворения Востока поддержание установившегося между ними согласия и провозглашение участия своего к улучшению положения христианского населения Турции и к реформам, которые Турция приняла и обещала ввести в Боснии, Герцеговине и в Болгарии; что они принимают к сведению мир, заключенный с Сербией; что относительно Черногории они находят желательным исправление границ и свободу плавания по реке Бояне; что уговор Порты с обоими княжествами державы считают шагом к умиротворению, составляющему предмет общих их желаний; что они приглашают Порту упрочить его приведением ее армии на мирное положение и введением, возможно скорее, реформ в трех помянутых выше областях; что ввиду обнаруженных Портой добрых намерений державы надеются, что Порта не только примет все меры, необходимые для улучшения участи христианских ее подданных, но, вступив на этот путь, не покинет его и впредь, как единственный отвечающий собственной ее чести и пользам; что державы, через посредство представителей в Константинополе и местных своих агентов, будут внимательно наблюдать за исполнением обещаний Порты на всем пространстве Оттоманской империи; что если, однако, надежды их снова не оправдаются и положение христиан в Турции не улучшится настолько, чтобы предупредить повторение смут, периодически нарушающих спокойствие Востока, то державы заявляют, что признают такой порядок вещей не согласным со своими частными интересами и с интересами всей Европы, а потому и предоставляют себе в означенном случае принять сообща меры, которые будут найдены наиболее целесообразными для того, чтобы обеспечить благосостояние христиан и интересы всеобщего мира. К протоколу были приложены две декларации.

Первая, за подписью русского посла графа Шувалова, гласила: "Если будет заключен мир с Черногорией и Порта примет совет Европы и выкажет готовность привести армию в мирное положение, а также серьезно приняться за введение реформ, упомянутых в протоколе, то пусть отправит она в С.-Петербург нарочного посланника для переговоров о разоружении, на которое, со своей стороны, согласится Государь Император.

Если произойдет резня, подобная той, что окровавила Болгарию, то все меры к демобилизации будут неизбежно приостановлены". Во второй декларации, подписанной лордом Дерби, великобританское правительство заявляло, что согласилось подписать протокол, предложенный Россией исключительно в интересах мира Европы, и что если не будет достигнута эта цель, а именно взаимное разоружение России и Турции и мир между ними, то оно будет считать помянутый протокол как бы несостоявшимся и лишенным обязательной силы. Лондонский протокол был сообщен Порте поверенными в делах великих держав в Константинополе, и 28-го марта высокомерно и решительно отвергнут ею. Последняя надежда на мир исчезла.

Узел восточных осложнений Император Александр решился разрубить мечом. XXI. Вторая Восточная война (1877—1878). 7-го апреля 1877 года Император Александр выехал из С.-Петербурга по Варшавской железной дороге.

Его Величество сопровождали: Наследник Цесаревич, Великий Князь Николай Николаевич Младший, князь Сергий Максимилианович Романовский и многочисленная свита. Царский поезд направился к юго-западу и к утру 10-го прибыл в Жмеринку.

Там Государь произвел смотр 5-й пехотной дивизии, входившей в состав мобилизованных войск. По окончании парада Его Величество собрал офицеров вокруг себя и сказал: "Мне жаль было пустить вас в дело и потому я медлил, доколе было возможно.

Мне жаль было проливать вашу, дорогую для меня, кровь... Но раз, что честь России затронута, я убежден, что мы все, до последнего человека, сумеем постоять за нее. С Богом! Желаю вам полного успеха! До свидания". То были первые слова, обращенные к войску и возвещавшие принятое Государем решение: силой русского оружия освободить турецких христиан.

В тот же день Император смотрел в Бирзуле 31-ю пехотную и 9-ю кавалерийскую дивизии и к ночи прибыл в Тирасполь, где встретил Его Величество главнокомандующий действующей армией, окруженный своим штабом.

Произведя поутру смотр находившимся в этом городе войскам, Государь продолжал путь. В пограничной с Румынией станции Унгены Его Величество встретили молдавский митрополит с духовенством, румынский префект и депутация от города Яссы. "Храни вас Бог, поддержите честь русского оружия!" — повторял Император офицерам частей, являвшихся ему на смотр по пути. В 11 часов вечера Государь и его спутники достигли конечной цели путешествия — Кишинева, где была расположена главная квартира действующей армии. На другой день, 12-го апреля, Император Александр, подписав манифест об объявлении войны Турции, отправился в собор. Долго молился он, стоя на коленях у иконостаса, затем сел на коня и выехал к войскам, собранным на скаковом поле. Там Государь вручил подлинный манифест преосвященному Павлу, епископу кишиневскому, который прочел его перед фронтом.

В акте этом излагался весь ход дипломатических переговоров, имевших целью побудить Порту улучшить участь своих христианских подданных, и отказ ее исполнить требование, предъявленное ей от имени всех великих христианских держав. "Исчерпав до конца миролюбие наше,— так заключался манифест, — мы вынуждены высокомерным упорством Порты приступить к действиям более решительным.

Того требуют и чувство справедливости, и чувство собственного нашего достоинства.

Турция отказом своим поставляет нас в необходимость обратиться к силе оружия.

Глубоко проникнутые убеждением в правоте нашего дела, мы, в смиренном уповании на помощь и милосердие Всевышнего, объявляем всем нашим верноподданным, что наступило время, предусмотренное в тех словах наших, на которые единодушно отозвалась вся Россия.

Мы выразили намерение действовать самостоятельно, когда мы сочтем это нужным и честь России того потребует.

Ныне, призывая благословение Божие на доблестные войска наши, мы повелели им вступить в пределы Турции". Начался торжественный молебен.

Государь, сойдя с коня, скомандовал: "батальоны, на колени!". Коленопреклоненное войско, с державным вождем своим во главе, в благоговении внимало произнесенной преосвященным Павлом умилительной молитве о ниспослании русскому оружию победы и одоления над врагом.

По возглашении многолетия епископ окропил знамена святой водою. Подойдя к главнокомандующему, Император крепко обнял его и поцеловал, потом снова сел на коня и пропустил войска церемониальным маршем. "Прощайте, до свидания!" — говорил он проходившим мимо него полкам. — "Возвращайтесь поскорее со славою! Поддержите честь русского оружия! Да хранит вас Всевышний!". Громкое "ура!" покрывало царские слова. Император остался в Кишиневе неделю, осматривая проходившие через этот город войска, походные госпитали и лазареты, всех ободряя своим участием, очаровывая милостивыми и ласковыми словами.

Там получил Александр II известия о щедрых пожертвованиях на военные надобности городских дум, дворянства и купечества обеих столиц, а также бессарабского дворянства и земства. 17-го апреля день рождения Государя отпраздновано богослужением в соборе, парадом и торжественным обедом, данным в честь Его Величества дворянством Бессарабской губернии в зале дворянского собрания.

Когда подали шампанское, Государь сказал, обращаясь к Великому Князю Николаю Николаевичу Старшему: "Я душевно рад, что собственными моими глазами имел случай убедиться в отличном состоянии действующей армии и в том прекрасном направлении, которое ты сумел дать как твоему штабу, так и всем твоим многочисленным управлениям и войскам.

Уверен, что ты исполнишь свой долг. Пью за здоровье главнокомандующего и его славной действующей армии!" 19-го апреля Император выехал из Кишинева, на другой день посетил в Одессе батареи, возведенные на берегу моря для обстреливания рейда, и смотрел на маневры миноносок; на третий — остановясь в Киеве, выслушал молебен в Печерской лавре и произвел смотр войскам; на четвертый — к вечеру — прибыл в Москву.

На вокзале Московско-Курской железной дороги Его Величество встретили за несколько минут до него прибывшие из Петербурга Императрица и Цесаревна.

Царская семья ехала по ярко освещенным тысячами огней улицам первопрестольной столицы, посреди несметного скопления умиленного и ликующего народа, оглашавшего воздух восторженными кликами.

Утром 23-го апреля Государь принимал в Кремлевском дворце депутации от московского дворянства и городской думы, поднесшие всеподданнейшие адресы.

Выслушав их, Император произнес дрожащим от волнения голосом: "Шесть месяцев тому назад в этих самых стенах, посреди нашего древнего, родного Кремля, я выразил вам мои надежды на мирный исход политических дел на Востоке.

Я желал донельзя щадить дорогую русскую кровь; но старания мои не увенчались успехом.

Богу угодно было решить дело иначе. Манифест мой, подписанный 12-го апреля в Кишиневе, возвестил России, что минута, которую я предвидел, для нас настала, и вся Россия, как я ожидал, откликнулась на мой призыв.

Москва первая подала в том пример и вполне оправдала мои надежды.

Сегодня я счастлив, что могу, вместе с Государыней Императрицей, благодарить все сословия Москвы от глубины души за их истинно патриотические чувства, которые они доказали уже не одними словами, но и делом. Могу сказать по совести, что их пожертвования превзошли мои ожидания.

Да поможет нам Бог исполнить наш долг и да будет Его благословение на наших славных войсках, идущих на бой за Веру, Царя и Отечество". Вслед за приемом депутаций состоялся Высочайший выход с Красного крыльца в Успенский собор. Посетив Троицкую лавру и помолясь у раки преподобного Сергия, царственная чета 25-го апреля возвратилась в Петербург.

Столица готовила Царю торжественную и задушевную встречу.

Войска были расставлены шпалерами по Невскому проспекту; генералы и офицеры гвардии собрались на Николаевском вокзале.

Выйдя из вагона, Государь, обратясь к ним, сказал: "Я привез вам, господа, поклон от главнокомандующего, который очень жалеет, что вы не с ним, но я еще надеюсь, что и вам удастся принять участие в походе, и уверен, что вы сумеете поддержать славу русской армии". Его Величество прибавил, что Великий Князь Николай Николаевич Старший находился уже в огне у Браилова, где пять турецких броненосцев обстреливали город, не причинив, однако, никакого вреда, и что войска действующей армии представились ему в самом блестящем состоянии, несмотря на дурные дороги и ненастную погоду.

Петербургское дворянство и городское общество спешили также представить Монарху сочувственные адресы.

На приветствие городского головы и депутации от думы Государь отвечал следующими словами: "Благодарю вас, господа, за выраженные вами чувства.

Я был уверен, что после слов, сказанных мной в Москве, и моего манифеста вы проявите те чувства, которые мне отрадно видеть в вас. Вы знаете, что мною было сделано все от меня зависящее, чтобы дело решилось мирным путем для избежания пролития дорогой мне русской крови и чтобы устранить замешательства промышленности.

Всевышнему угодно было указать пути для достижения цели, и нам остается лишь уповать на милость Божию, чтобы цель наша была достигнута скорее.

Выраженные вами чувства радуют меня, тем более что я вижу в них не одни лишь слова, но дело. Пожертвование ваше облегчит положение жертв, неизбежных в таком деле. Душевно благодарю вас и поручаю вам выразить мою благодарность всему городскому обществу". К этим словам Императрица, пожелавшая также принять думскую депутацию, прибавила следующее: "Значительное пожертвование от города С.-Петербурга на военные потребности, представленное городской думой в мое распоряжение, дает мне новый случай выразить мою сердечную благодарность.

Я высоко ценю то чувство, которое руководило вами при назначении этого щедрого пожертвования.

В чувствах ваших и в готовности на жертвы я никогда не сомневалась.

От всей души благодарю вас и, в лице вашем, весь город". В таких же выражениях благодарили Император и Императрица петербургское дворянство за крупное пожертвование в пользу жен и детей пострадавших от войны. В самый день отъезда Государя в Кишинев, т. е. за пять дней до обнародования манифеста об объявлении войны, государственный канцлер возвестил великим державам о решении, принятом Императором.

В циркуляре его представителям России при иностранных Дворах, как и в Высочайшем манифесте, подробно изложен ход дипломатических переговоров и неуспешный их исход. "Отказ Порты и побуждения, на коих он основан, — писал князь Горчаков, — не оставляют никакой надежды на то, что она примет в уважение желания и советы Европы, и не дают никакого ручательства в том, что предложенные для улучшения участи христианского населения реформы будут введены; они делают невозможным мир с Черногорией и выполнение условий, которые могли бы привести к разоружению и умиротворению.

При таких обстоятельствах попытки к примирению теряют всякую вероятность успеха, и остается одно из двух: или допустить продолжение положения дел, признанного державами несовместным с их интересами и интересами Европы вообще, или попытаться достигнуть путем понуждения того, чего единодушные усилия кабинетов не успели получить от Порты путем убеждения". Следовало сообщение, что русский Император решился принять на себя совершение дела, к выполнению которого вместе с собой приглашал все великие державы, и повелел своим войскам переступить границы Турции. "Возлагая на себя это бремя, — заключал циркуляр, — наш Августейший Монарх выполняет тем самым долг, налагаемый на него интересами России, мирное развитие которой задерживается постоянными смутами на Востоке.

Его Императорское Величество сохраняет уверенность, что с тем вместе он действует соответственно чувствам и интересам Европы". 11-го апреля русский поверенный в делах в Константинополе нотой известил Порту, что вследствие отказа ее подчиниться требованиям великих держав ему предписано порвать с нею дипломатические сношения и оставить Константинополь в сопровождении всех чинов Императорского посольства и русских консулов в Турции.

К этому сообщению он присовокупил, что обязан, во исполнение Высочайшего повеления, предупредить Порту, что на нее падет тяжкая ответственность в случае, если подверглись бы опасности не только русские подданные, но и вообще христиане, подданные султана или иностранных держав в какой бы ни было местности Оттоманской империи. 12-го мая Правительствующий Сенат обнародовал Высочайшее повеление с изложением правил, коими во все продолжение войны русские власти должны были руководствоваться как в отношении неприятеля и его подданных, так и в отношении нейтральных государств и их уроженцев.

Правилами этими установлялось: 1) разрешение турецким подданным свободного проживания и мирных занятий в пределах России под защитой действующих законов; 2) дозволение турецким торговым судам, застигнутым объявлением войны в русских портах, свободно выходить в море в продолжение срока, достаточного для нагрузки товаров, не составляющих военной контрабанды; 3) право подданных нейтральных государств продолжать беспрепятственно торговые сношения с русскими портами и городами, под условием соблюдения законов Империи и начал международного права; кроме того: 4) военные власти обязаны были принимать все меры с целью обеспечить свободу законной торговли нейтральных государств, насколько она допускается условиями военных действий; 5) подтверждалась сила декларации парижского конгресса по морскому праву об отмене каперства, о праве нейтрального флота покрывать неприятельский груз и о нейтральных товарах, не подлежащих захвату под неприятельским флагом, — за исключением военной контрабанды, а также об обязательности лишь действительной блокады неприятельского берега, причем постановления эти предписано применять ко всем нейтральным державам, не исключая и тех, которые, подобно Испании и Северо-Американским Соединенным Штатам, не приступили к парижской декларации 1856 года; 6) в точности определены предметы, составляющие военную контрабанду и подлежащие захвату на нейтральных судах, если они предназначены в неприятельский порт; 7) нейтральные суда, которые занимаются перевозкой неприятельских войск, неприятельских депеш и переписки, поставкой и подвозом неприятелю военных припасов, не только захватываются, но и конфискуются; 8) военное начальство обязывается не препятствовать судоходству и законной торговле на Дунае и его берегах, подвергая их лишь тем временным стеснениям, которые являются неизбежным последствием войны; 9) оно должно оказывать особенное покровительство сооружениям, работам и личному составу Европейской Дунайской комиссии; 10) оно обязано уважать постановления Женевской конвенции 1864 года относительно неприкосновенности неприятельских госпиталей, походных лазаретов и врачебного персонала, под условием соблюдения взаимности со стороны неприятеля; 11) в силу Петербургской декларации 29-го ноября 1868 года воспрещается употребление разрывных снарядов весом менее 400 граммов; 12) ввиду смягчения бедствий войны и с целью согласовать, по мере возможности и под условием взаимности, военные действия с требованиями человеколюбия, военное начальство должно сообразоваться в своих распоряжениях с общим духом начал, заявленных Брюссельской конференцией 1874 года, насколько они применимы к Турции и к целям настоящей войны. Объявление Россией войны Турции, давно уже казавшееся неизбежным, тем не менее произвело сильное впечатление в Европе.

Испуганная Порта обратилась к державам, подписавшим договор 1856 года, с просьбой, на основании VIII статьи этого договора, взять на себя посредничество между нею и Россией, но просьба эта не была уважена вследствие заявления князя Горчакова, что о мире теперь думать поздно.

Все европейские державы издали декларации о своем нейтралитете, которые сопровождались более или менее определенными пояснениями.

О решении своем объявить Порте войну Император Александр известил Императора Вильгельма собственноручным письмом.

Германский Император ответил на него выражением своей непоколебимой дружбы к Государю, сердечного расположения к боевым своим товарищам русской армии, пожелания ей успехов, а также сочувствия делу освобождения турецких христиан.

Отправление князя Рейса послом в Константинополь князь Бисмарк объяснил необходимостью охранять там интересы не только Германии, но и России, подданные которой, оставшиеся в Турции, вверены попечению германских дипломатических и консульских представителей.

По поводу отъезда Императора Александра в действующую армию немецкий канцлер выразил полное удовольствие и повторил уверения в дружественном и прямодушном расположении к России, но при этом случае высказал также надежду, что по одержании победы Россия покажет себя умеренной и великодушной к противнику, прибавив, что как только Двор наш пожелает завести речь о мире, то Рейс может содействовать ему в том в Константинополе, разумеется, только с нашего согласия.

Австро-венгерскому правительству пришлось успокаивать общественное мнение, встревоженное вступлением русских войск в Турцию и войной, вспыхнувшей в ближайшем соседстве с дунайской монархией.

На запросы в палатах австрийские и венгерские министры отвечали, что венский Двор употребил все усилия, дабы русско-турецкая война не обратилась в общеевропейское столкновение, и сохранил за собой право повлиять на последствия войны и на окончательное устройство Востока в той мере, которая обуславливается географическим положением Австро-Венгрии и политическими ее интересами.

С нескрываемыми досадой и раздражением относилась к России одна только Англия.

Сент-джемский кабинет оспаривал заключения русского циркуляра о войне; он не соглашался с высказанным князем Горчаковым мнением, что ответ Порты на сообщенный ей лондонский протокол не оставлял ни малейшей надежды на подчинение ее воле и требованиям христианских держав и делал невозможным заключение мира с Черногорией, а также взаимное разоружение.

Еще менее допускали министры королевы Виктории, что, объявив войну Турции, Россия действовала в согласии с чувствами и интересами Европы.

Лорд Дерби прямо выражал мысль, что, поступая таким образом, Россия нарушает обязательство, наложенное на нее VIII статьей Парижского трактата. "Начав действовать против Турции за свой собственный счет, — писал он, — и прибегнув к оружию без предварительного совета со своими союзниками, русский Император отделился от европейского соглашения, которое поддерживалось доселе, и в то же время отступил от правила, на которое сам торжественно изъявил согласие.

Невозможно предвидеть все последствия такого поступка". Выслушав эти резкие замечания из уст великобританского посла, князь Горчаков отвечал, что, желая избегнуть раздражающей полемики, которая ни в каком случае не может повести к добру, он оставит английскую депешу без ответа.

Но этим сообщением не ограничился лондонский Двор. Узнав о предстоявшем отъезде в Петербург русского посла, графа Шувалова, лорд Дерби вручил ему ноту, в коей "во избежание недоразумений" перечислил те пункты, распространение на которых военных действий затронуло бы интересы Англии и повлекло бы за собой прекращение ее нейтралитета и вооруженное вмешательство в войну России с Турцией.

То были: Суэцкий канал, Египет, Константинополь, Босфор и Дарданеллы, наконец, Персидский залив. Для успокоения общественного мнения Англии министр иностранных дел королевы требовал положительного ответа на свое сообщение.

Желание его было исполнено.

С Высочайшего соизволения князь Горчаков поручил графу Шувалову передать лорду Дерби, что Россия не намерена ни блокировать, ни заграждать Суэцкого канала, ни угрожать ему каким бы ни было образом, почитая его международным сооружением, важным для всемирной торговли; что хотя Египет и является составной частью Оттоманской империи, а египетские войска участвуют в войне против России, но, ввиду того что в Египте замешаны европейские интересы и в особенности интересы Англии, Россия не включит эту страну в сферу своих военных операций; что, не предрешая результатов войны, Россия признает во всяком случае, что участь Константинополя составляет вопрос, представляющий общий интерес, который может быть разрешен только общим соглашением, и что если возбудится вопрос о принадлежности этого города, то он не может принадлежать ни одной из европейских держав; что Босфор и Дарданеллы, хотя оба берега их и принадлежат одному государю, являются истоком двух обширных морей, в которых заинтересованы все державы, а потому следует при заключении мира разрешить этот вопрос с общего согласия, на основаниях справедливых и действительно обеспеченных; что русское правительство не посягнет ни на Персидский залив, ни на какой-либо иной путь в Индию. Императорский кабинет, заявлял канцлер, вообще не распространит войну за пределы того, чего требует цель войны, громко и ясно возвещенная Императором.

Он будет уважать интересы Англии, доколе та станет соблюдать нейтралитет, в надежде, что и Англия примет во внимание интересы России, заключающиеся в том, чтобы положить конец бедственному состоянию турецких христиан и вызываемым им непрерывным кризисам, одинаково влияющим как на внутреннее, так и на внешнее положение России.

Улучшение их участи не противно ни одному из европейских интересов.

Император Александр не положит оружия, пока цель эта не будет достигнута и обеспечена надлежащим образом.

Так, все великие державы Запада заняли выжидательное положение к начинавшейся войне. Из христианских государств Балканского полуострова одна только Черногория выступила как деятельная союзница России.

В самый день объявления войны князь Николай возобновил военные действия против турок. Румыния не последовала его примеру.

Она хотя и заключила с нами конвенцию о свободном пропуске русских войск через ее владения, но лишь после того, как обращение ее к великим державам о признании ее нейтралитета осталось без отклика.

По вступлении русских войск в Румынию румынские войска не соединились с ними, но отступили и сосредоточились в западных областях княжества.

Лишь после того как Порта объявила Румынии войну, румынские палаты 10-го мая провозгласили княжество независимым, а князь Карл оказал главнокомандующему русской действующей армией, перенесшему свою главную квартиру в гор. Плоешти, почетный и радушный прием. Сербия и Греция не двинулись.

Об удержании их в нейтральном положении усердно хлопотала английская дипломатия.

Впрочем, Императорский кабинет не только не искал побудить правительства Румынии, Сербии и Греции к деятельному участию в войне, но даже предпочитал, чтобы они не участвовали в поединке России с Турцией.

Князь Горчаков полагал, что в военных операциях следует ограничиться самым необходимым, не заходить слишком далеко, не давать войне разрастаться, словом, вести ее "умеренным образом". Целью войны, рассуждал он, должно быть понуждение султана к дарованию своим христианским подданным прав и преимуществ, выговоренных в их пользу Европой, но отнюдь не распадение Оттоманской империи и окончательное разрешение Восточного вопроса.

Для этой цели достаточно русских сил, и всякое участие в войне христианских балканских государств может только затруднить ее достижение, не говоря уже об опасности вызвать вмешательство западных держав и таким образом зажечь пожар, который распространился бы далеко за пределы Балканского полуострова и пламя которого охватило бы всю Европу, весь мир. Умеренный способ ведения войны русский канцлер считал единственным средством удержать державы Запада в состоянии нейтралитета, а для того чтобы сломить упорство Порты, две или три наши победы над турками представлялись ему вполне достаточными.

Исходя из этих соображений, в советах Императора Александра, русская дипломатия настаивала и теперь, как в 1828 году, на том, чтобы задунайский поход предпринят был с силами, которые большинство русских военачальников признавало далеко не отвечающими силам противника.

Уступая убеждениям главнокомандующего действующей армией и прочих призванных на совещание генералов, Государь, в бытность свою в Кишиневе, повелел, в дополнение к произведенной в ноябре 1876 года мобилизации четырех корпусов, составлявших дунайскую армию, мобилизовать семь пехотных и две кавалерийские дивизии с их артиллерией и одну саперную бригаду, а в мае 1877 года мобилизована еще одна пехотная дивизия для подкрепления закавказских войск. Но и с этими силами предполагалось не переносить войны за Балканы, если только Порта станет просить мира ранее чем будет предпринято это движение.

В таком случае, по мнению Императорского кабинета, мир мог состояться на следующих условиях: Болгария до Балкан будет возведена на степень вассального, но автономного княжества, за ручательством Европы; из нее будут удалены турецкие войска и чиновники, крепости будут срыты, установлено самоуправление и народная милиция;

Южной Болгарии, по ту сторону Балкан, и всем прочим христианским областям Оттоманской империи державы выговорят наилучшие гарантии правильной администрации;

Черногория и Сербия получат земельное приращение, определенное с общего согласия великих держав;

Боснии и Герцеговине будут дарованы учреждения, признанные отвечающими их внутреннему положению и обеспечивающими им хорошее управление из туземцев, причем Австро-Венгрии предоставлен будет преобладающий голос в устройстве их участи;

Сербия, как и Болгария, останется в вассальном отношении к султану, но от держав будет зависеть настоять перед Портой на признании независимости Румынии;

Россия не потребует для себя другого вознаграждения, кроме возвращения ей части Бессарабии до Дуная, отторгнутой от нее в 1856 году, и уступки Батума; вознаграждением Румынии может служить в таком случае или признание ее независимости, или, если она останется вассальной, — часть Добруджи; если Австро-Венгрия потребует вознаграждения и для себя, то Россия не воспротивится тому, чтобы она искала его в Боснии и Герцеговине.

Эти условия мира и обязательство не переступать за Балканы, если Порта своевременно выразит на них согласие, были доверительно сообщены Дворам берлинскому, венскому и лондонскому, с предупреждением, что в случае отклонения их Портою Россия должна будет вести войну до тех пор, пока не вынудит Турцию к миру. Графу Шувалову поручено было заявить лорду Дерби, что цель России — положить конец смутам, столь часто повторяющимся на Востоке, с одной стороны, убедив турок в перевесе своих сил, так чтоб они впредь уже не смели вызывать ее на бой, а с другой — обеспечить турецких христиан, и в особенности болгар, от злоупотреблений турецкой администрации.

Цель Англии — поддержать начало целости Оттоманской империи и неприкосновенность Константинополя и Проливов.

Обе эти цели С.-Петербургский кабинет не признавал несогласуемыми.

От Англии зависит, утверждал он, путем воздействия на Порту и склонением ее к миру предупредить переход русских войск за Балканы и окончательное распадение Оттоманской империи.

Между тем военные действия открылись на обоих театрах войны. В самый день ее объявления, 12-го апреля, дунайская армия перешла через Прут четырьмя колоннами, под начальством генералов: барона Дризена, Ванновского, Радецкого и князя Шаховского, а передовой отряд полковника Струкова занял Барбошский мост, на Серете, близ Галаца.

В тот же день войска кавказской армии вступили в Малую Азию, так же в четырех колоннах, которыми начальствовали генералы: Лорис-Меликов, направившийся к Карсу, Тергукасов — к Баязету, Девель — к Ардагану и Оклобжио — к Батуму.

Первые действия русских войск, как в Европе, так и в Азии, ознаменовались блестящими успехами.

В продолжение мая дунайская армия, заняв левый берег Нижнего Дуная, сосредоточилась в окрестностях Бухареста, кавалерия же расположилась вдоль по Дунаю, от впадения в него Ольты до Килии. Главная квартира перенесена была в Плоешти.

Прибывшая к Браилову осадная артиллерия открыла перестрелку с турецкой артиллерией, находившейся по ту сторону Дуная. Удачными выстрелами ее затоплен турецкий броненосец.

Другой неприятельский броненосец взорван с миноносного катера лейтенантами Дубасовым и Шестаковым.

Минные заграждения устроены: на нижнем Дунае — у Браилова, на среднем — между Парапаном и Корабией.

В Малой Азии крепости Ардаган и Баязет взяты приступом, после чего приступлено к обложению крепости Карс. Император Александр желал быть личным свидетелем боевых подвигов доблестных своих войск. 21-го мая, в 11 часов вечера, Его Величество, сопровождаемый Наследником Цесаревичем и Великим Князем Сергием Александровичем, выехал по железной дороге из Царского Села в действующую армию. В свите Государя находились: канцлер князь Горчаков, министры: Императорского Двора и военный.

Вечером 24-го мая Царский поезд в Унгенах переступил русскую границу, а на другой день, в начале второго часа пополудни, прибыл в Браилов.

Там ждали Императора: Августейший Главнокомандующий, Великие Князья Владимир Александрович и Николай Николаевич младший, начальники частей и главные чины полевого штаба, а также генералы и офицеры, отличившиеся в делах с неприятелем и получившие уже георгиевские кресты и другие боевые отличия.

Обняв брата и поблагодарив военных чинов за проявленную храбрость, Государь продолжал путь в Плоешти — главную квартиру действующей армии, куда и прибыл в тот же вечер. На следующий день приехал приветствовать Его Величество князь Карл Румынский, которому Император не замедлил отдать визит в Бухаресте.

Румынские власти, войска и весь народ громкими кликами радости встретили того, кого в приветственной речи председатель румынской палаты депутатов г-н Россети назвал "освободителем Румынии". В продолжение трех недель половодье на Дунае не дозволяло предпринять переправы через эту реку. Между тем Государя занимал пересмотр важных политических вопросов.

По прибытии в армию он скоро убедился, что принятое в Петербурге решение, не переступать за черту Балкан и удовольствоваться согласием Порты на разделение Болгарии на две области, из которых та, что расположена к северу от Балканской цепи, составила бы автономное княжество, а вторая осталась бы под непосредственной властью султана, — не отвечает побуждениям, вызвавшим войну, потому что при этих условиях пришлось бы оставить под турецким владычеством тех именно болгар, которые наиболее пострадали от насилия и произвола мусульман.

В этом смысле поручено было русским послам объясниться с кабинетами берлинским, венским и лондонским, предупредив их, что по зрелом размышлении русский Двор находит, что Болгария по обе стороны Балкан должна составить одну область, состоящую в вассальных отношениях к Порте, но пользующуюся полной самостоятельностью внутреннего управления.

В сознании военных потребностей изменился взгляд Императора Александра и на движение русской армии за Балканы и на участие в войне Сербии и Румынии.

Сербский князь Милан, прибывший в Плоешти в сопровождении первого министра Ристича, удостоен милостивого приема и обнадежен согласием России на возобновление Сербией, в союзе с нею, военных действий против турок; с Румынией заключено соглашение о деятельном содействии румынских войск операциям русской действующей армии. Местом перехода главных русских сил через Дунай, в глубочайшей тайне, избрана главнокомандующим Зимница, местечко, расположенное на левом берегу реки, против лежащего на правом берегу болгарского города Систова.

Дабы отвлечь внимание неприятеля от этого пункта, в ночь на 10-е июня передовой отряд 14-го корпуса успешно переправился через Нижний Дунай у Галаца и занял на турецком берегу высоты Буджака.

В тот же день Государь отправился в Галац, куда прибыл на следующий день, в пять часов утра. Первым вопросом Его Величества было: "Сколько жертв стоила эта переправа?" Узнав, что раненые офицеры и нижние чины свезены в Галацкий госпиталь, Император пожелал немедленно навестить их. С глазами, полными слез, утешал он увечных и страждущих воинов, благодарил за службу и за пролитую кровь, раздал им кресты и другие награды, щедро одаряя их и деньгами.

С этого дня и до самого отъезда из армии посещение госпиталей и лазаретов сделалось главной заботой Государя.

Он являлся в них ангелом-утешителем, ободряя раненых, ласково беседуя с ними, расспрашивая их о желаниях и нуждах, осыпая выражениями царской милости как их, так и санитарный персонал, врачей и сестер милосердия, с неутомимым рвением совершая свой человеколюбивый подвиг.

В Галаце и Браилове Император Александр присутствовал при посадке на суда остальных частей 14-го корпуса, переправлявшихся на правый берег Дуная и скоро занявших, без выстрела, Мачин, Тульчу и Исакчу.

По возвращении в Плоешти вечером 11-го июня Его Величество подписал воззвание на болгарском языке, которое войска наши, перешедшие Дунай, должны были распространять среди христианского населения Болгарии. "Болгаре, — гласило оно, — мои войска перешли Дунай и вступают ныне на землю вашу, где уже не раз сражались они за облегчение бедственной участи христиан Балканского полуострова.

Неуклонно следуя древнему историческому преданию, всегда черпая новые силы в заветном единомыслии всего православного русского народа, мои прародители успели в былые годы своим влиянием и оружием последовательно обеспечить участь сербов и румын и вызвали эти народы к новой политической жизни. Время и обстоятельства не изменили того сочувствия, которое Россия питала к единоверцам своим на Востоке.

И ныне она с равным благоволением и любовью относится ко всем многочисленным членам великой христианской семьи на Востоке.

На храброе войско мое, предводимое моим любезным братом, Великим Князем Николаем Николаевичем, повелениями моими возложено — оградить навеки вашу народность и утвердить за вами те священные права, без которых немыслимо мирное и правильное развитие вашей гражданской жизни. Права эти вы приобрели не силой вооруженного сопротивления, а дорогой ценой вековых страданий, ценой крови мучеников, в которой так долго тонули вы и ваши покорные предки.

Жители страны Болгарской! Задача России — созидать, а не разрушать.

Она призвана Всевышним Промыслом согласить и умиротворить все народности и все исповедания в тех частях Болгарии, где совместно живут люди разного происхождения и разной веры. Отныне русское оружие оградит от всякого насилия каждого христианина; ни один волос не спадет безнаказанно с его головы; ни одна крупица его имущества не будет, без немедленного возмездия, похищена у него мусульманином или кем другим.

За каждое преступление беспощадно последует законное наказание.

Жизнь, свобода, честь, имущество каждого христианина, к какой бы церкви он ни принадлежал, будут одинаково обеспечены.

Но не месть будет руководить нами, а сознание строгой справедливости, стремление создать постепенно право и порядок там, где доселе господствовал лишь дикий произвол". Следовало обращение к мусульманам, живущим в Болгарии.

Русская власть не будет возмещать содеянных ими жестокостей и преступлений над согражданами-христианами, если только они чистосердечно признают суд Божий, над ними совершающийся, и безусловно покорятся русским властям.

Под этим условием обещалось, что вера их останется неприкосновенной и будут охраняемы жизнь, достояние и честь как их, так и их семейств.

Христиане Болгарии так же приглашались явить пример христианской любви, забыть старые домашние распри, сплотиться вокруг русского знамени и, всеми силами содействуя успехам русского оружия, служить прочному возрождению болгарского края. Воззвание заключалось следующими словами: "По мере того как русские войска будут подвигаться вовнутрь страны, турецкие власти будут заменяемы правильным управлением.

К деятельному участию в нем будут немедленно призваны местные жители, содействуя, под высшим руководством, мною установленной для сего власти, и новые болгарские дружины послужат ядром местной болгарской силы, предназначенной к охранению всеобщего порядка и безопасности.

Готовностью честно служить своей родине, бескорыстием и беспристрастием в исполнении этого высокого служения — докажите вселенной, что вы достойны участи, которую Россия столько лет, с таким трудом и пожертвованиями для вас готовила.

Слушайтесь русской власти, исполняйте в точности ее указания.

В этом сила и спасение.

Смиренно молю Всевышнего, да дарует нам одоление над врагами христианства и да ниспошлет свыше благословение свое на правое дело. Александр". Проведя в Плоештах весь день 12-го июня, Император выехал оттуда 13-го, в четыре часа пополудни, и к утру следующего дня, доехав до Слатина по железной дороге, проследовал в экипаже на курган, возвышавшийся на самом берегу Дуная, в трех верстах от румынского города Турн-Магурелли и почти насупротив турецкой крепости Никополя.

Там нашел Государь главнокомандующего, вместе с которым он долго наблюдал за пушечной перестрелкой наших береговых осадных батарей с неприятельской крепостью.

Усиленная эта пальба предпринята была с целью отвлечь внимание турок от Зимницы, где все готовилось к переправе, которая началась в ночь с 14-го на 15-е. Ночь эту Император провел в Драче, деревне, расположенной неподалеку от Турн-Магурелли, а рано поутру он в сопровождении Великого Князя Николая Николаевича Старшего снова выехал на придунайский курган.

Пока Государь глядел в подзорную трубку в направлении к Зимнице, главнокомандующий, взобравшись на козлы телеграфной кареты, сам переговаривался с Зимницкой телеграфной станцией и тотчас же передавал Его Величеству сведения о ходе переправы.

Трудная и сложная операция эта удалась как нельзя лучше. К одиннадцати часам утра, поставленная на понтоны, 14-я пехотная дивизия генерала Драгомирова была уже вся перевезена на левый берег реки, а турки поспешно отступили к Систову.

Вслед за 14-й поплыла 9-я дивизия и стрелки.

Уже по возвращении Государя в Драчу к обеду получена была телеграмма из Зимницы от начальника штаба армии, генерал-адъютанта Непокойчицкого, известившая, что переход через Дунай двух пехотных дивизий, трех батарей артиллерии и сотни казаков совершился с полным успехом и что переправившиеся на правый берег войска наши овладели Систовым и окружающими высотами.

Государь был в восторге и тут же возложил на брата знаки ордена св. Георгия II степени. "С малолетства сроднившись с армией, — сказал он обступившим его генералам и офицерам Императорской квартиры, — я не вытерпел и приехал, чтобы разделить с нею труды и заботы.

Я рад, что хоть частичке моей гвардии досталось трудное дело, и она геройски исполнила его. Дай Бог, чтобы всегда так было". На другой день, 16-го июня, на рассвете Государь летел в Зимницу, где уже опередил его прибытием Великий Князь Николай Николаевич Старший.

Ровно в полдень, при оглушительных кликах "ура!", Император Александр сел в приготовленный для него понтон и высадился на противоположном турецком берегу, где встретил его главнокомандующий, окруженный блестящей свитой.

В прочувствованных словах благодарил верховный вождь русской армии начальников частей за их труды и распоряжения, увенчавшиеся столь блестящим успехом.

Сев на коня, Государь поднялся в гору к Систову, поздравляя с победой расставленные по пути полки 8-го корпуса, на долю которого выпала честь первым вступить на неприятельскую землю. Впереди Систова навстречу Государю вышло православное духовенство с хоругвями, крестом и св. водою и все болгарское население города.

Мужчины кричали "живио!", женщины и дети усыпали царский путь цветами, старики плакали от радости, все целовали стремена и ноги Государя.

Приложившись к кресту, Его Величество направился в собор, где отстоял литургию и молебствие, потом проехал на наши аванпосты, расположенные на запад от города, почти на ружейный выстрел от неприятеля, и, осмотрев войска и местность, принял почетных жителей и стариков.

К обеду Государь вернулся в Зимницу.

В Зимнице Император Александр провел более двух недель в небольшом доме, принадлежавшем князю Ипсиланти.

Сначала Государь следил за постройкой моста и за постепенным переходом по нему наших главных сил, разделенных на четыре отряда. 12-й и 13-й корпуса под начальством Наследника Цесаревича составили рущукский отряд, расположенный между реками Янтрой и Ломом для обеспечения левого фланга армии; 9-й корпус приступил к осаде Никополя; остальные войска сосредоточивались вокруг главной квартиры, перенесенной 25-го июня в Царевицы; наконец, передовой отряд, под начальством генерала Гурко, был двинут в направлении к Тырнову и Балканам.

Великий Князь Алексей Александрович назначен главным начальником собранных на Дунае морских частей, а Великий Князь Владимир Александрович — командующим 12-м корпусом.

По отъезде из Зимницы брата и двух старших сыновей Государь время свое разделял между смотрами подходивших к мосту войск, посещением госпиталей и поездками по окрестностям.

Скоро получил он известие о занятии Тырнова отрядом генерала Гурко и о перенесении главной квартиры в эту древнюю столицу болгарских царей. Император томился отдаленностью своего местопребывания от театра военных действий.

Его тянуло за Дунай, поближе к полям сражений, на которых решалась участь похода.

Предоставив главнокомандующему полную свободу распоряжаться движениями армии, Государь считал своим царственным долгом заботу о жертвах войны, о страждущих воинах, раненых и больных.

Он хотел находиться среди них, "братом милосердия", как выражался он сам о своем человеколюбивом подвиге. 3-го июля Его Величество и следовавшая за ним Императорская квартира перебрались за Дунай и расположились на ночлег в деревне Царевицах, в пяти верстах от переправы.

При Императоре находился Великий Князь Сергий Александрович.

Великий Князь Алексей Александрович остался в Зимнице, чтобы руководить работами и действиями наших моряков на Дунае. К вечеру этого дня Государь получил известие о переходе передового отряда генерала Гурко через Хаскиоский перевал за Балканы.

В ночь с 3-го на 4-е июля в Царском лагере вызвала тревогу телеграмма из Систова, извещавшая о появлении турок под этим городом.

Государь тотчас приказал разбудить свою свиту и, во главе ее, выступил в направлении к селу Павло, где расположена была штаб-квартира Наследника.

К счастью, известие оказалось ложным.

Встреченный Цесаревичем, Император, по прибытии в Павло, получил от командира 9-го корпуса, генерала Криднера, телеграмму: "Никополь у ног Вашего Величества". Турецкая крепость после ожесточенного боя, длившегося целый день, сдалась на капитуляцию; взято в плен двое пашей и до 6000 человек регулярного войска. 6-го июля Государь расстался с Наследником, перенесшим свою главную квартиру далее к Лому, а 8-го сам переехал в Белу, город на Янтре, где и оставался до конца июля. Еще в Зимнице получены были с Кавказа неблагоприятные вести. После поражения, нанесенного отряду генерала Геймана Мухтаром-пашой у Зивина, генерал Лорис-Меликов вынужден был снять осаду Карса. Немалого труда стоило генералу Тергукасову освободить русский гарнизон, осажденный в Баязетской цитадели превосходными силами неприятеля.

В последних числах июля все отряды кавказского действующего корпуса перешли обратно за русскую границу.

На европейском театре войны — первой неудачей было отражение Османом-пашой, 8-го июля, дивизии генерала Шильдер-Шульднера при нападении его на Плевну.

Предпринятая десять дней спустя вторичная попытка овладеть этим городом соединенными силами 9-го и 11-го корпусов окончилась еще более чувствительной неудачей.

В этот промежуток времени главнокомандующий западной турецкой армией, Осман-паша, окопавшись впереди Плевны, обратил свою позицию в обширный укрепленный лагерь и отбил произведенный на него штурм с сильной потерей для нападавших.

Урон наш в этом бою простирался до 6000 человек убитыми и ранеными.

В тот же день генерал Гурко, по овладении Шипкинским перевалом и долиной Тунджис, городами Казанлыком, Эски-Загрой и Йени-Загрой, встретился со значительно превосходившей числом отряд его армией Сулеймана-паши и, оттесненный ею, вынужден был отступить за Балканы, удержав, однако, за нами горные перевалы, в том числе и важнейший из них, Шипкинский.

Тотчас по получении известия об отбитии второй атаки на Плевну и не зная еще об отступлении генерала Гурко за Балканы, Император Александр пригласил главнокомандующего прибыть к нему в Белу для совещания.

На военном совете, происходившем 19-го июля в Высочайшем присутствии, в котором приняли участие Великий Князь Николай Николаевич, Наследник Цесаревич, военный министр и начальник штаба действующей армии, решено мобилизовать и двинуть за Дунай весь гвардейский корпус, за исключением кирасирской дивизии, а также 24-ю пехотную дивизию.

Весть о неудачах, постигших отряд Гурко, не поколебала твердости Императора.

Бодрость свою он искал передать войскам, говоря офицерам различных частей, проходивших через Белу: "Вы слышали о неудаче? Не унывайте, Бог милостив.

Я потребовал гвардию". Между тем главная квартира Великого Князя Николая Николаевича перенесена была из Тырнова в Горный Студень.

Туда же решился переехать и Государь со своей свитою, главным образом вследствие настояний лейб-медика Боткина, находившего климат Белы нездоровым и способствующим усилению лихорадки, которою уже начал страдать Император. 2-го августа Государь прибыл в Горный Студень совершив верхом сорокапятиверстный переход туда из Белы. Для Его Величества приготовлен был небольшой деревянный дом в шесть комнат, которые Государь разделил с министрами: Императорского двора — графом А. В. Адлербергом и военным — генерал-адъютантом Милютиным; в подвальном этаже дома поместился генерал-адъютант князь Суворов.

Царская свита расположилась вокруг в палатках.

Здесь царственному подвижнику суждено было пережить тяжелые, нерадостные дни. Ближайшие к нему лица не раз, тотчас по переходе армии за Дунай, пытались убедить его оставить армию и возвратиться в Петербург.

Они опасались вредного влияния на его нервную и впечатлительную натуру печальных известий с места боя, бедствий, неразрывно сопряженных с войной, переполнения госпиталей и лазаретов ранеными, трепетали и за личную его безопасность при том неблагоприятном обороте, который принимали дела в нашем центре и на правом фланге, где с минуты на минуту можно было ожидать перехода неприятеля в наступление.

Но Император Александр и слышать не хотел об оставлении армии. Невзирая на невыносимый летний зной, как впоследствии на приближение ненастной осени, на все лишения, сопряженные с походной жизнью в дикой, опустошенной стране, на болезненное состояние своего здоровья, он решился с христианским смирением совершить свой подвиг — до конца. В Горном Студне Государь вставал около восьми часов утра, никогда не изменяя этого часа, даже после тревожных ночей, часто проведенных без сна, отвечая на замечания своего врача: "Я не могу вставать позже потому, что не успею иначе всего сделать". До кофе он совершал утреннюю прогулку пешком, иногда заходя в лазареты; потом принимался за обычные занятия, читал телеграммы и разные донесения, просматривал и газеты, внимательно следя за военными действиями, изучая их на карте, делая отметки сообразно полученным сведениям.

В двенадцать часов подавали завтрак в большом шатре, к которому собиралась вся свита. Телеграммы, получаемые во время завтрака или обеда, читались вслух. После полудня Его Величество удалялся к себе и несколько часов посвящал работе над бумагами, присылаемыми из Петербурга, читал их и делал на полях замечания или писал резолюции.

В эту пору дня слушал он доклады не отлучавшихся от него министров — Императорского двора, военного, и шефа жандармов, переписывался с оставшимся в Бухаресте государственным канцлером, принимал посланных к нему лиц или курьеров.

В четыре часа Государь ложился отдохнуть, всегда приказывая разбудить себя, если получится какое-либо важное известие.

Отдохнув с час времени, он совершал прогулку в экипаже по лагерю и ежедневно навещал то тот, то другой лазарет.

Обедал Государь в семь часов в том же шатре, окруженный свитою.

После обеда, за чаем, читались вслух выписки из газет иностранных и русских.

В одиннадцать часов вечера все расходились, но Император, погуляв немного, долго еще работал у себя, обыкновенно до часу ночи, иногда и долее, когда в часы, назначенные для дневной работы, ему приходилось выезжать на позиции.

После второй Плевны и отступления передового отряда генерала Гурко за Балканы наступило повсеместное затишье, продолжавшееся без малого три недели.

Прервано оно было 4-го августа неудавшейся попыткой турок прорваться через Хаскиоский перевал.

Пять дней спустя, 9-го августа, Сулейман-паша со значительными силами атаковал перевал на Шипке. В этот день отбито несколько приступов, но турки с необычайным упорством возобновляли их в продолжение шести последующих дней, атакуя наши позиции по десяти и более раз в сутки. В шестидневном бою генерал Радецкий отстоял перевал, благодаря прибывшим подкреплениям и беззаветной храбрости и самоотвержению войск. С беспокойством и тревогой следил Император Александр за перипетиями кровавой бойни, от исхода которой зависела участь похода.

С нетерпением ждал он телеграмм с места сражения, сам принимал, расспрашивал и выслушивал всех прибывших с Шипки офицеров, русских и иностранных, даже корреспондентов газет. "Что же это, наконец, второй Севастополь!" — воскликнул он, когда развернулась пред ним картина ужаса, страданий и смерти, отражавшаяся как в официальных донесениях, так и в рассказах очевидцев.

Вести о многочисленных жертвах боя раздирали ему сердце.

Беспрерывная внутренняя тревога отразилась на его здоровье.

Вид его был истомленный; он похудел, осунулся, как будто сгорбился под тяжестью забот. Труднее прежнего переносил он стоявшую невыносимую жару. Единственной отрадой Императора было не прекращавшееся ежедневное посещение им госпиталей. "Государь, — свидетельствует обычный спутник его в этих посещениях, С. П. Боткин, — относится с такой истинной сердечностью к раненым, что невольно становится тепло при этих сценах.

Солдатики, как дети, бросаются на подарки и радуются чрезвычайно наивно.

Сколько мне приходилось видеть этих прекрасных синих глаз, слегка увлажненных слезою.

Я до сих пор не могу смотреть на эти сцены без особого чувства теплоты и умиления". Едва прекратились отчаянные приступы Сулеймана-паши на Шипку, как перешли в наступление Осман-паша на нашем правом фланге и Мехмед-Али — на левом. Нападение на войска Западного отряда, стоявшего против Плевны, под начальством генерала Зотова, было отражено 19-го августа под Пелишатом; накануне — 18-го — передовые войска рущукского отряда были оттеснены турками, возобновившими 24-го свое нападение на отряд Цесаревича по всей линии, но — безуспешно.

Между тем в действующую армию прибыли подкрепления: 2-я и 3-я пехотные дивизии и 3-я стрелковая бригада, а также двадцатипятитысячная румынская армия, перешедшая через Дунай, под личным предводительством князя Карла, который 16-го августа посетил Императора в Горном Студне.

Там, на военном совете, решено, что румынские войска, вместе с русскими 4-м и 9-м корпусами, войдут в состав Западного отряда, который поступит под главное начальство князя Карла. С этими силами признано было возможным возобновить в третий раз нападение на Плевну и защищавшие ее войска Османа-паши. С Западным отрядом соединился отряд генерала князя Имеретинского, взявший с бою Ловчу. 26-го августа все собранные под Плевной части придвинулись к этому городу и с возведенных в одну ночь батарей — в числе их и две батареи осадной артиллерии — открыли огонь по турецкому укрепленному лагерю.

Решено, после предварительной подготовки артиллерийским огнем, — штурмовать Плевну.

Государь пожелал быть свидетелем этого решительного боя. 24-го августа он вместе с главнокомандующим переехал из Горного Студня в Чауш-Махала, а 26-го выехал на позиции под Плевной.

С возвышенности, находившейся между центром и правым нашим флангом и получившей название "Царского валика", Его Величество в этот и три последующих дня наблюдал за действием бомбардирования, а 30-го августа следил за ходом предпринятого штурма.

В день тезоименитства Государя, в полдень, на "Царском валике" отслужен был молебен, в присутствии Императора, главнокомандующего и многочисленной свиты. Бой начался на левом фланге в одиннадцать часов утра, но, согласно диспозиции, штурмовые колонны двинулись на приступ только в три часа пополудни. "Боже мой, Боже мой, какой ужасный ружейный огонь", — молвил Император Александр, выехав на две версты вперед от "валика", чтобы ближе следить за ходом сражения.

Недобрые вести приносились с места боя. Все наши атаки были последовательно отбиты.

Войска отступали со страшным уроном.

Под этим удручающим впечатлением Государь в восемь часов вечера уехал на ночлег в селение Радоницы.

Лишь на другое утро Государю доложили, что на левом фланге генерал Скобелев 2-й овладел двумя турецкими редутами, а на правом фланге большой Гривицкий редут взят приступом архангелогородским полком, поддержанным румынами. "Скорбь Государя действительно искренняя и горячая, — пишет близко присматривавшийся к нему доверенный врач его, Боткин. — Но знает ли он причину всех этих погромов? Не известно.

Его кругом обманывают, и кто же из специалистов решится прямо и откровенно высказать свое мнение? Все окружающее не блестит таким гражданским мужеством, которое бы давало право говорить правду там, где нужно..." С рассветом 31-го августа Император снова выехал на позицию, на "Царский валик", который, по образному выражению Боткина, в эти скорбные дни был его "Голгофой". Он ясно видел оттуда, как на крайнем левом фланге, теснимый превосходными силами неприятеля, Скобелев вынужден был, отступая шаг за шагом, очистить занятые им накануне два редута.

Поддержать его было нечем. Все резервы были уже введены в дело и так же, как и все прочие участвовавшие в штурме войска, понесли громадные потери.

За два дня мы лишились убитыми и ранеными более 15000 человек, румыны — 3000. Страшный, непомерный урон, ослабивший и расстроивший все части, отсутствие резервов, отдаленность шедших из России подкреплений — таковы были соображения, в силу которых главнокомандующий признавал невозможным оставаться на занимаемых под Плевной позициях.

Он не скрыл от Государя, что считает необходимым отступление армии к Дунаю, ссылаясь на то, что война начата была с недостаточными силами... Против этого мнения с жаром восстал военный министр Милютин, возразивший, что отступление невозможно и было бы для армии позором; что нельзя отступать, когда ничего еще не известно о намерениях неприятеля, который, быть может, отступит и сам; что никто нас не теснит; что мы должны стоять, пока не подойдут подкрепления... С самого приезда в армию Государь тщательно отстранял себя от руководительства военными действиями, предоставляя в этом отношении полную свободу и независимость главнокомандующему, и, по словам Боткина, "держал себя безукоризненно, не вмешиваясь иначе, как добрым советом". Так, он не раз сдерживал порывы и увлечения полевого штаба, напоминал главнокомандующему о необходимости оградить себя с флангов, обеспечить систовскую переправу и не слишком зарываться вперед.

Перед второй Плевной Государь советовал быть осторожными, не давать сражения, не сосредоточив против Османа сил, равных тем, которыми располагал паша. Теперь, после третьей неудачи под Плевной, в торжественную и решительную минуту, когда от принятого решения зависели не только исход войны, но и будущая судьба России, ее обаяние в мире, Император Александр, "в сознании ответственности своей перед Россией", как сам он выражался, рассказывая об этом эпизоде близким ему лицам, нашел, что Царю принадлежит последнее, решающее слово. Личное мнение его было уже составлено.

Он считал нужным, не отступая ни на шаг, в ожидании прибытия подкреплений, приступить к правильной осаде или, по меньшей мере, к обложению Плевны и во что бы то ни стало — покончить с Осман-пашою прежде, чем предпринимать какое-либо другое движение.

Желая, однако, выслушать и мнение главных чинов полевого штаба и начальников частей, он созвал военный совет для окончательного обсуждения плана дальнейших действий.

Совет открылся на другой день, 1-го сентября, на "Царском валике", под личным председательством Государя.

В нем приняли участие: главнокомандующий, военный министр и генералы: Непокойчицкий, Зотов, князь Масальский и Левицкий.

Император, обведя весь кружок вопросительным взором, остановил его на главнокомандующем, который изложил подробно соображения, побуждавшие его настаивать на необходимости отступления к Дунаю. Генералы Зотов и князь Масальский предлагали отвести войска Западного отряда на позиции, которые занимали они до последнего движения к Плевне, за Осмой, и там ждать прихода подкреплений.

Энергично восстал против всякого отступления генерал Левицкий.

Он выразил мнение, что отступать в настоящую минуту, после нового поражения, отнюдь не следует ни одной пяди; что отступление невозможно ни в политическом смысле, по нашим отношениям к некоторым из европейских держав, ни в смысле нравственном, по отношению к противнику, к своей собственной армии и, наконец, к России; что нам теперь не отступать, а, напротив, надо еще теснее сплотиться вокруг Плевны, притянуть к ней из России возможно большие силы, взять сюда гвардию и гренадер, и стянув вокруг Османа, так сказать, железное кольцо, пресечь ему пути сообщения с Виддином и Софией и, так или иначе, посредством блокады или осады, вынудить его наконец к безусловной сдаче; что таков наш долг, которого требует от нас не только честь армии, но и честь государства.

Военный министр еще более вескими доводами поддержал и развил мнение помощника начальника штаба действующей армии. Мысли, высказанные генералами Милютиным и Левицким, вполне отвечали собственному убеждению Императора, и Его Величество приказал принять их за основание будущих действий.

Решено мобилизовать три гренадерские дивизии и 1-ю отправить на Кавказ, а 2-ю и 3-ю — за Дунай. Тогда же по Высочайшему повелению вызван в действующую армию из Петербурга генерал-адъютант Тотлебен.

Государю оставалось исполнить еще один, последний, столь милый его отеческому сердцу долг: навестить и утешить многочисленных жертв боя, увечных и раненых воинов.

На другой день по посещении госпиталя в Булгаренях Его Величество возвратился в Горный Студень.

Туда же последовал за ним и главнокомандующий со своим штабом.

Вторичное пребывание Императора в Горном Студне продолжалось шесть недель.

За все это время под Плевной было сравнительно спокойно, но турки возобновили отчаянные нападения свои на Шипку и на рущукский отряд Цесаревича.

Настроение Государя было крайне тревожное и не замедлило отразиться на его здоровье.

Со времени прибытия в армию он, правда, менее страдал грудной астмой, зато заболевал очень часто: в Плоешти — лихорадкой с катаром бронхов; в Беле — эпидемическим катаром желудка и кишок; в Горном Студне — кровавым поносом.

По возвращении из-под Плевны, когда нестерпимую летнюю жару сменила сырая и холодная осенняя погода, Государь серьезно занемог местной лихорадкой.

Врач его, Боткин, приписывал болезнь непривычке держать себя в данной местности сообразно требованиям известной гигиены.

Припадки лихорадки были довольно продолжительны, сон тревожный, температура доходила до 40°. Озабоченные нездоровьем отца, поспешили к нему Цесаревич, Великие Князья Владимир и Сергий и прибывший из Петербурга Павел Александрович.

Но Государь скоро оправился.

Быстрому его выздоровлению содействовало прибытие гвардии на театр войны. Государь выезжал сам навстречу гвардейским частям, проходившим через Горный Студень, с любовью приветствовал их и поощрял к предстоявшим подвигам ласковыми и милостивыми словами. "Вы пойдете на святое дело, — говорил он офицерам. — Дай Бог, чтобы больше из вас вернулось назад... Вы не знаете, как каждый из вас мне дорог... Я уверен, что вы свято исполните свой долг... Я, впрочем, вас еще увижу, приеду к вам. До свиданья!" 15-го сентября в Горный Студень прибыл генерал-адъютант Тотлебен.

Его поразил болезненный вид Императора, "но — замечает он — страдания его скорее нравственного свойства... Он добр и милостив как всегда, истинный рыцарь... Если бы все были такими, все бы пошло лучше". Защитник Севастополя приглашен был на военный совет, состоявшийся в Высочайшем присутствии и в котором участвовали: главнокомандующий, Наследник Цесаревич, военный министр и начальник полевого штаба. Постановлено обратить главные силы действующей армии против Плевны, чтобы покончить наконец с этой неожиданно созданной твердыней.

Окончательно ободрили Государя победные вести с Кавказа: 15-го сентября отбито нападение Измаила-паши на отряд генерала Тергукасова; 20-го войска наши атаковали левый фланг расположения Мухтара-паши и овладели горой Большие Ягны, принудив турок отступить к Авлиару; 3-го октября на Авлиарских высотах армия Мухтара-паши разбита наголову и отрезана от Карса. Последствием этой победы было вторичное обложение Карса русскими силами.

Главнокомандующему кавказской армией Великому Князю Михаилу Николаевичу послан орден св. Георгия 1-й степени при милостивой грамоте.

По объезде генерал-адъютантом Тотлебеном плевненских позиций знаменитый защитник Севастополя, ознакомившись с местностью и расположением войск Западного отряда, высказался решительно как против повторения штурма, так и против приступления к осаде. Целью действий он поставил: блокаду Плевны и пленение неприятельской армии. Соответственно этому взгляду, вполне одобренному Его Величеством, Западный отряд усилен всеми прибывшими в Болгарию войсками гвардейского корпуса, и помощником князя Карла Румынского, по званию начальника этого отряда, назначен Тотлебен.

Во исполнение его плана сильный отряд, в состав которого вошли гвардейские 1-я и 2-я пехотные и 2-я кавалерийская дивизии, под общим начальством генерала Гурко, перейдя на левый берег реки Вида, двинулся на софийско-плевненское шоссе. Ближайшей задачей его было овладеть турецкими укреплениями в тылу плевневского укрепленного лагеря. 12-го октября взят с боя Горный Дубняк.

В этом деле гвардия покрыла себя славой, но победа стоила нам больших жертв: более 2500 человек выбыло из строя; после усиленной бомбардировки 16-го сдался Телиш; 20-го занят Дольний Дубняк.

Таким образом вокруг Османа-паши постепенно стягивалось стальное кольцо.

К концу октября Плевна была уже обложена со всех сторон.

Как только возобновились военные действия вокруг Плевны, Государь выразил намерение приблизиться к ним. 14-го октября Императорская квартира перенесена в Порадим, в десяти верстах от Плевны, где уже помещалась штаб-квартира князя Румынского. 25-го октября Его Величество произвел смотр гвардейским частям, расположенным лагерем по левую сторону реки Вида. Тогда же отряд генерала Гурко выделен из состава Западного отряда, переименованного в отряд обложения Плевны, и двинут на юго-запад от Плевны, в направлении к Балканам и к Софии. На прежних позициях за Видом сменили его 2-я и 3-я гренадерские дивизии под начальством командира гренадерского корпуса, генерал-адъютанта Ганецкого.

Получивший название Западного, отряд Гурко взял гор. Врац и занял Розолитский перевал.

Следуя далее к югу, он овладел укрепленной позицией под Правецом, взял с бою Этрополь, занял Орханиэ и настиг отступавшего перед ним неприятеля, засевшего в неприступной горной местности под Араб-Конаком.

Здесь остановило Гурко Высочайшее повеление: не идти вперед, пока не падет Плевна.

Распоряжение это состоялось по настоянию Тотлебена, представившего Его Величеству, что действия Гурко не соответствуют силе его отряда и что он заходит слишком далеко, оставляя линию своих сообщений без прикрытия.

Подвигаясь вперед, отдельные отряды постепенно расширяли район нашего расположения в Болгарии.

Начальник Сельви-Ловчинского отряда, генерал Карцов, взял Тетевень; румыны овладели Раховым и Лом-Паланкой.

Под Плевной генерал Скобелев 2-й занял первый кряж Зеленых гор и придвинулся еще ближе к расположению неприятеля.

Но предположенное им дальнейшее наступление было приостановлено Тотлебеном как не соответствующее общей цели наших действий. "Четвертой Плевны не будет", — сказал герой Севастополя Императору Александру Николаевичу, принимая начальство над отрядом обложения, и — сдержал слово. "Нужно гораздо больше решимости, — рассуждал он, — чтобы противиться безрассудным предприятиям и систематически следовать зрело обдуманному плану, чем идти наобум на штурм, который был бы весьма желателен неприятелю и расстроил бы наши силы. Весь вопрос заключается теперь в том: на сколько времени хватит у Османа продовольствия? Раз окажется недостаток в продовольствии, тесное обложение приведет к цели без значительных потерь". Ознакомясь с положением дела на месте, Государь вполне разделил мнение Тотлебена. "Только терпением, — сказал он ему после первого посещения возведенных им укреплений, — преодолеваются всякие затруднения". С этого дня Император энергично поддерживал Эдуарда Ивановича во всех случаях, когда тому приходилось оспаривать предположения полевого штаба или сдерживать порывы не в меру нетерпеливых частных начальников.

Между тем дела на Кавказе с каждым днем принимали более благоприятный оборот.

Преследуя отступающего неприятеля, войска наши перешагнули за Саганлугский хребет, кавалерия находилась уже в 18-ти верстах от Эрзерума. 23-го октября соединенные отряды генералов Геймана и Тергукасова разбили армию Мухтара-паши и Измаила-паши на укрепленной позиции под Деве-Бойну. Турки бежали в полном расстройстве, бросив лагерь, оружие, запасы.

Не менее успешно шла осада Карса: вылазки гарнизона все были отбиты с уроном для неприятеля.

Получив известие об этих делах, Государь телеграфировал Великому Князю-наместнику кавказскому 26-го октября: " Благодарю Бога за вновь дарованную победу 23-го числа. Честь и слава нашим молодецким войскам и достойным их начальникам! Ты поймешь мою и общую радость.

Буду ждать с нетерпением подробностей и дальнейших известий.

Сегодня 27 лет, как я удостоился получить георгиевский крест в рядах славных кавказских войск. Передай мое сердечное спасибо всем. Иду сейчас к молебну.

Радуюсь успешным действиям князя Меликова в Дагестане и генерала Лазарева под Карсом.

Кутаисскому полку мое особое спасибо за молодецкое дело. Ты можешь гордиться славными войсками, находящимися под твоей командой.

Да будет благословение Божие и впредь с нами!" 6-го ноября Император Александр поехал в деревню Згалевицы для осмотра помещенного там центрального военно-временного госпиталя.

Туда прискакал верхом начальник Императорских военно-походных телеграфов и, подавая Государю депешу, воскликнул: "Ваше Величество! Имею честь поздравить... Карс взят!". Государь снял фуражку, перекрестился и взволнованным голосом вслух прочитал телеграмму окружавшим его лицам. На другой день Его Величество приказал, чтобы ровно в полдень во всех отдельных отрядах и корпусах, находящихся за Дунаем, в виду турецких позиций, было отслужено благодарственное молебствие, во время которого, при возглашении многолетия российскому воинству и вечной памяти убиенным, вся артиллерия должна была салютовать боевыми залпами по неприятельским позициям.

Сам Государь присутствовал на молебне на Тученицком редуте, в память этого дня получившего название Царского.

Салютационные залпы производились со всех редутов и батарей, окружавших Плевну.

После молебна Император обратился к войскам с краткой речью, в которой возвестил им о взятии Карса, числе пленных, орудий и прочих трофеев, и пожелал скорейшего и победоносного окончания с Плевной.

Карс был взят ночным приступом, и успех этого блестящего штурма снова возбудил в военных кругах вопрос: не следует ли выйти из тяжкого выжидательного положения, решившись в четвертый раз штурмовать Плевну? Намерению этому генерал-адъютант Тотлебен воспротивился всей силой своих убеждений. "До сих пор, — говорил он, — все шло по зрело обдуманному плану. Теперь же хотят действовать быстрее чем возможно.

Мы должны спокойно выжидать результатов обложения.

Я употребляю все усилия, чтобы тормозить". Мнение Тотлебена восторжествовало потому, что встретило могучую опору в Государе, пребывание которого в отряде, как занес в свой дневник защитник Севастополя, — "было в высшей степени благотворно". "Нужно отдать полную справедливость Государю, — писал тогда же Боткин, — который до сих пор геройски переносит как физические, так и нравственные невзгоды..." Лейб-медик прибавлял, что "им надо любоваться", тогда как "разлагающиеся человеческие остатки" — под которыми Боткин разумеет тех из окружавших Его Величество, которые тяготились продолжительным пребыванием в армии в непривычной и неприглядной обстановке, сопряженной с неизбежными лишениями, — "самым тщательным образом скрывают пред ним свое нравственное состояние". Ежедневно заезжая то на ту, то на другую из наших позиций, Император 15-го ноября посетил и румынский лагерь.

Князь Карл принял державного союзника в нововыстроенном форте, названном в честь его фортом "Александр" и поднес Его Величеству медаль "за военные достоинства". Государь надел ее при восторженных кликах румынских солдат, которых сам щедро наделил знаками отличия военного ордена. 26-го ноября Государь отпраздновал в Парадиме георгиевский праздник.

После обедни, за завтраком, он провозгласил обычный тост за своего "лучшего друга и старейшего кавалера св. Георгия, Императора Вильгельма", за которым следовал другой тост: "За второго моего друга, Императора Австрийского". Потом, обращаясь к присутствовавшим за столом георгиевским кавалерам, Государь сказал: "За ваше здоровье, господа.

Мое сердечное спасибо за вашу службу.

Дай Бог вам здоровья.

Вы знаете, как вы все мне дороги". Поражение, нанесенное турками на левом фланге, под Еленой, отряду генерала князя Святополк-Мирского 2-го, снова опечалило и встревожило Императора Александра.

Неудача эта была последней.

Приближалась страстно желаемая, всеми нетерпеливо ожидаемая развязка.

В штабе отряда обложения и в главной нашей квартире давно уже имелись сведения о том, что, истощив весь запас продовольствия, Осман-паша решился на отчаянную попытку: прорваться через окружавшие его со всех сторон русские войска, чтобы открыть своей армии путь к Виддину или к Софии. 27-го ноября стало известно намерение неприятеля ударить, с этой целью, на гренадеров, расположенных на левом берегу Вида, о чем генерал-адъютант Тотлебен предупредил командора гренадерского корпуса генерала Ганецкого, сделав все нужные распоряжения о своевременном подкреплении его войсками соседних участков. 28-го ноября, на рассвете, Великий Князь главнокомандующий протелеграфировал Государю, что Осман-паша всеми своими силами напал на гренадерские дивизии.

В девятом часу утра Его Величество выехал на позиции, сначала на "Царский валик", откуда, около полудня, прибыл на Императорский редут, между Радишевым и Тученицей.

Но войска наши не находились уже на своих обычных местах.

Великий Князь Николай Николаевич лично повел их вперед и занял Плевну в тылу оставившей ее турецкой армии. Государь провел на редуте несколько часов в томительном ожидании исхода боя, кипевшего за Видом, раскаты которого доносились до него. Посланные им в разные стороны за сведениями флигель-адъютанты долго не возвращались.

Но уже по утихнувшей пальбе можно было заключить, что сражение кончилось и — в нашу пользу.

Лицо Государя просияло.

Подойдя к военному министру, он сказал, указывая на него окружавшим лицам: "Я говорю, что если мы здесь, если мы имеем сегодня этот успех, то этим мы ему обязаны.

Я этого никогда не забуду". Прошло еще с полчаса времени.

Наконец около четырех часов пополудни заметили всадника, скакавшего по направлению к Императорскому редуту и махавшего фуражкой.

То был помощник коменданта главной квартиры полковник Моравский.

Завидев Государя, он издали закричал: "Ваше Императорское Величество, Осман-паша сдается!" Государь быстрыми шагами пошел к нему навстречу. "Правда ли?" — переспросил он. "Ей-Богу так, Ваше Величество", — отвечал Моравский. "Спасибо, молодец", — молвил Император, подавая ему руку и тут же поздравил Моравского флигель-адъютантом; потом снял фуражку и с выступившими на глазах слезами осенил себя крестным знамением. "Ура!" — вырвалось из груди всех присутствовавших. "Господа, — сказал Государь, обращаясь к свите, — сегодняшним днем и тем, что мы здесь, мы обязаны Дмитрию Алексеевичу Милютину.

Поздравляю вас, Дмитрий Алексеевич, с Георгиевским крестом 2-й степени". Пять минут спустя прискакал к редуту ординарец главнокомандующего, посланный Его Высочеством с донесением о безусловной сдаче турецкой армии и ее главнокомандующего.

Атака Османа-паши на гренадер была так стремительна, что турки, смяв нашу первую линию, ворвались в траншеи и овладели орудиями; но приспевшие на помощь войска второй линии выбили их оттуда и оттеснили за Вид. После пятичасового жаркого боя неприятель выкинул белый флаг. В три часа пополудни Осман-паша вручил свою саблю генералу Ганецкому.

Трофеями победы были: пленных 40 пашей, 2000 офицеров и 44000 нижних чинов, 84 пушки, множество оружия и снарядов, весь турецкий лагерь и обоз. Прежде чем покинуть редут, Государь обратился снова к военному министру: "Дмитрий Алексеевич, — сказал он, — испрашиваю у вас, как у старшего из присутствующих георгиевских кавалеров, разрешение надеть георгиевский темляк на саблю. Кажется... я это заслужил..." Министр молча низко поклонился Государю.

Свита снова крикнула: "Ура!" По возвращении в Парадим Император Александр сам возвестил своему конвою о полной победе над храбрым и упорным противником.

Всеобщая радость превосходила всякое описание.

В тот же день, вечером, Государь отправил следующую телеграмму в Петербург Императрице Марии Александровне: "Ура! Полная победа.

Осман-паша сделал сегодня утром попытку прорваться сквозь наши линии по направлению к Виду, но был отброшен к занятой уже нами Плевне и вынужден сдаться, без всяких условий, со всей своей армией.

Тебе понятны моя радость и исполняющая мое сердце благодарность к Богу. Я только лишь в шесть часов вернулся с наших батарей.

Желал бы, чтобы в большой церкви был отслужен благодарственный молебен.

На другой день посреди неприятельского лагеря, на том месте, где стояла ставка Османа-паши, собрались все высшие чины армий русской и румынской, имея во главе Великого Князя Николая Николаевича и князя Карла. В половине первого туда же прибыл Император Александр.

Выйдя из экипажа, Государь с сияющей улыбкой направился к августейшему брату, спешившему ему навстречу.

Они сошлись и бросились в объятия друг другу. Расцеловав главнокомандующего, Император собственноручно возложил на него георгиевскую ленту. Затем сел на коня и объехал собранные войска, поздравляя их с победой.

Отличившиеся части были удостоены особым Монаршим вниманием.

Молебствие с коленопреклонением отслужено тут же, под открытым небом. Сопровождаемый главнокомандующим, князем Карлом, многочисленной и блестящей свитой, Государь верхом въехал в Плевну и направился к церкви, на пороге которой встретило его болгарское духовенство, в убогом облачении, но со свечами и хоругвями, с крестом и святой водой. Приняв благословение от старшего протоиерея и выслушав приветствие его, Его Величество помолился в церкви, окруженный толпою болгарских жителей Плевны, громкими кликами радости приветствовавших своего Освободителя.

В одном из лучших болгарских домов был приготовлен завтрак для Императора и его свиты. Его Величество находился еще за столом, когда на дворе раздалось: "браво! браво!". То был привет русских офицеров храброму предводителю плененной неприятельской армии, несмотря на рану, явившемуся, чтобы представиться Державному вождю русского воинства.

Разговор Императора Александра с Османом-пашой происходил через драгомана. "Что вас побудило прорваться?" — спросил Государь.

Мушир отвечал, что поступил так, как обязан поступить солдат, дорожащий своим честным именем, что сделать эту попытку предписал ему его воинский долг. — "Отдаю полную дань уважения вашей доблестной храбрости, — промолвил Государь, — хотя она и была направлена против моей армии". — Спросив пашу, знал ли он о взятии нами позиций, лежавших в его тылу, Врацы, Правца, Этрополя и Орханіэ, а также много ли у него оставалось продовольствия, Его Величество получил в ответ, что после потери Горного Дубняка в продолжение 45 дней никакая весть извне не проникала в Плевну и что продовольствия у Османа оставалось всего на пять дней, каковое и было выдано людям накануне вылазки. "В знак уважения к вашей храбрости, — сказал Император, отпуская Османа-пашу, — я возвращаю вам вашу саблю, которую вы можете носить и у нас, в России, где, надеюсь, вы не будете иметь причины к какому-либо недовольству". 30-го ноября Государь собрал у себя в Парадиме совещание для обсуждения дальнейших действий Дунайской армии. Генерал-адъютант Обручев, незадолго до того прибывший в главную квартиру действующей армии с Кавказа, указывал на опасность, грозившую Зимницкой переправе от близости к ней турецкого корпуса Мехмета-Али, предлагая перенести мост далее, вверх по Дунаю, против Лом-Паланки, на высоте румынского города Крайова; тогда и армия могла бы свободно двинуться на Софию, вступив в связь с сербами, уже готовыми, выступить в поход. Генерал-адъютант Тотлебен настаивал на необходимости сосредоточить главные силы на левом фланге и заняться осадой Рущука, по взятии которого, с наступлением весны, идти за Балканы.

Последним говорил Великий Князь главнокомандующий, развивший свой план немедленного зимнего перехода через Балканский хребет.

Признавая всякое замедление нашего наступления выгодным только для неприятеля, Его Высочество полагал, невзирая на наступившую стужу, действовать наступательно сначала нашим правым флангом, а потом центром, оставляя наш левый фланг на месте, т. е. "произвести стратегическое захождение налево". С этой целью войска, взявшие Плевну, предположено распределить следующим образом: 9-й корпус и 3-ю гвардейскую пехотную дивизию присоединить к отряду генерала Гурко; 4-й корпус и 1-ю кавалерийскую дивизию — двинуть на Шипку для подкрепления генерала Радецкого; гренадерский корпус, составлявший центральный резерв, направить к Габрово.

Первым должен был перейти Балканы генерал Гурко, обойдя сильно укрепленные турецкие позиции у Араб-Конака, Златицы и Лютикова.

Вслед за ним имел перевалить через Траянский проход генерал Карцов с 3-й пехотной дивизией; наконец, генералу Радецкому предстояло совершить Забалканский переход через соседние с Шипкой перевалы, после чего все наши силы имели продолжать наступление к Адрианополю.

Смелый план Великого Князя был принят советом и утвержден Государем.

Осуществление его облегчалось блестящей победой, одержанной 30-го ноября под Мечкой Восточным отрядом под предводительством Наследника Цесаревича над турецкой рущукской армией.

Ничто уже не удерживало Государя в действующей армии, а важные дела, внутренние и внешние, настоятельно требовали скорейшего возвращения его в столицу.

Отъезд Его Величества был назначен на 3-е декабря.

Накануне офицеры гвардейского почетного конвоя поднесли ему золотую саблю с надписью "за храбрость". Принимая ее, император сказал офицерам, доложившим, что сабля эта будет заменена впоследствии другою, из чистого золота: "Благодарю вас, я очень доволен и этой саблей, и другой мне не нужно. Буду ее постоянно носить.

Искренно благодарю вас за эту дорогую память о вас и еще раз спасибо за службу.

Теперь я должен через день расстаться с вами и пошлю вас служить к Цесаревичу, но надеюсь, до скорого свидания! Воображаю, как Цесаревич вам обрадуется! А теперь поцелуйте меня все..." Перецеловав по очереди всех офицеров конвоя, Государь присовокупил: "Больше полугода мы прожили вместе, время прошло незаметно... Прощайте, господа!" В тот же день, желая проститься с войсками, Император назначил общий парад русским и румынским частям на той самой позиции, между Дольным Дубняком, Горным Метрополем и рекой Вид, где в день падения Плевны гренадеры грудью отразили стремительный напор Османа-паши. Государь объехал войска и каждую часть благодарил отдельно за стойкость и храбрость их в последнем сражении. 3-го декабря, в 6? часов утра, в Парадиме рота почетного конвоя выстроилась у "дворца", как звали в Императорской квартире убогий дом, занимаемый Государем.

Ровно через час Его Величество вышел на крыльцо, одетый в зимнее форменное пальто.

Музыка заиграла преображенский марш. Поздоровавшись с людьми, Император сказал: "Еще благодарю за солдатскую службу при мне, а также за вашу боевую службу и, надеюсь, до свидания.

Гг. офицеров еще раз благодарю за саблю и всем вышлю от себя по сабле". С этими словами Государь сел в экипаж, быстро умчавший его по дороге в Брестовац, штаб-квартиру Цесаревича, куда Его Величество прибыл в 4 часа пополудни.

Встреченный Наследником, Государь нежно обнял его и сам надел на него георгиевский крест 2-й степени.

На другой день, 4-го, Его Величество прощался с войсками рущукского отряда и милостиво благодарил их за службу и боевые подвиги.

Император предложил Цесаревичу сопровождать его в Петербург, сдав генерал-адъютанту Тотлебену начальство над вверенным ему отрядом.

Но Великий Князь Александр Александрович не пожелал оставить армию прежде окончания войны. 5-го декабря он проводил Державного Родителя за Дунай и простился с ним в Петрошанах.

Садясь в вагон, Государь в последний раз обратился с прощальным словом к провожавшим его военным чинам: "Прощайте, господа, дай Бог, чтобы нам скорее победоносно кончить кампанию". К полудню Его Величество прибыл уже в Бухарест.

В румынской столице ожидала Государя торжественная встреча.

Восторженно приветствовали его князь Карл, двор, правительство, палаты, войско и народ. Император оставил Бухарест в тот же вечер, отдав там прощальный приказ по войскам действующей армии: "Возвращаясь в свою столицу после более пятимесячного пребывания в войсках действующей армии, я обращаюсь с чувством естественной гордости и благоговения к воспоминаниям о воинских доблестях русских воинов, являющихся и в нынешнюю кампанию теми же героями, коими всегда славилось наше оружие.

Беспредельная преданность к Престолу и к долгу чести и службы, неустрашимость и стойкость в бою, примерное самоотвержение в тяжелых испытаниях, неизбежных в военное время, искони отличавшие русского солдата, постоянно ему присущи и ныне. Мне отрадно было быть личным свидетелем неоднократных доказательств таковых достоинств горячо мною любимых войск моих. Расставаясь с ними ныне, в твердом уповании на милосердие Всевышнего, Его благословение на дарование новых и окончательных побед над врагом, я твердо убежден, что для достижения их, под сим благословением, войска мои не знают преград". — Следовало выражение царской признательности главнокомандующему, начальникам частей, всем чинам армии, от высших до низших, и перечисление совершенных ими боевых подвигов.

Особая похвала выражена Цесаревичу и состоявшему под его начальством рущукскому отряду. "Благодарю всю армию, — так заключался приказ, — от всего сердца и молю Бога о ниспослании нам новых побед и успехов". Вся Россия вздохнула свободнее, узнав о падении Плевны и о пленении Османа-паши со всею его армией.

С кликами восторга, со слезами умиления, встречала она возвращавшегося из армии Царственного подвижника.

В Гатчину, навстречу Его Величеству, выехали Великие Князья Константин Николаевич и Николай Николаевич Младший.

В Петербурге, на Варшавском вокзале встретили его Великие Княгини и Княжны.

Императрица, по нездоровью, не могла покинуть Зимний Дворец.

Государь, сопровождаемый Великими Князьями Сергием Александровичем и Константином Константиновичем, прибыл в свою столицу 10-го декабря, в 10 часов утра. В многочисленной толпе военных и гражданских чинов, собравшейся на вокзале, находились и депутации от городского общества и сословий — купеческого и мещанского.

Приняв от них адресы и хлеб-соль, Император обратился к представителям города со следующими словами: "Благодарю вас, господа, за ваше сочувствие.

Очень рад видеться с вами, особенно после того утешения, которое я имел в последние дни под Плевной и у моих детей. Многое нами сделано, но нам предстоит еще многое впереди.

Да поможет нам Бог привести к концу это святое дело". Со станции Государь отправился в Казанский собор и оттуда в Зимний Дворец, где ждала его Императрица.

Тотчас же было отслужено в большой дворцовой церкви благодарственное молебствие.

Задушевным адресом приветствовало возвращение Царя в столицу с.-петербургское дворянство: "С невыразимой радостью верное дворянство северной столицы Вашего Императорского Величества имеет счастие приветствовать вас, Государь, с благополучным возвращением под кров вашей царственной обители.

С молитвой и благословениями следили мы за тем великим подвигом, который ежечасно совершали Ваше Императорское Величество во все время долгого и достопамятного пребывания среди славного и доблестного войска вашего.

Россия ценит этот подвиг и сохранит его навеки в своей памяти.

Россия знает, с каким самоотвержением обрекли вы себя, Государь, на все лишения трудного похода, с каким непоколебимым мужеством, неослабным терпением и неизменной кротостью переносили вы палящий зной полуденного лета и все тягости зимних непогод в первобытной стране, где палатка была вашим чертогом и убогая комната вашим дворцом.

Россия знает, каким ангелом утешения являлись вы, Государь, среди больных и раненых воинов, ободряя их милостивым словом теплого участия и облегчая их страдания с той беспредельной добротой, которой преисполнено ваше любящее сердце.

Россия знает, как спасительное присутствие ваше на месте военных действий воодушевляло войско, которое верило в своего Царя, как Царь верил в свое войско.

С несокрушимой стойкостью и отвагою, отражая беспрерывные натиски многочисленного врага, оно завершило ряд блестящих дел взятием с боя, под глазами Вашего Императорского Величества, мощной твердыни, сооруженной и защищаемой лучшим военачальником и лучшими войсками Оттоманской империи.

Россия знает, Государь, с каким смирением вы уклоняетесь от славы, предоставляя на свою долю одни лишения, труды и заботы.

Но слава сама осенила главу вашу своим лучезарным венцом.

От предгорий Балкан до берегов Невы благословенный путь ваш сопровождался немолчными кликами восторга, и Ваше Императорское Величество еще раз изведали всю глубину преданности и любви к вам русского народа и русских войск. С той же преданностью, с той же любовью предстаем и мы пред вами, великий Государь, и без лести во языце повергаем к державным стопам Вашего Императорского Величества искреннейшее выражение сердечных и неизменных чувств с.-петербургского дворянства.

Да благословит вас, Государь, Господь Бог Всемогущий на славное окончание ознаменованной уже столь славными подвигами войны". На всеподданнейшем адресе петербургских дворян Его Величество начертал собственноручно: "Прочел с истинным удовольствием и благодарю от всего сердца". Два дня спустя по возвращении Государя в столицу, 12-го декабря, торжественно отпразднована столетняя годовщина рождения Императора Александра I. После панихиды в Петропавловском соборе Государь возложил на гробницу Благословенного золотую медаль, выбитую по этому случаю.

В залах Зимнего дворца происходил парад в присутствии депутаций от армий германской и австрийской.

Первопрестольная столица не отстала от Петербурга в выражении верноподданнических чувств и прислала депутации от московских дворян, земства и городской думы с адресами.

Все они были приняты Государем.

Думскую депутацию он благодарил за выраженные чувства, сказав, что не сомневается, что Москва горячо примет к сердцу последние успехи русского оружия, но что еще много предстоит дела, для довершения которого надо надеться на милость Всевышнего.

На приветствие депутаций от московского дворянства и земства Император, принявший их в самый день Рождества Христова, отвечал так: "Благодарю вас, господа, за выражение чувств ваших. Чувства эти я давно знаю, в искренности их никогда не сомневался и твердо уверен, что они вовек останутся неизменными.

Да поможет нам Господь со славой и честью довести до конца святое дело наше. Жалею, что вас несколько задержал.

Желаю вам в радости, с семьями вашими провести конец праздников.

Вчера, под самое Рождество, получил я радостную весть от брата. Дело наше всем нам близко к сердцу; хочу с вами поделиться своей радостью". Государь прочел вслух следующую телеграмму главнокомандующего дунайской армией: "Имею счастие поздравить Ваше Величество с окончанием блистательного перехода через Балканы.

Генерал Гурко после восьмидневной гигантской борьбы с горами, морозами, снегом, бурями и метелями перешел через Балканы, спустился в Софийскую долину и 19-го декабря после упорного боя у Ташкисена, продолжавшегося до 6 часов вечера, овладел этой укрепленной позицией... Ночью турки бросили все свои позиции и 20-го декабря, рано утром, наши войска, заняв Араб-Конак, Шандорник и Дольные Колодцы, начали преследовать турок... Сам Гурко, дав наиболее утомленным войскам столь необходимый отдых, идет на Софию". 23-го декабря занята была София, и отряд генерала Гурко вступил в связь с сербской армией.

Военные приготовления Сербии начались с самого перехода нашего через Дунай, тотчас по возвращении князя Милана из Плоешти, где сербский князь в конце мая посетил Императора Александра и главнокомандующего.

Они несколько замедлились после неудач наших под Плевной, но возобновились тотчас после прибытия гвардии на театр войны и движения ее за Вид. Два дня спустя по падении Плевны, 1-го декабря, Сербия объявила Турции войну, и сербские войска, перейдя турецкую границу, обложили Ниш, 16-го взяли Пирот, а 24-го и самый Ниш. Весть о переходе Балкан отрядом генерала Гурко получена была Государем накануне Рождества.

За два дня до Нового года он был обрадован известием о еще более решительном успехе. "Имею счастье поздравить Ваше Величество, — телеграфировал главнокомандующий, — с блистательной победой: сегодня, 28-го декабря, ровно через месяц после падения Плевны, взята в плен после упорного боя вся Шипкинская армия". Тотчас по переходе Балкан отрядом генерала Гурко, а именно 21-го декабря, генерал Карцов со своим отрядом форсировал Троянский перевал.

Три дня спустя, 24-го, генерал Радецкий направил через Балканы, для обхода турок с обоих флангов и действия в тыл неприятелю, две колонны: левую — генерала князя Святополк-Мирского, и правую — генерала Скобелева 2-го. Первая спустилась с гор 26-го декабря и 27-го выдержала жаркий бой со всеми силами неприятеля.

Чтобы выручить ее из затруднительного положения, генерал Радецкий повел с горы св. Николая атаку на турок с фронта.

Лишь 28-го, по появлении правой колонны Скобелева в тылу неприятеля, турки выкинули парламентерский флаг. Главнокомандующий Вессель-паша сдался со всею двадцатипятитысячной армией.

Трофеями победы были: знамена, орудия, весь неприятельский лагерь.

Последствием успешного перехода за Балканы ваших главных сил были следующие распоряжения главнокомандующего, 31-го декабря перенесшего главную квартиру в Казанлык: от Софии отряд генерала Гурко двинуть к Филиппополю, с приказанием: по взятии этого города идти на Адрианополь через Хаскиой и Демотику; отряд генерала Карцова направлен на Чирпан; из Казанлыка передовой отряд генерала Скобелева 2-го и следовавший за ним гренадерский корпус пошли к Адрианополю прямым, ближайшим путем, через Германлы и Мустафа-Пашу, тогда как 8-й корпус Радецкого шел туда же через Ески-Загру и Ямболи; крайняя левая колонна генерала Деллинсгаузена наступала через Твардицкий перевал и Сливно, охраняя левый фланг и тыл главных сил и вступая в связь с занимавшим Добруджу 14-м корпусом генерала Циммермана.

Одновременно войскам Восточного отряда предписано произвести общее наступление к Рущуку, Разграду, Ески-Джуме и Осман-Базару.

Стремительным и неудержимым потоком, окрыленные победой, войска наши быстро и безостановочно шли вперед.

В трехдневном упорном бою под Филиппополем, с 3-го по 5-е января, Гурко разбил наголову и рассеял армию Сулеймана-паши, разрезанную надвое, потерявшую 110 орудий, а Карцов занял Хаскиой.

При приближении к Адрианополю авангарда передового отряда Скобелева под начальством генерала Струкова турки очистили укрепления, возведенные в этом городе, и поспешно отступили.

Неприятель совершенно потерял голову.

Турецкие батальоны клали оружие перед кавалерийскими разъездами, казаки забирали неприятельские орудия.

Струков занял Адрианополь, без выстрела, 8-го января; 10-го вступил туда Скобелев, а 14-го прибыл по железной дороге из Германлы Великий Князь главнокомандующий с главной квартирой.

Сила сопротивления турок была сломлена.

Порта молила о пощаде, о мире. В первых числах июля в Беле, после перехода через Дунай, взятия Никополя, занятия Тырнова и первого движения передового отряда генерала Гурко за Балканы, после овладения Ардаганом и Баязетом и приступления к осаде Кapca, Император Александр заявил сопровождавшему Его Величество в походе английскому военному агенту, полковнику Веллеслею, что, несмотря на эти значительные успехи, он готов заключить мир на сообщенных еще до начала войны лондонскому Двору условиях, если Порта сама обратится к нему с просьбой о мире. Но неудачи наши за Кавказом и под Плевной возбудили в султане и его советниках надежду на окончательное вытеснение русских из Болгарии и Малой Азии. В Константинополе отвергали всякую мысль о мире, который допускали не иначе как на основании status quo ante bellum, а в конце октября сент-джемский кабинет предложил нам свое посредничество даже на условии ограничения прав Румынии и занятия белградской цитадели турецким гарнизоном.

После падения Плевны основания мира, выработанные до войны, уже не соответствовали обстоятельствам.

Новые условия, обнимавшие все подробности переустройства Балканского полуострова, составлены были в дипломатической канцелярии главнокомандующего, одобрены Государем и прямо из Парадима доверительно сообщены союзным Дворам: берлинскому и венскому.

Из Берлина отвечали, что Германия согласна на всякие условия, которые будут установлены с общего согласия России и Австро-Венгрии.

Но граф Андраши медлил ответом.

Ему нужно было сообразить и согласовать с мирными условиями меры, направленные к занятию австро-венгерскими войсками Боснии и Герцеговины.

Плевненский погром рассеял мечтания турок, лишив их всякой надежды на успешный для них исход войны. 7-го декабря Порта решилась обратиться к великим державам с просьбой о посредничестве, а когда просьба эта была отклонена в Берлине и в Вене, в Риме и в Париже, то стала просить лондонский Двор принять посредничество на себя. 15-го декабря лорд Дерби поручил великобританскому послу в Петербурге осведомиться у князя Горчакова, согласна ли Россия вступить в переговоры о мире? Канцлер отвечал, что Император Александр ничего не желает более, как достигнуть мира (d''arriver a la paix), но что для этого Порта должна обратиться к главнокомандующим русскими армиями в Европе и в Азии, которые сообщат ей условия, на коих может быть заключено перемирие, вследствие чего, неделю спустя по переходе отряда генерала Гурко через Балканы, в самый день Шейновского боя и взятия в плен армии Весселя-паши, турецкий военный министр Реуф-паша телеграммой на имя Великого Князя Николая Николаевича просил Его Высочество известить его, куда следует отправить уполномоченных для заключения перемирия и на каких условиях? Главнокомандующий отвечал по телеграфу же, что мирные условия будут сообщены им лицу, которое явится к нему с полномочием от Порты для принятия их, перемирие же не может быть заключено иначе, как по подписании предварительных условий мира. Но самые эти условия еще не были установлены в Петербурге, вследствие неполучения отзыва австро-венгерского правительства на наше сообщение.

Между тем время шло, русские войска быстро подвигались в направлении к Царьграду, не встречая более никаких препятствий по пути. Нельзя было оставлять долее главнокомандующего без определенных наставлений на случай прибытия к нему турецких послов с мольбой о мире. Предвидя возражения Австро-Венгрии на составленную в Парадиме программу, решили сделать из нее краткое извлечение.

В нем опустили все подробности и лишь в общих чертах перечислили главные основания будущего мира: 1) образование из Болгарии вассального, но автономного княжества; 2) независимость и земельное приращение Черногории; 3) независимость Румынии и Сербии с территориальным вознаграждением для первой и с исправлением границ для второй; 4) автономное управление для Боснии и Герцеговины и введение реформ в прочих христианских областях Турецкой империи; 5) вознаграждение России за военные издержки, земельное или денежное.

По принятии Портой этих пяти статей и по составлении о том формального протокола могли открыться переговоры о предварительных условиях мира в Севастополе или Одессе, куда должны были отправиться турецкие уполномоченные, и лишь по подписании таковых решений разрешается заключить перемирие.

Условием последнего поставлено очищение придунайских крепостей и Эрзерума и, сверх того, занятие русскими войсками важнейших стратегических пунктов по усмотрению главнокомандующих на обоих театрах войны. Инструкция в этом смысле Высочайше утверждена 17-го декабря, а 21-го декабря с нарочным фельдъегерем отправлена к Великим Князьям Николаю и Михаилу Николаевичам. 29-го декабря на просьбу о скорейшей присылке инструкции главнокомандующего Дунайской армией отвечено, что таковая уже послана, но что не следует торопиться сообщением условий туркам, а стараться протянуть дело, отнюдь не ослабляя энергии военных действий и не останавливая движения армий вперед.

Между тем в Константинополе с нетерпением ждали сообщения мирных условий, от которых зависела будущая судьба Оттоманской Империи.

В самый Новый год султан обратился непосредственно к Императору Александру с телеграммой, в которой, упомянув о бедствиях войны и о живейшем желании своем положить ей конец, извещал, что два лица, снабженные надлежащими полномочиями, отправлены им в главную квартиру русской армии для переговоров об условиях мира, и выразил надежду, что Его Величество немедленно прикажет приостановить военные действия на все время переговоров.

Государь отвечал, так же по телеграфу, что и он желает мира и восстановления дружественных отношений к Турции, но что на перемирие он может согласиться не иначе как по принятии Портой предварительных условий мира. Фельдъегерь, везший инструкции, прибыл в Казанлык, главную квартиру Дунайской армии, 2-го января, а 7-го явились туда же и турецкие послы — министр иностранных дел, Сервер-паша, и министр Двора султана, Намык-паша. В тот же день Великий Князь получил телеграмму от канцлера, извещавшего, что Государь желает, чтобы Его Высочество повременил сообщением турецким уполномоченным предварительных условий мира, сам спросил бы их, на каких условиях предлагает нам мир Турция, и содержание их ответа протелеграфировал бы в Петербург.

Нам важно, пояснял князь Горчаков, выиграть время, чтобы придти к соглашению с Австро-Венгрией, предъявившей возражения на некоторые из наших мирных статей.

Государь отправил по этому поводу собственноручные письма императорам германскому и австрийскому, и желательно дождаться получения на них ответов.

Но Великий Князь не счел возможным сообразоваться с выраженным ему канцлером желанием.

Его Высочество рассуждал, что коль скоро в виды наши не входит овладение Константинополем, о чем неоднократно писали ему и военный министр, и сам Государь, то лучше скорее кончить дело заключением перемирия; к тому же Император Александр сообщил непосредственно султану, что главнокомандующему посланы и условия мира, и полномочия для переговоров с турецкими послами, а потому, приняв Сервера и Намыка 8-го января, Великий Князь хотя и начал с предложения им вопроса: какие мирные условия предлагает нам Порта, но, получив в ответ, что побежденный не может предъявлять победителю никаких требований и что султан повергает себя и свою империю на великодушие русского Императора, — главнокомандующий вручил послам текст полученных из Петербурга пяти статей и потребовал от них точного и определенного ответа, от которого, прибавил он, зависит и столь желаемая Портой приостановка военных действий.

Ознакомясь с содержанием бумаги, послы с ужасом воскликнули: "Это конец Турции!". Ответ обещали они дать на следующий день. 9-го января, снова явясь к главнокомандующему, турецкие уполномоченные вручили ему ноту, в которой большая часть наших условий прямо отвергалась, остальные принимались с существенными оговорками и ограничениями.

Великий Князь объявил, что не допустит никаких изменений и что турецкий ответ должен быть: да или нет. Снисходя, однако, на ходатайство послов, он разрешил им сообщить наши условия в Константинополь и запросить оттуда окончательных инструкций от Порты, предупредив, однако, что и он донесет обо всем в Петербург и впредь до получения новых повелений Государя не остановит наступления и не будет считать себя связанным содержанием предъявленных турецким послам статей, предоставляя себе изменить их или дополнить сообразно обстоятельствам.

Нерешительность оттоманских уполномоченных соответствовала вполне выраженному канцлером желанию выиграть время. Но события шли с такой быстротой, что не могли не повлиять на образ мыслей и действий главнокомандующего.

Донося Государю о занятии Адрианополя, он выражал мнение, что нам нельзя остановиться в этом городе и что лучше прямо идти к Царьграду и там "покончить дело". Но при этом, замечал Великий Князь, нужно непременно занять и Галлиполи, дабы заградить английскому флоту вход в Мраморное море и в Босфор.

Его Высочество сообщал, что впредь до получения Высочайших указаний не будет кончать дела с уполномоченными, а с Богом "пойдет вперед". Занятие как Константинополя, так и Проливов считал он необходимым как драгоценный залог, обеспечивающий положение нашей армии на Балканском полуострове. 14-го января главнокомандующий перенес в Адрианополь свою главную квартиру.

Между тем войска наши безостановочно продолжали наступление.

Передовые отряды высланы, в восточном направлении — к Каракилиссе, в южном — к Демотике.

Авангард Струкова, подвигаясь вдоль железной дороги по прямому направлению к Константинополю, занял Люле-Бургас и 17-го января взял с бою Чорлу, город, стоящий всего в трех переходах от Царьграда. 16-го января в Адрианополе главнокомандующий получил телеграфический ответ Государя на последние свои сообщения.

Он приглашался не требовать отправления турецких уполномоченных в Севастополь или Одессу для переговоров о мире, так как с этой целью посылается в Адрианополь бывший посол при султане граф Н. П. Игнатьев.

Далее ему предписывалось назначить Серверу и Намыку трехдневный срок для принятия наших предложений, и если такового не последует, то двинуться вперед и решить дело "под стенами Константинополя". При этом, однако, отнюдь не дозволялось ни приближаться к Босфору и Дарданеллам, ни занимать Галлиполи и всего полуострова этого имени. На другой день по получении царской телеграммы, 17-го января, турецкие послы объявили Великому Князю, что, не имея более средств сопротивляться, Порта принимает все наши условия, в надежде, что неприязненные действия будут немедленно приостановлены.

Ввиду изъявленной Портой полной покорности, Великий Князь Николай Николаевич не счел себя вправе медлить долее подписанием предварительных условий мира и заключением перемирия.

Приказания, полученные им из Петербурга, были несколько противоречивы.

С одной стороны, ему предписывалось требовать от Порты решительного ответа на наши условия, с другой — сообщалось о скором прибытии в Адрианополь графа Игнатьева для переговоров о мире. Разрешение идти к Константинополю было поставлено в зависимость от отказа Порты ответить на наш запрос и в то же время строго воспрещено занятие Проливов, которое одно могло обеспечить положение русской армии под стенами турецкой столицы.

Канцлер хотя и выражал мнение, что лучше дождаться установлений окончательного соглашения с Австро-Венгрией об основаниях мира, но не уведомлял, есть ли надежда на такое соглашение и в какой срок оно может последовать, а между тем извещал о грозящем разрыве с Англией и о намерении ее ввести свою эскадру в Босфор.

Последнее известие положило конец колебаниям Великого Князя. Он приказал тотчас же приступить к составлению конвенции о перемирии и 19-го января сам подписал с турецкими уполномоченными предварительные условия мира. Взяв перо, Намык-паша долго не решался приложить свою подпись к протоколу, заключавшему, по словам его, смертный приговор Турции.

Великий Князь протянул ему руку, выразив надежду, что, напротив, мир упрочит существование Оттоманской Империи, так как отныне Россия и Турция будут жить в согласии и дружбе.

Подписанные Великим Князем, Сервером- и Намыком-пашой основания мира были следующие: "1) Болгария в пределах, определенных большинством болгарского населения и которые ни в каком случае не могут быть менее пределов, указанных на Константинопольской конференции, будет возведена в автономное княжество, платящее дань, с правительством народным, христианским, и туземной милицией.

Оттоманская армия не будет там находиться. 2) Независимость Черногории будет признана.

Увеличение владений, соответствующее тому приращению, которое отдала в ее руки судьба оружия, будет за нею утверждено.

Окончательные границы определятся впоследствии. 3) Независимость Румынии и Сербии будет признана.

Первой из них будет назначено достаточное земельное вознаграждение, а для второй произведено исправление границ. 4) Боснии и Герцеговине будет даровано автономное управление, с достаточными обеспечениями.

Подобного же рода преобразования будут введены в прочих христианских областях Европейской Турции. 5) Порта примет обязательство вознаградить Россию за ее издержки на войну и за потери, которым она должна была себя подвергнуть.

Способ сего вознаграждения — деньгами, либо поземельной уступкой, либо чем иным — будет определен впоследствии.

Его величество султан войдет в соглашение с Его Величеством Императором Всероссийским для охранения прав и интересов России в проливах Босфорском и Дарданельском.

Немедленно будут открыты переговоры в главной квартире Его Императорского Высочества главнокомандующего между уполномоченными двух правительств, для установления предварительных условий мира. Как только настоящие основания мира и условия о перемирии будут подписаны, последует приостановление неприязненных действий между воюющими армиями, включая румынскую, сербскую и черногорскую, на все время продолжения переговоров о мире. Главнокомандующие обоюдными армиями в Азии немедленно будут о том уведомлены для заключения между ними перемирия, которое равномерно приостановит военные действия.

Императорское Оттоманское правительство даст приказание Оттоманским войскам очистить, как только перемирие будет подписано, крепости: Виддин, Рущук и Силистрию — в Европе, и крепость Эрзерум — в Азии. Кроме того, русские войска будут иметь право на военное занятие, в продолжение переговоров, известных стратегических пунктов, обозначенных в условиях о перемирии, на обоих театрах войны". В тот же день генералы Непокойчицкий и Левицкий подписали с турецкими военными уполномоченными конвенцию о перемирии, заключенную на все время переговоров о мире, впредь до благоприятного окончания их или перерыва.

Актом этим установлялась демаркационная линия между армиями русской и турецкой на всем пространстве Балканского полуострова.

Турки обязывались немедленно очистить дунайские крепости: Виддин, Силистрию и Рущук, а также Эрзерум в Малой Азии. Русская армия занимала всю Болгарию, за исключением четырехугольника вокруг Варны и Шумлы, ограниченного берегом Черного моря, между Бальчиком и Мисиври.

Далее разграничительная линия шла от Деркоса на Черном море до впадения реки Карасу в Мраморное море. Пространство между русской и турецкой линиями составляло нейтральную полосу, на которой не дозволялось ни воздвигать, ни усиливать, ни исправлять укреплений во все время продолжения перемирия.

Русские войска занимали Родосто на Мраморном море и Дедеагач в Архипелаге, не переступая, однако, за перешеек от Таркиой до Урши, отделяющий от материка полуостров Галлиполи.

Той же конвенцией снимались турецкая блокада с русских черноморских портов и русские заграждения на Дунае. Приказание о приостановлении военных действий тотчас же было отправлено во все отряды Дунайской армии, в Малую Азию и на Кавказ. XXII. Сан-Стефанский мир и Берлинский конгресс (1878). Война кончилась.

Побежденная и разгромленная Турция приняла главные основания будущего мира. Оставалось достигнуть утверждения их Европой.

Во все продолжение войны великие державы Запада не выходили из пределов нейтралитета.

Италия и Франция, внутри которой происходил перелом, выразившийся в переходе власти от монархистов-консерваторов в руки республиканцев, — довольно безучастно относились к военным событиям на Востоке.

Но Германия и Австро-Венгрия, в особенности Англия, зорко следили за их ходом. Падение Плевны произвело потрясающее впечатление в Берлине, Вене и Лондоне; еще большее — зимний забалканский поход, в шесть недель перенесший победоносную русскую армию от Балкан к берегам Черного и Эгейского морей. Составленные в Парадиме, накануне отъезда Императора Александра из армии, мирные условия были доверительно сообщены одним только двум союзным императорским Дворам: берлинскому и венскому.

Из Берлина, по обыкновению, ответили, что Германия согласна на все, что будет соглашено между Россией и Австро-Венгрией, но граф Андраши долго медлил ответом на русское сообщение, и только в конце декабря предъявил в Петербурге свои возражения, касавшиеся, главным образом, объема будущей Болгарии, который он находил слишком обширным, создающим на Балканском полуострове то самое "сплошное славянское государство", образование коего не допускалось соглашением, состоявшимся между Россией и Австрией до войны. Венский Двор напоминал о предоставленном ему этим соглашением праве голоса в определении мирных условий и не скрыл своего неудовольствия, когда узнал о прибытии турецких послов в русскую главную квартиру и о начатых с ними переговорах не только о перемирии, но и об основаниях мира. Упрекая наш Двор в уклонении от обязательства: ничего не решать без предварительного уговора с Австро-Венгрией, граф Андраши заявил одновременно в Петербурге и в Константинополе, что венский Двор признает действительными лишь такие мирные условия, которые будут согласны с собственными его интересами, а поскольку они касаются общих интересов Европы — получат утверждение всех держав, участниц парижского договора 1856 года. Крайнюю тревогу и беспокойство, по мере приближения русских войск к Царюграду и Проливам, проявила Англия.

Отказав туркам в официальном посредничестве, сент-джемский кабинет тем не менее выступил усердным ходатаем за них в Петербурге.

Тотчас после падения Плевны, лорд Дерби заявил графу Шувалову, что, невзирая на успокоительные заверения, данные русским Двором в начале войны относительно Константинополя, великобританское правительство признает нежелательным даже временное занятие этого города русскими войсками, по той причине, что оно непременно встревожит общественное мнение в Англии, которое станет требовать от правительства принятия мер противодействия и предосторожности; а потому лорд Дерби выразил надежду, что, по переходе через Балканы, русская армия не займет ни Константинополя, ни Дарданелл, так как в противном случае, Англия, вынуждена будет принять меры для ограждения британских интересов.

На это сообщение князь Горчаков отвечал повторением прежних своих заявлений: что намерения Императора Александра не изменились и что приобретение Константинополя не входит в виды Его Величества; что Государь считает будущую участь этой столицы делом общеевропейского интереса, которое может быть решено не иначе, как с общего согласия, и что если возбужден будет вопрос о судьбе Константинополя, то Его Величество полагает, что он не должен принадлежать ни одной из великих держав Европы.

Но с другой стороны, канцлер удивлялся тому, что свобода военных действий, необходимая для понуждения неприятеля к миру, может, по толкованию английского правительства, затронуть в чем-либо интересы Великобритании, и просил лорда Дерби точно определить: какие именно английские интересы считал бы он нарушенными ходом войны, в пределах, намеченных заявлением русского Двора, "дабы изыскать сообща средство согласовать их с интересами России, обеспечить которые обязан Государь Император". Лондонский кабинет не замедлил откликнуться на этот вызов и указал, как на препятствие к признанию Англией прямого примирения между Россией и Турцией, на всякое действие, имеющее целью поставить под контроль России проход через Дарданеллы.

Заявление это вызвало ответ князя Горчакова, что Россия не намерена распространять военные действия на Галлиполи, если только турки не сосредоточат своих военных сил на полуострове этого имени и если само английское правительство не займет его своими войсками.

Дерби поспешил удостоверить, что, при настоящих обстоятельствах, в виды Англии не входит занимать эту позицию.

Но этой перепиской не ограничилось дипломатическое вмешательство Англии в дело примирения обеих воюющих сторон.

По совету лондонского Двора, Порта решилась послать уполномоченных в русскую главную квартиру.

В Петербурге, великобританский посол не переставал настаивать, чтобы русский Двор не медлил заключением перемирия; когда же выяснилось, что главнокомандующий действующей армией потребовал от турецких послов, прежде чем приступить к переговорам о перемирии, безусловного принятия главных оснований мира, то лорд Дерби объявил в Петербурге и в Константинополе, "что всякий договор, заключенный между Россией и Портой, касающийся (affecting) договоров 1856 и 1871 годов, должен быть трактатом европейским, и не будет действителен (valid) без согласия держав-участниц помянутых договоров". Заявление это сопровождалось воинственными демонстрациями: созванием парламента и испрошением у него чрезвычайного кредита в 6000000 фунтов стерлингов для вооружений.

Тогда же дано было приказание английской средиземной эскадре вступить в Дарданеллы, но приказание это отменено и эскадра, с согласия султана вступившая было в Мраморное море, возвратилась на прежнюю стоянку в бухте Безика, после того, как стало известно, что Порта приняла русские предварительные условия мира. Эти условия были доверительно сообщены графом Шуваловым лорду Дерби, равно как и уверение русского канцлера, что принятие их Турцией хотя и признано необходимым для заключения перемирия, но что их следует считать только условиями предварительными, отнюдь не окончательными по отношению к Европе, и что вопросы, затрагивающие общеевропейские интересы, будут решены по соглашению с великими державами.

Важное это заявление русский канцлер сообщил и всем державам-участницам договоров 1856 и 1871 годов. Подписание предварительных мирных условий и перемирия русским главнокомандующим и турецкими послами последовало в Адрианополе 19-го января 1878 года. Русский Двор, по общим политическим соображениям, желал скорейшего заключения этих актов, дабы не подавать повода к подозрению, будто Россия нарочно тянет переговоры, с целью ближе подойти к Царьграду, и в этом смысле посланы были приказания Великому Князю Николаю Николаевичу.

Движение к Константинополю, — сообщали ему, — не должно входить в наши виды, коль скоро Порта приняла наши условия.

Известие о подписании оснований мира и перемирия было принято в Петербурге с радостью, хотя в высших правительственных кругах и сознавали вполне, что для достижения окончательного мира придется еще преодолеть немало трудностей. "Поздравляю вас, господа, с заключением перемирия на столь выгодных для нас условиях, — казал Государь, обращаясь к генералам и офицерам на разводе, происходившем 22-го января. — Мы этим обязаны славным нашим войскам, которые доказали, что для наших молодцов ничего невозможного нет. Но этим дело далеко еще не кончено и мы должны оставаться наготове, пока не достигнем прочного и достойного России мира. Да поможет нам Бог и в этом!". По этому важному вопросу происходили едва ли не ежедневно совещания высших сановников Империи в Зимнем дворце, в кабинете Государя, под личным его председательством.

На одном из них Великий Князь Константин Николаевич выступил со смелым предложением: идти прямо на Константинополь, занять его и оттуда возвестить России и Европе об окончании многовековой борьбы христианства с исламом и о прекращении турецкого владычества над христианами, после чего Россия, довольная совершенным ею подвигом и ничего не требуя для себя, созвала бы в Царьград представителей европейских держав, дабы сообща воздвигнуть, на очищенной ею от обломков прошлого почве, здание, достойное XIX века. Но мысль генерал-адмирала не отвечала настроению большинства участников совещания и не была одобрена Государем.

Ведение переговоров о "предварительном" мире с Турцией поручено отправленному в Адрианополь, бывшему послу при султане, генерал-адъютанту графу Игнатьеву.

В данных ему инструкциях предписывалось не придавать трактату, который он имел заключить с турецкими уполномоченными, вида формального и окончательного договора, а только прелиминарного протокола, не вдаваясь в слишком определенные подробности, так как все вопросы, затрагивающие интересы других держав или совокупной Европы, предполагалось решить сообща, на общеевропейской конференции.

Основания мира и акт перемирия 19-го января сообщены были русским Двором всем европейским кабинетам.

В Берлине не возражали против них, но снова выразили желание, чтобы Россия действовала в согласии с Австрией.

Зато граф Андраши предъявил резкий протест, находя, что адрианопольские условия представляют целую политическую программу, противную видам Австро-Венгрии, которая лишена ими законно принадлежащего ей права участия в определении оснований будущего мира. Единственным исходом из этого положения, который позволил бы венскому Двору не отступать от своего уговора с Россией — представлялось Андраши созвание европейской конференции, которую австро-венгерский министр предложил собрать в Вене, и, не дожидаясь ответа русского Двора, разослал приглашения всем великим державам.

Князь Горчаков согласился на конференцию и на передачу ей на обсуждение всех постановлений о мире, носящих общеевропейский характер, но решительно воспротивился созыву ее в австрийской столице, утверждая, что это воскресило бы печальные воспоминания о совещаниях, происходивших в Вене во время севастопольской войны, и возмутило бы русское народное чувство.

Россия, пояснял канцлер, несла одна всю тяжесть войны и дорого обошлись ей победы, которые сломили упорство турок и вынудили их подчиниться воле Европы.

Она имела бы преимущественное право пригласить уполномоченных прочих держав собраться в Петербурге, но русский Двор не руководится в данном случае побуждениями честолюбия или тщеславия.

Он предпочитает созвать конференцию в каком-либо городе, не принадлежащем ни одной из великих держав, с тем, чтобы приняли в ней участие сами первенствующие министры, руководящие политикой своих государств.

Местом сбора князь Горчаков предлагал назначать Баден-Баден или Дрезден.

Отказ России крайне раздражил графа Андраши, сделав его еще более несговорчивым, и не без труда согласился он на предложение Германии подвергнуть предварительному обсуждению спорные между Австрией и Россией вопросы на частном совещании представителей трех императорских Дворов в Вене, чтобы придти к соглашению и потом действовать на конгрессе сообща, по заранее условленной программе.

В Петербурге рассчитывали на деятельное посредничество князя Бисмарка для устранения возникших несогласий с Австрией.

С этой просьбой Император Александр в собственноручном письме, лично обратился к императору Вильгельму.

В то же время князь Горчаков сообщил немецкому канцлеру возражения свои на австрийские замечания.

Считая соглашение трех императорских Дворов "осью политического положения и венцом свода европейского мира", русский канцлер выразил надежду, что влиянию Германии удастся удержать венский Двор в лоне этого сочетания, согласить противоположные взгляды России и Австрии и остановить последнюю на пути сближения или какой-либо сделки с Англией.

Князь Горчаков настаивал на предоставлении Болгарии полной автономии.

Достижение ее было главной целью войны. Она — minimum того, чем может удовольствоваться Россия за все принесенные ею жертвы.

Отступиться от нее не позволяют России ни честь ее, ни ее интересы.

Так же точно Россия должна требовать, чтобы автономная, хотя и вассальная Болгария, составляла единое государство, а не была разделена на две области, как то было предположено константинопольской конференцией.

Напрасно венский Двор считает единую Болгарию несогласуемой с дальнейшим существованием Оттоманской империи.

Россия, напротив, полагает, что она является единственным средством продлить существование турецкого владычества в Европе доставлением христианским подданным султана хоть сколько-нибудь сносного существования.

От Австрии зависит, впрочем, взять себе соответствующее вознаграждение в Боснии и Герцеговине.

Россия не станет этому препятствовать, хотя и не осуществились вполне предположения, коими уступка эта была обусловлена в Рейхштадте.

Пределы будущей Болгарии могут быть точно определены только на месте, особыми комиссарами по разграничению, но основное начало, соответствующее и новейшему праву, и требованиям справедливости — соображаться с национальностью большинства населения.

Двухлетнее занятие Болгарии русскими войсками вызывается необходимостью этого срока для введения во вновь образуемом княжестве правильной государственной и военной организации.

Сопротивление Австрии этой естественной и вполне необходимой мере представляется совершенно непонятным.

Вопрос о вознаграждении России за принесенные жертвы возвращением участка Бессарабии, отторгнутого от нее в 1856 году, касается лишь воюющих сторон.

Вопрос о Проливах предоставляется решить европейской конференции.

В заключение канцлер заявлял, что принятые Турцией главные основания мира составляют предел, за который Россия не отступит в своих требованиях, но что новые обстоятельства, как например: вступление иностранных эскадр в Босфор и вызванное им занятие Царьграда русскими войсками, могут повести к более радикальным решениям.

В таком случае, Россия будет придерживаться условий Рейхштадтского Уговора с одним только исключением: она откажется от мысли обратить Константинополь в вольный город и предпочтет оставить его во власти турок, в качестве уполномоченных Европы, на обязанность которых будет возложено охранение Проливов.

Князь Бисмарк, проведя всю осень и начало зимы в сельском уединении в Варцине, возвратился в Берлин 2-го февраля.

Приезд его был вызван предъявленным в германском имперском сейме запросом о политике Германии в Восточном вопросе.

Гласных заявлений немецкого канцлера с большим нетерпением ждали как у нас, так и во всей Европе.

В пространной речи, произнесенной в рейхстаге 7-го февраля, Бисмарк с замечательной откровенностью изложил свой взгляд на события, совершившиеся за Дунаем и Балканами, и точно определил образ действий, которого держалась и впредь намерена была держаться Германия.

О подписанных в Адрианополе главных основаниях мира он отозвался, что постановления, касающиеся Болгарии, Черногории, Румынии, Сербии, Боснии и Герцеговины, не затрагивают германских интересов настолько, чтобы побудить Германию поставить на карту (auf''s Spiel setzen) дружественные отношения свои к соседним государствам.

Что же касается до условленного в пользу России вознаграждения, то определение денежного вознаграждения касается лишь воюющих сторон, а земельного — держав-участниц парижского договора 1856 года и требует их утверждения.

Важность для Германии представляют только два вопроса: о Проливах и о Дунае. Она заинтересована в том, чтобы оба эти водные пути оставались открытыми для свободного плавания торговых судов всех наций. Сверх того, она не может быть безучастна к улучшению участи турецких христиан.

Одобрив, таким образом, русские условия мира в общем их объеме, имперский канцлер перешел к обсуждению вопроса о том, как будет относиться Германия к совершившимся на Балканском полуострове переменам.

Те из них, объявил он, что видоизменяют постановления парижского трактата, могут совершиться не иначе, как с общего согласия Европы.

В этом и заключается задача предстоящей европейской конференции.

В интересе всех держав, не исключая и России, избежать войны и покончить все несогласия миром. Германия никому не станет навязывать своих взглядов, не будет разыгрывать из себя третейского судью, а ограничится ролью честного маклера, желающего, чтобы между спорящими сторонами действительно состоялось соглашение.

Бисмарк распространился по этому поводу о сущности политической связи, соединяющей три Императорские Двора, которая не покоится на письменных обязательствах, и ни один из трех императоров не обязан подчиниться решению двух других.

Связь эта зиждется на личных взаимных симпатиях трех монархов, на личном их доверии друг к другу и на долголетних, также личных, отношениях руководящих министров трех держав.

Когда между Россией и Австро-Венгрией возникали несогласия, Германия всегда избегала высказываться в пользу той или другой.

Так будет поступать она и впредь.

И без нее Россия добровольно принесет миру Европы все те жертвы, которые допустит ее народное чувство и интересы 80 миллионов русских.

Она не простила бы Германии, если бы та, во имя европейского интереса, потребовала от нее большего.

Это подало бы лишь повод тем из русских людей, которые недолюбливают немцев и хотя, к счастью, не находятся у власти, но, конечно, стремятся к ней, — к такому упреку: что достижению возвышенного русского народного идеала воспротивилась не Англия и не Австрия, а Германия, которой Россия оказала в прошедшем столько услуг. "Никогда, — заключил Бисмарк первую часть своей речи, — мы не примем на себя ответственности за то, чтобы желанию играть роль третейского судьи в Европе пожертвовать верной и за несколько поколений испытанной дружбой". Возражая затем ораторам оппозиции, утверждавшим, что последняя война доставила России на Востоке могущественное положение, крайне опасное для всей Европы, и что Германия должна была предупредить это своевременно, не допуская Россию до единоборства с Турцией, Бисмарк привел, из новейшей европейской истории, несколько примеров вмешательств, обратившихся в ущерб держав-посредниц, а на замечание, что тому, кто владеет Дарданеллами, принадлежит и владычество над миром, язвительно ответил: что никто в Пруссии не ощущал доселе чувства, что живет под турецкой властью, хотя султан, в продолжение нескольких столетий, обладал этим проливом. "Впрочем, — продолжал князь, — я и не утверждал никогда, что ключ от Дарданелл не имеет важного значения.

Я утверждаю только, что в настоящую минуту Россия не стремится овладеть этим ключом, что она, в угоду заинтересованным державам, не вошла в Константинополь и что слово Императора Александра ручается нам в том, что он не сохранит Константинополя за собой. А останется ли после того Турция, подчиненная преобладающему влиянию России — этого мы еще не знаем..." Тройственное совещание в Вене не привело к желаемому результату.

Предложения русского Двора Андраши нашел неудовлетворительными уже по одной их неопределенности.

Князь Горчаков, желая установить соглашение трех Императорских Дворов до собрания конференций, полагал, что в случае, если она не приведет к миру, трехдержавный союз все же останется "якорем спасения", тогда как австро-венгерский министр настаивал, напротив, на скорейшем созвании европейского ареопага.

После русского отказа от конференции в Вене, Андраши разослал великим державам приглашение собраться в Баден-Бадене на 26-е февраля.

Предложение это было принято всеми кабинетами, но князь Бисмарк и лорд Дерби заявили, что сами они не примут личного участия в совещаниях.

Тогда Горчаков обратился к Бисмарку с просьбой: созвать в Берлине уже не конференцию, а европейский конгресс, состоящий из первенствующих министров, под личным его председательством, причем выразил надежду, что немецкий канцлер будет руководить прениями в духе прямодушного расположения к России.

После некоторых колебаний император Вильгельм и князь Бисмарк изъявили свое согласие, что возбудило живейшую радость в Петербурге.

Русский канцлер горячо благодарил германского императора и его министра за важную услугу, оказываемую ими России и делу европейского мира. Все великие державы не замедлили принять, без всяких оговорок, приглашение Германии на конгресс в ее столице.

Совершенно неожиданные возражения предъявила Англия.

В Лондоне никакие примирительные уверения, никакие уступки русского Двора не в состоянии были успокоить общественного возбуждения, возраставшего с каждым известием, приходившим с театра войны. Крайне встревожила сент-джемский кабинет та из статей адрианопольских оснований мира, которой русский Император и султан обязались условиться об обеспечении прав и интересов России в проливах Босфорском и Дарданельском.

На протест великобританского посла в Петербурге князь Горчаков отвечал, что и сам он находит эту статью неопределенной и ненужной, и готов даже вовсе ее отменить, так как Россия считает вопрос о Проливах подлежащим разрешению только с общего согласия всех европейских держав.

Весть о занятии Чаталджи русским передовым отрядом послужила поводом к новому представлению английской дипломатии в Петербурге.

Движение это она сочла первым шагом к занятию Константинополя, которое, как заявил лорд Август Лофтус русскому канцлеру, не может уже быть вызнано военными соображениями и, следовательно, противоречило бы положительному обещанию Императора Александра.

Не дожидаясь ответа русского канцлера, великобританское правительство решилось, в предупреждение опасности, на чрезвычайную меру: английской средиземной эскадре вторично предписано вступить в Дарданеллы.

Извещая русского посла об этом важном решении, лорд Дерби старался уверить его, что принято оно исключительно для ограждения безопасности проживающих в Константинополе англичан и их собственности от проявления мусульманского фанатизма.

В действительности же, оно имело целью предупредить русских в Константинополе и на Босфоре.

Вступление английского флота в Дарданеллы было вопиющим нарушением обязательства, принятого Англией перед Россией, которым и были обусловлены все наши ей уступки.

Граф Шувалов не скрыл от великобританского министра иностранных дел своего негодования и решительно и твердо объявил ему, что мера эта повлечет за собой последствия, прямо противоположные тем, которые ожидало от нее английское правительство.

Она освобождает русский Двор от всех обещаний, данных с целью ее предупреждения.

Заключение перемирия исключало возможность русского занятия Константинополя и Галлиполи, но появление английской эскадры в Мраморном море неминуемо повлечет за собой вступление наших войск в Галлиполи, в самую турецкую столицу.

Князь Горчаков вполне одобрил заявление русского посла в Лондоне.

Столь явно враждебный России шаг переполнил меру терпения и уступчивости Императорского кабинета. 29-го января была обнародована во всеобщее сведение следующая телеграмма государственного канцлера к дипломатическим представителям России при Дворах великих держав: "Великобританское правительство, по донесению своего посла в Константинополе, решилось воспользоваться фирманом, ранее полученным для направления части своего флота в Константинополь, в видах охранения жизни и безопасности великобританских подданных.

Другие державы приняли эту же самую меру для своих подданных.

Совокупность этих обстоятельств обязывает нас позаботиться и с нашей стороны о средствах оказать покровительство христианам, жизни и имуществу коих будет угрожать опасность, и для достижения этой цели — иметь в виду вступление части наших войск в Константинополь". Решение русского Двора — занять турецкую столицу привело английских министров в крайнее смущение, выразившееся в том, что, несмотря на ясный смысл петербургской телеграммы, лорд Дерби запросил графа Шувалова, чем собственно вызвана возвещенная князем Горчаковым мера: заботой о безопасности христианского населения или же требованиями военной чести, чтобы в то время, когда Англия и другие державы развевают свои флаги в Константинополе, там появилось бы и русское знамя? Ответ канцлера был, что русское правительство руководствуется побуждениями тождественными с английскими, с тем лишь оттенком, что считает долгом оказать свое покровительство не одним своим подданным в Царьграде, но и всем христианам вообще; что оба правительства исполняют, таким образом, долг человеколюбия, и что общее их миролюбивое дело не должно поэтому иметь вид взаимной враждебности.

Лорд Дерби не согласился с таким взглядом, утверждая, что положение Англии и России неодинаково, так как первая состоит в дружбе с Турцией, а вторая ведет с ней войну, вследствие чего появление английского флота в Дарданеллах не может быть приравнено к занятию Константинополя русскими войсками в нарушение заключенного перемирия.

Не вдаваясь в эти рассуждения, граф Шувалов в объяснениях своих с лордом Дерби твердо стоял на том, что Россия отныне свободна от всяких обязательств перед Англией.

Решительный тон его речей не замедлил произвести надлежащее действие.

По обсуждении вопроса в совете министров, министр иностранных дел королевы Виктории уже не настаивал на отречении России от возвещенного занятия турецкой столицы, но ограничился замечанием, что если одновременно со вступлением в Константинополь, русские войска будут направлены и на Галлиполи, то Англия сочтет это движение за casus belli, потому что оно подвергло бы опасности ее эскадру, которая, по заграждении Дарданелл минами, очутилась бы в Мраморном море, как в мышеловке.

В таком случае возбуждение в Англии достигло бы крайних пределов и неминуемо вызвало бы объявление России войны. Из этого сообщения граф Шувалов заключил, что занятие Царьграда не вызовет войны с Англией, и советовал не отказывать сент-джемскому Двору в обещании не занимать Галлипольского полуострова и линии Булаира, под тем условием, что и Англия не высадит ни единого человека, как на европейском, так и на азиатском берегу.

Уполномочивая посла в Лондоне дать лорду Дерби это заверение, князь Горчаков присовокупил, что так как английская эскадра уже вошла в Дарданеллы, невзирая на протест Порты, то временное занятие Константинополя частью наших воиск стало неизбежным.

Несколько дней спустя, лондонский кабинет, приняв к сведению заявление о Дарданеллах, все же возобновил протест свой против введения русского отряда в турецкую столицу без предварительного согласия султана, грозя, хотя и не войной, но отозванием великобританского посла из Петербурга и отказом принять участие в конгрессе.

На это новое притязание князь Горчаков, напомнив, что англичане сами вступили в Дарданеллы вопреки протесту Порты, отвечал: "Пусть британское правительство поступает как ему угодно.

История, а быть может и современники, произнесут свой приговор над этим полным отсутствием логики и над этим презрением ко всеобщему миру". Еще до заключения мира вопрос о появлении английских морских сил в Проливах озабочивал главнокомандующего действующей армией.

На запрос его, как поступить ему в этом случае, последовал ответ из Петербурга: если британская или какая-либо иная иностранная эскадра вступит в Босфор, то должно войти с ней в дружественное соглашение для водворения общими силами порядка в Царьграде; если иностранный десант займет Константинополь, то избегать столкновения с ним, и наши войска оставить под стенами города; ввести русские войска в город в том только случае, если о том будут просить сами жители или представители других держав; наконец, ни в каком случае не занимать Галлиполи, а если на полуострове этого имени будет находиться турецкий отряд, то выдвинуть наш наблюдательный отряд только к перешейку, соединяющему полуостров с материком.

Ни одна из предвиденных случайностей не осуществилась, а потому, по подписании перемирия, русская армия, согласно этому акту, остановилась на линии Деркос-Буюк-Чекмедже, на расстоянии трех переходов от турецкой столицы.

В конце января имели открыться в Адрианополе переговоры о заключении "предварительного" мира между русскими уполномоченными — графом Игнатьевым и А. И. Нелидовым, и турецкими — Савфетом-пашой и Саадуллах-беем. Ни Румыния, ни Греция, — всего за несколько дней до того объявившая войну Турции и введшая войска свои в Фессалию, — не участвовали в мирных совещаниях, равно как Сербия и Черногория, которые, впрочем, прислали в русскую главную квартиру своих агентов для заявления желаний и отстаивания интересов.

Но не успели еще съехаться русские и турецкие уполномоченные, как пришло в Адрианополь известие, что шесть английских броненосцев, под флагом адмирала Горнби, подошли к Дарданеллам и требуют от Порты свободного пропуска в Мраморное море. Одновременно Великий Князь главнокомандующий получил из Петербурга приказание: ввиду появления английских морских сил в Проливах, войти с турецкими уполномоченными в соглашение о вступлении и наших войск в Константинополь, а в случае, если они тому воспротивятся, то быть готовым занять Царьград даже силой. Вступление английской эскадры в Босфор, сообщал брату Император Александр, слагает с нас прежние обязательства относительно Галлиполи и Дарданелл.

Если англичане сделают где-либо высадку, следует немедленно привести в исполнение предположенное введение наших войск в Константинополь.

Великому Князю Николаю Николаевичу предоставлялась при этом полная свобода действий на берегах Босфора и Дарданелл, с тем, однако, чтобы избежать непосредственного столкновения с англичанами, пока они сами не начнут враждебных нам действий.

Насильственное вторжение английского флота в Дарданеллы и появление его под стенами Константинополя было не только нарушением общеевропейского договора о недоступности Проливов военному флагу всех держав; оно грозило столкновением между британскими морскими и русскими сухопутными силами в непосредственном соседстве турецкой столицы, столкновением, неизбежным последствием которого было бы возобновление войны, только что прекращенной перемирием, и обращение ее в войну всеобщую, в которую неминуемо вмешались бы и другие державы.

Средством предупредить это бедствие, представлялось Императору Александру, введение части русских войск в Константинополь, с согласия Порты. С этой целью Государь обратился прямо к султану с телеграммой, в которой, ссылаясь на поступок англичан, предупреждал, что и сам он вынужден последовать их примеру, но исключительно с мирной целью, а именно, для поддержания порядка и спокойствия в Константинополе.

В ответе своем, Абдул-Гамид уверял, что в столице его все спокойно; что переговоры его уполномоченных с русскими не замедлят привести к скорому миру; что сами англичане, ввиду предъявленного Портой протеста, остановились перед Дарданеллами, а потому султан надеется, что и русский Император не даст хода заявленному им намерению и не будет настаивать на вступлении русских войск в Константинополь.

Оказалось, однако, что английская эскадра пренебрегла турецким протестом и, не взирая на отказ в фирмане для пропуска, 1-го февраля вошла в Мраморное море и бросила якорь у Принцевых островов.

Государь протелеграфировал султану, что, в случае вступления британских броненосцев в Босфор, ему невозможно будет не ввести в Константинополь на время части своей армий. "Ваше величество, — заметил по этому поводу Император, — слишком сознаете собственное достоинство, чтобы не признать, что, в данном случае, я не могу поступить иначе". Абдул-Гамид просил отложить эту меру, по крайней мере, до получения ответа на письмо, с которым он обратился к королеве Виктории, умоляя ее отозвать флот. На это Государь согласился.

Сент-джемский кабинет не уважил, однако, ходатайства султана и только предписал адмиралу Горнби отойти от Принцевых островов и стать на якоре в заливе Мандании, в Мраморном море, на более значительном расстоянии от Босфора.

Тогда Император Александр снова сам известил султана, что временное занятие Константинополя русскими войсками не может быть ни оставлено, ни отложено, коль скоро английская эскадра остается в Мраморном море, вместо того, чтобы уйти обратно за Дарданеллы.

Тогда же Великому Князю главнокомандующему подтверждено, в случае вступления английской эскадры в Босфор, стараться занять несколько укрепленных пунктов на европейском берегу и, вместе с тем, ускорить исполнение предположенного занятия "ближайших к Константинополю предместий", а на случай отказа султана в согласии на эти меры, приготовить достаточные силы. Вообще, Его Высочеству предоставлялось действовать по своему усмотрению, не ожидая особых разрешений из Петербурга.

Озабочиваясь исполнением Высочайшей воли, Великий Князь Николай Николаевич отправил в Константинополь первого драгомана посольства, чтобы разведать, в какой мере расположена Порта допустить временное занятие Константинополя русскими войсками.

По отзыву этого дипломата, турецкие министры противились лишь для виду и только на словах.

Султан, доносил он, пошлет в Адрианополь Намыка-пашу, чтобы постараться убедить Великого Князя отказаться от заявленного намерения, но кончится тем, что Порта поторгуется и под конец уступит.

Турки называли уже русскому драгоману константинопольские казармы, которые могли бы приютить русских солдат: Дауд-паша, Ильдыз-Чифтлик, на высотах Эюба. Между тем, первый турецкий уполномоченный, Савфет-паша, прибыл в Адрианополь, и граф Игнатьев предъявил ему, именем Великого Князя Николая Николаевича, требование перенесения русской главной квартиры, в сопровождении отряда в 10000 человек, в Сан-Стефано, местность, расположенную на берегу Мраморного моря и отстоящую от Константинополя в 10 верстах.

Порта долго медлила ответом, что побудило главнокомандующего объявить ее уполномоченному, что если ответ этот не будет получен в течение трех дней, то русская армия двинется вперед и займет впереди Константинополя все те позиции, которые признает нужным; всякая же попытка турок оказать сопротивление будет признана за нарушение перемирия.

Угроза подействовала.

Порта выразила согласие на русское требование, и 12-го февраля Великий Князь Николай Николаевич со своим штабом прибыл в Сан-Стефано.

Русские войска, переступив за установленную перемирием демаркационную черту, расположились вокруг этой местности, не дойдя, однако, ни до высот, господствующих над Константинополем, ни до Босфора.

Состоявшееся между тем соглашение с Англией не дозволило им также распространить наше занятие до Галлиполи и берегов Дарданелл.

Так понял и исполнил главнокомандующий преподанные ему из Петербурга наставления.

В них занятие Константинополя и европейского берега Босфора было обусловлено, с одной стороны, согласием Порты, с другой — вступлением английской эскадры в Босфор.

Но Порта не соглашалась, а англичане не только в Босфор не вошли, но, оставаясь в Мраморном море, отступили от Принцевых островов к Мандании.

К тому же, как доносил Великий Князь Государю, перемирие изменило наше положение далеко не в нашу пользу.

Численность турецких войск, сосредоточенных впереди столицы, увеличивалась с каждым днем и доступ к ней был уже не так легок, как за две недели перед тем. Занятием Сан-Стефано и его окрестностей главнокомандующий хотел поставить нашу армию в положение, сходное с тем, которое английская эскадра занимала в Мраморном море. Государь одобрил его решение и выразил удовольствие по поводу водворения его в "предместьи" Константинополя, с согласия султана.

К сожалению, предместье это отстояло от столицы на целые 10 верст. Между ним и Царьградом сосредоточились, на командующих позициях, все наличные военные силы Турции.

Берега Босфора и Дарданелл остались вне района нашего расположения, хотя между русскими и турецкими войсками и не было проведено новой демаркационной черты, и нам в первую минуту вольно было занять все, что бы мы ни пожелали.

В Сан-Стефано продолжались, начатые в Адрианополе переговоры о заключении "предварительного" мира. Турецкие уполномоченные затягивали их елико возможно, в надежде, что вмешательство европейских держав избавит их от печальной необходимости подписать трактат, который представлялся им смертным приговором Турции.

Это же соображение побуждало Императорский кабинет настаивать на скорейшем заключении договора.

Русским уполномоченным поручено объявить туркам, что пока не будет подписан с нами мир, Россия не согласится на созвание конференции.

Султан, в надежде на смягчение русских условий, выразил намерение отправить в Петербург чрезвычайного посла, но получил в ответ, что турецкий посол будет принят не ранее, как по заключении мира. Чтобы скорее достигнуть цели, графу Игнатьеву и Нелидову предписано не выходить из пределов данных им инструкций и даже поступиться некоторыми из первоначально заявленных требований, в том числе уступкой, в счет следующего России денежного вознаграждения, турецких броненосцев, занесенным в акт перемирия, а также обязательством Турции вступить в тайное соглашение с Россией по вопросу о Проливах.

Русские уполномоченные спешили окончить переговоры ко дню восшествия Императора АлександраІІ на Престол и, чтобы подписание трактата могло состояться в этот день, решились не настаивать на двух статях, возбуждавших сопротивление турок: о согласных действиях России и Турции на будущем европейском конгрессе и о дозволении сажать на суда русские войска, предназначенные к возвращению на родину, в Буюк-Дере, на берегу Босфора. 19-го февраля граф Игнатьев и Нелидов, с русской стороны, Савфет-паша и Саадуллах-бей — с турецкой, приложили свои подписи к акту "предварительного мира между Россией и Турцией.

О событии этом, закончившем продолжительную, славную, но стоившую многих тяжких жертв, войну, Великий Князь главнокомандующий объявил собранным на параде в Сан-Стефано, в виду Царьграда и святой Софии, войскам действующей армии. Сан-стефанский мирный договор совершенно видоизменял политическую поверхность Балканского полуострова.

За Турцией оставались на европейском материке лишь Константинополь, Адрианополь, Солунь, Эпир, Фессалия, Албания, Босния и Герцеговина.

Вся Болгария, от Дуная до Эгейского моря, от Черного моря до Охридского озера, обращалась в княжество, хотя и вассальное по отношению к султану, но вполне самостоятельное, с христианским управлением и народной милицией, с правом избрания князя; турецкие войска выводились из Болгарии, дунайские крепости имели быть срыты; впредь до образования болгарской милиции, русские войска занимали княжество в продолжение двух лет. Порта признавала независимость Черногории, получавшей значительное земельное приращение со стороны, как Албании, так и Герцеговины, а равно и по Адриатическому побережью.

Провозглашалась независимость Румынии и Сербии.

От Румынии отходил к России участок Бессарабии, отторгнутый по парижскому миру 1856 года, взамен которого она получала Добруджу; пределы Сербии расширялись к югу, в направлении к Старой Сербии.

В Боснии и Герцеговине вводились преобразования, проектированные константипольской конференцией 1877 года, с изменениями, которые будут установлены с общего согласия России и Австро-Венгрии.

Чтобы сохранить связь между этими двумя областями и прочими владениями султана, Черногория и Сербия не получили общей границы по реке Лиму, и Ново-Базарский дефилей оставлен за Турцией.

Устройство, сходное с тем, что с 1868 года введено было на острове Крите, распространялось на Эпир, Фессалию и Албанию.

Улучшения и реформы обещались армянам, а равно ограждение их безопасности от курдов и черкесов.

Размер денежного вознаграждения, следовавшего России за военные издержки и убытки, понесенные русскими областями и подданными, вследствие войны, определен в 1410 миллионов рублей.

Россия принимала в уплату большей части этой суммы, а именно 1100 миллионов, независимо от участка Бессарабии и Добруджи, предназначенной в вознаграждение Румынии, уступку в Малой Азии Ардагана, Карса, Батума, Баязета, с окружающей их территорией, вплоть до Саганлугского хребта.

Остальная часть контрибуции, 310 миллионов рублей, имела быть выплачена деньгами.

Порта обязывалась рассмотреть и удовлетворить предъявленные к ней или к ее подданным иски русских подданных.

Русским духовным лицам и паломникам обеспечивались, как в Европейской, так и в Азиатской Турции, все права и преимущества, предоставленные иностранцам других исповеданий.

Признавалось право покровительства как им, так и русским духовным и благотворительным учреждениям в Палестине и в других местах, императорских — посольства в Константинополе и консульств в Оттоманской империи.

Те же права и преимущества признавались за афонскими монахами русского происхождения.

Подтверждались не отмененные статьями сан-стефанского договора прежние трактаты и конвенции, заключенные между Россией и Турцией.

Для вывода русских войск из Европейской Турции назначался трехмесячный срок, а из Азиатской — шестимесячный.

Порта объявляла всеобщую амнистию.

Возвращение военнопленных имело состояться немедленно по ратификации договора Государем и султаном.

Обмен ратификаций должен был последовать в С.-Петербурге, в пятнадцатидневный срок. "Имею счастье поздравить Ваше Величество с подписанием мира, — телеграфировал Императору Александру Великий Князь главнокомандующий. — Господь сподобил нас, Государь, окончить предпринятое вами великое, святое дело. В день освобождения крестьян, вы освободили христиан из под ига мусульманского". Император отвечал выражением благодарности Всевышнему, признательности брату и победоносной его армии. Но тут же вырвалось у него восклицание: "Дай Бог, чтобы конференция не испортила достигнутого результата!" В день заключения мира султан поздравил Государя по телеграфу с годовщиной восшествия на Престол.

В ответе своем Император Александр выразил надежду, что мир послужит к восстановлению между ним и Абдул-Гамидом добрых отношений, долговечных и прочных.

Султан не замедлил ратифицировать прелиминарный мирный договор и с ним отправил в Россию чрезвычайным послом сераскира Реуфа-пашу, прибывшего в Петербург в сопровождении графа Игнатьева. 4-го марта произошел обмен ратификаций.

Сан-стефанский трактат обнародован во всеобщее сведение и сообщен правительствам великих держав.

Оставалось собраться европейскому конгрессу в Берлине, когда со стороны Англии возникли неожиданные препятствия.

Принимая приглашение на конгресс, сент-джемский кабинет условием своего согласия поставил, что рассмотрению конгресса будут подлежать все вопросы, затронутые в мирном договоре, заключенном Россией и Турцией, и что никакое изменение порядка, установленного прежними трактатами, не будет признано действительным иначе, как с общего согласия держав.

Требование это князь Горчаков счел оскорбительным для России, которая, если бы оно было удовлетворено, явилась бы на конгрессе, не в качестве равноправной участницы, а как бы в роли подсудимой, а потому канцлер решительно отклонил притязание Англии, заметив, что русский Двор уже согласился на обсуждение конгрессом вопросов, касающихся европейских интересов, и что дальше этого он пойти не может. Решение это канцлер так пояснил в телеграмме графу Шувалову: "Правительство королевы, как и все прочие великие державы, предоставляет себе на конгрессе полную свободу суждений и действий.

Не отрицая этой свободы для других, Россия требует ее и для себя, и она бы ограничила ее, если бы одна из всех держав приняла на себя предварительное обязательство". В Лондоне не удовлетворились этим заявлением и снова потребовали, чтобы Россия представила весь сан-стефанский мирный договор на обсуждение и решение конгресса.

Ответ князя Горчакова гласил: "В виду различных толкований свободы суждений и действий, которую Россия долгом считает сохранить за собой на конгрессе, Императорский кабинет определяет точный смысл ее следующим образом: он предоставляет прочим державам право возбуждать на конгрессе какие бы то ни было, признанные нужными, вопросы, а за собой сохраняет право принять или не принять эти вопросы к обсуждению". Скоро, однако, оказалось, что английские оговорки и ограничения лишь прикрывали решимость великобританского правительства прибегнуть к оружию.

Парламент вотировал потребованный от него на вооружения кредит в 6 миллионов фунтов стерлингов.

Первый министр, лорд Биконсфильд, настаивал на немедленном созвании резервов, и мера эта, решенная большинством министров, побудила лорда Дерби сложить с себя звание министра иностранных дел. Преемником ему назначен лорд Салисбюри.

Новый министр не замедлил обнародовать циркуляр к дипломатическим представителям Англии, явившийся грозным обвинительным актом по адресу России.

Все постановления сан-стефанского мира представлялись в нем направленными к распространению и утверждению преобладания России на Востоке.

Такое именно значение приписывал лорд Салисбюри и созданию единой Болгарии, простирающейся от Черного моря до Эгейского, и предоставлению России права наблюдать за введением преобразований в прочих христианских областях, оставленных за Турцией, и оторванности Константинополя от этих областей, и значительному земельному приращению России на Дунае и в Малой Азии; наконец, выговоренному в пользу ее денежному вознаграждению, значительно превышающему платежные средства Порты. Допустить этого Англия не может, в особенности — подчинения исключительно русскому влиянию оттоманского правительства, владеющего местностями, с коими столь тесно соприкасаются британские интересы: Босфором и Дарданеллами, берегами Леванта, Красного моря и Персидского залива.

Соглашаясь с необходимостью улучшения участи христианских подданных султана, сент-джемский кабинет требовал, чтобы существующие договоры были изменены не иначе, как с согласия всех держав-участниц этих договоров на общеевропейском конгрессе.

Князь Горчаков не оставил обвинений лорда Салисбюри без возражения.

В ответном циркуляре он искал установить, что при переустройстве Востока Россия не преследует никаких своекорыстных целей, не ищет подчинить своему исключительному влиянию ни новосозданную Болгарию, ни прочие христианские государства и народности Балканского полуострова, ни самую Порту. Единственная выгода, выговоренная ею в свою пользу — присоединение участка Бессарабии, отторгнутого от нее в 1856 году, и уступка трех крепостей в Азии — далеко не возмещает принесенных ею жертв. Единственная цель ее — обеспечить христиан Востока от произвола и насилия мусульман и тем самым поддержать существование Оттоманской империи.

Не менее решительные возражения против сан-стефанского договора, чем Англия, предъявила и Австро-Венгрия.

Граф Андраши долго не высказывал своего мнения о частностях русско-турецкого мирного трактата, ограничиваясь общими замечаниями и упреками в нарушении Россией уговора, заключенного с Австро-Венгрией до войны. В Петербурге причиной разногласия с Веной считали простое недоразумение, для разъяснения которого Император Александр отправил в Вену графа Игнатьева, снабдив его собственноручным письмом к императору Францу-Иосифу.

Русскому дипломату не удалось убедить венский Двор в полном соответствии сан-стефанского мира с условиями австро-русского соглашения 1877 года, но он успел настоять на предъявлении графом Андраши замечаний на те из статей договора, которые австро-венгерский министр считал несогласными с интересами монархий Габсбургов, а также изменений, которые он желал бы в него внести.

Последние сводились к следующим пунктам: 1) занятие Австро-Венгрией не только Боснии и Герцеговины, с включением и южных округов, присужденных в Сан-Стефано Черногории, но и Ново-Базарского санджака, т.е. местности, расположенной к югу от Герцеговины, между границами Сербии и Черногории, а также крепости Ада-Кале на острове Дунае; 2) отказ в согласии на дарование Черногории какого-либо порта на Адриатическом море; 3) изменение западной границы Сербского княжества, установленной сан-стефанским трактатом со стороны Боснии и Старой Сербии; 4) исключение из состава Болгарии всей Македонии, т.е. округов, расположенных к западу от водораздела между морями Черным и Адриатическим, а также проведение южной границы княжества в расстоянии, менее близком к Адрианополю; наконец, 5) сокращение срока занятия Болгарии русскими войсками с двух лет на шесть месяцев.

В случае согласия России на эти перемены, Австро-Венгрия обязывалась оставаться верной своему с ней соглашению, не вступать в сделку с Англией, поддержать требование России о возвращении ей Дунайского участка Бессарабии и вообще, поддерживать на будущем конгрессе ее дипломатическую программу.

В противном случае венский Двор уже не будет считать себя связанным прежними обязательствами и предоставит себе полную свободу действий.

В Петербурге были тем менее расположены удовлетворить требованиям графа Андраши, что те из них, которые касались распространения австрийского занятия на южную Герцеговину и на Ново-Базарский округ, а также лишение Черногории доступа к морю, составляли прямое отступление от условий австро-русского уговора.

Не прерывая доверительных переговоров с Веной, у нас стали деятельно готовиться к войне, не только с Англией, но и с Австрией, тем более что громкие протесты против сан-стефанского мира стали раздаваться и в некоторых из Балканских государств.

Румыния восставала против решенной помимо нее и вопреки ей, уступки Бессарабского участка;

Греция, выведшая свои войска из Фессалии, требовала от Англии награды за воздержание от участия в войне России с Турцией и допущения своих уполномоченных на конгресс.

Даже Сербия выражала неудовольствие, признавая недостаточным выговоренное в ее пользу земельное приращение.

В нашем главном штабе составлен был план военных действий на случай объявления России войны Англией и Австрией.

Решено собрать на австрийской границе армию, составленную из войск, не принимавших участия в походе 1877 года, с подкреплением их некоторыми частями, которые предполагалось вызвать с Кавказа и из-за Дуная. Но последняя мера могла быть принята лишь под условием предварительного овладения берегами Босфора и заграждения этого пролива, которое воспрепятствовало бы английскому флоту проникнуть в Черное море и действовать, как на сообщения обеих наших армий, дунайской и кавказской, так и на Черноморское наше побережье.

Тотчас по подписании сан-стефанского мира Великому Князю Николаю Николаевичу предписано было принять заблаговременно меры к сосредоточению значительных сил в ближайшем к Константинополю и к Галлиполи районе, на случай войны с Англией и с Австрией, и для воспрепятствования прорыва английского флота через Босфор.

В особенности интересовались в Петербурге вопросом: можно ли надеяться на содействие турок, как уверял находившийся в русской столице сераскир Реуф-паша, или придется овладеть Босфором силой? Местные признаки указывали на несостоятельность первого предположения.

На требование Великого Князя главнокомандующего, разрешить посадку русских войск на суда в Буюк-Дере для возвращения их в Россию, Порта отвечала, что не может допустить этого, так как появление русских в этой местности будет сочтено английским правительством за занятие Константинополя и повлечет за собой вторжение британской эскадры в Босфор.

Вообще Порта заявила, что станет протестовать против всякого движения наших войск к Белградскому лесу или к Буюк-Дере, то есть, в направлении к Босфору.

Вопрос о том, как отнесется Турция к разрыву России с Англией и какое положение займет она между воюющими сторонами, поставлен был прямо Великим Князем главнокомандующим султану при первом личном свидании с ним, происходившем в Илдыз-Киоске 15-го марта. Ответ Абдул-Гамида звучал уклончиво.

Спрашивать его об этом — несправедливо после того, как ему обломали руки и ноги и довели Турцию до состояния полного бессилия.

Не мог же он силой задерживать английский флот перед Дарданеллами в то самое время, когда русская армия, подобно неудержимому потоку, наступала на его столицу? И теперь всякая попытка с его стороны воспротивиться действиям англичан обрекла бы Константинополь на гибель.

Ведь не для чего иного, как для спасения Константинополя принял султан тяжкие русские условия мира. Положение его между русскими и англичанами — то же, что между молотом и наковальней.

С ужасом помышляет он о возможности, — впрочем, мало вероятной, по его мнению, — вступления английской эскадры в Босфор.

Голова идет у него кругом от одной этой мысли, и спрашивать, как он поступит в данном случае, все равно, что спросить его: что станется с ним на том свете? Он сам этого не знает. Бесспорно лишь то, что Россия довела Турцию до нынешнего состояния беспомощности.

Но от нее же зависит предупредить все эти грозные случайности.

Чего ради англичане вступили в Мраморное море? Из опасения занятия Константинополя русскими.

Теперь мир подписан и русская армия удалится отсюда.

Удаление ее, конечно, повлечет и удаление англичан за Дарданеллы.

Султан пригласит их к тому, как только русские войска начнут отступление.

Но Великий Князь настаивал на первоначальном своем вопросе.

Тогда Абдул-Гамид снова распространился о намерении соблюдать относительно России доброжелательный нейтралитет, о несчастьях Турции, о ее бессилии, о невозможности предвидеть то, как поступит она в случае ужасной катастрофы, под которой султан разумел столкновение России с Англией, и едва ли не разрушение Константинополя. "Если, — прибавил он, — "русский Император желает, чтобы я сделал более, то пусть и он сделает что-нибудь для нас". Турцию надо поддержать, возвратить ему, султану, хоть несколько обаяния, смягчением подавляющих условий мира. Под этим Абдул-Гамид разумел применение к Болгарии постановлений константинопольской конференции 1877 года, дабы доказать, что Россия не желает окончательного распадения Турции.

В таком только случае он будет в состоянии дать оттоманской политике новое направление и, быть может, даже заключит с Россией оборонительный и наступательный союз, а это было бы ей небесполезно в случае составления против нее общеевропейской коалиции.

Так не лучше ли сделать это ныне же, оказать более справедливости несчастным туркам, преследуемым дикарями-болгарами, не заслуживающими того сочувствия, которое питает к ним Россия?.. Но в Петербурге не были расположены на какие-либо уступки в пользу Турции, а потому находили, что беседа султана с Великим Князем ничего хорошего не обещает.

Однако ввиду представлявшегося с каждым днем все более и более неизбежным разрыва с Англией, Великому Князю Николаю Николаевичу подтверждено, чтобы он, приготовив все нужное для решительных действий, потребовал от Порты категорического ответа: как намерена она поступить в случае войны между Россией и Великобританией? Если Порта захочет действовать заодно с нами, то должна передать нам немедленно укрепления Босфора, по крайней мере на европейском берегу, и войти в соглашение относительно распределения ее военных сил. Если же оттоманское правительство признает себя слишком слабым для принятия деятельного участия в войне против Англии, то ему следует, по сдаче нам всех прибрежных укреплений, прекратить всякие вооружения, распустить или удалить свои войска, которые затрудняли бы наши действия, разоружить военные суда свои в Черном море, поставить их в указанные нами порты, и воспретить своим подданным всякое участие во враждебных нам действиях.

Как в том, так и в другом случае русские войска не должны были вступать в самый Константинополь, а только утвердиться на берегах Босфора, чтобы установить в нем заграждения.

Непредвиденным остался третий случай: уклонение Порты от всякого соглашения с нами, полное подчинение ее внушениям английской и австрийской дипломатии и открытый переход на сторону Великобритании и Австро-Венгрии в тот день, когда державы эти вступили бы с Россией в вооруженную борьбу.

На такой именно исход указывали все ее действия и распоряжения: отказ в разрешении сажать русские войска на суда в Босфоре, замедление в выводе турецких гарнизонов из Варны, Шумлы и Батума и в сдаче этих крепостей, наконец, сосредоточение всех наличных оттоманских военных сил в Константинополе и его окрестностях и возведение вокруг столицы многочисленных и сильных укреплений.

При таких условиях Высочайшая воля об обезоружении турецкой армии и флота и о занятии и заграждении Босфора могла быть исполнена не иначе как открытой силой, то есть с нарушением мира и с возобновлением против Турции военных действий.

Невзирая на неблагоприятные стратегические условия, в коих находилась со времени заключения мира русская армия, на ослабление ее численного состава, на сильно развитую в ней смертность от тифа и других заразных болезней, несмотря также на ежедневное возрастание сил неприятеля, на занимаемые им грозные позиции и на близость великобританской эскадры, Великий Князь главнокомандующий не отказывался предпринять эту отчаянную попытку, но, ввиду тяжкой ответственности, которой подвергла бы его возможная неудача, настаивал, чтобы ему было дано на то точное и определенное приказание.

Такого приказания не последовало. 17-го апреля Великий Князь Николай Николаевич был, по собственной просьбе, вынужденной расстроенным состоянием его здоровья, отозван в Петербург с производством в генерал-фельдмаршалы, в каковое звание возведен в тот же день и Великий Князь Михаил Николаевич, а главнокомандующим действующей армией назначен генерал-адъютант Тотлебен.

Первой заботой нового вождя было исследовать на месте положение армии и обсудить вопрос о плане будущих военных действий на случай войны с Англией.

Успешное заграждение Босфора минами он признал, при настоящих обстоятельствах, "немыслимым делом", так как при сопротивлении турок, владеющих обоими берегами пролива, мы бы не успели под огнем неприятеля погрузить достаточное число мин до появления английской эскадры в Босфоре, а потому Тотлебен находил и самое занятие Босфора бесцельным, ибо оно не помешало бы англичанам проникнуть в Черное море. Весьма трудной и рискованной операцией считал также Тотлебен штурм константинопольских укреплений и взятие с боя турецкой столицы, хотя и допускал, что занятие ее русскими войсками произвело бы сильное нравственное впечатление на турок и на Европу.

Но, рассуждал он, приобретенные этим выгоды будут лишь временными.

Война этим не окончится, а только затянется на продолжительное время, в течение которого русская армия может быть вынуждена к отступлению вследствие недостатка продовольствия, развития болезней и решительных действий неприятеля на растянутую донельзя и совершенно необеспеченную линию наших сообщений.

С другой стороны, в случае неудачного штурма армия будет поставлена в самое затруднительное положение и могут быть утрачены все результаты, добытые предшедшей кампанией.

Лучшим исходом представлялось Тотлебену добровольное отступление армии к Адрианополю, по очищении турками Шумлы и Варны, при надлежащем обеспечении тыла, что дало бы нам возможность отбить все попытки неприятеля к овладению завоеванной нами Болгарией и, пользуясь обстоятельствами, — разбить его в поле. Только при этом условии главнокомандующий считал возможным отделить от дунайской армии два корпуса для подкрепления ими войск, сосредоточенных вдоль австрийской границы.

Ввиду всех этих обстоятельств Императорскому кабинету не оставалось ничего иного, как продолжать вести с Австрией и Англией доверительные переговоры и все усилия направить к достижению мирного разрешения возникших с этими державами несогласий.

При этом, естественно, рождался вопрос: которую из двух держав легче удовлетворить, которая из них удовольствуется меньшими уступками? По мнению большинства русских дипломатов, следовало установить прежде всего соглашение с Австро-Венгрией, как потому, что потребованные ею изменения в сан-стефанском трактате представляли меньшую важность, по сравнению с английскими, так и потому, что, по общему убеждению, в случае войны с Австрией Англия непременно приняла бы в ней участие, но едва ли бы решилась вести войну с Россией один на один, без поддержки австрийцев.

В Петербурге не без колебаний решились на уступки венскому Двору, к тому же не сразу, выразив сначала лишь согласие на распространение австрийского занятия на южные округа Герцеговины и на заключение Австро-Венгрией с соседними княжествами торговых и таможенных договоров, потом — даже на отделение восточной части Болгарии в особое автономное княжество, пользующееся одинаковыми правами и преимуществами с Болгарией западной; зато настаивали на даровании Черногории гавани на Адриатическом море и не соглашались ни под каким видом на уступку Австрии Ново-Базарского санджака, т. е. узкой полосы земли, отделяющей Черногорию от Сербии, в том уважении, что владение этим участком (enclave) доставило бы Австрии преобладающее военное и политическое положение во всей западной половине Балканского полуострова и обратило бы в ее подручницы как Черногорию, так и Сербию.

Россия — рассуждали у нас — естественная покровительница славянских народностей; она может допустить отсрочку полного их освобождения, но не вправе подвергать опасности будущее их развитие и самое существование.

Предложения русского Двора не удовлетворили графа Андраши, признавшего их недостаточными.

Он объявил, что доселе противостоял всем заискиваниям англичан, оспаривал их доводы против созвания конгресса и даже отверг их план разделения Болгарии на северную и южную, но что если не состоится соглашения с Россией, то Австро-Венгрии поневоле придется вступить в сделку с Англией, чтобы не очутиться одинокой на предстоящем конгрессе.

Русская дипломатия все еще рассчитывала на содействие князя Бисмарка для образумления Австрии и удержания ее в составе трехдержавного союза. Но немецкий канцлер упорно держался политики, возвещенной им с самого начала восточного кризиса, отказываясь произвести какое-либо давление на венский Двор. Он находил, что для России даже выгодно дозволить Австрии зарваться (s''enferrer) на Балканском полуострове и, во всяком случае, не стоит рисковать войной с соседней великой державой из-за большего или меньшего протяжения границ Болгарии.

Если, невзирая на это, война все же вспыхнет между ними, то Германия, говорил Бисмарк, останется нейтральной, так как ей одинаково было бы неприятно поражение как той, так и другой из воюющих сторон.

Уклоняясь таким образом от вмешательства в пререкания с.-петербургского кабинета с венским, Бисмарк сам предложил, для предотвращения столкновения английских морских сил с русской армией под стенами Царьграда, выступить посредником между Россией и Англией и устроить соглашение между ними, в силу которого, английская эскадра ушла бы из Мраморного моря за Дарданеллы, одновременно с удалением от турецкой столицы русских войск. Предложение это было принято, как в Петербурге, так и в Лондоне, но оно не привело к желаемому соглашению.

Англичане требовали удаления русской армий на линию Мидия-Aдрианополь-Дедеагач, т.е. на расстояние, несравненно дальнейшее от Константинополя, чем то, что отделяет этот город от бухты Безика, обычной стоянки британского флота в Архипелаге.

На это, разумеется, не согласились в Петербурге, а также не сошлись и на сроке, предположенном на случай нового разрыва и возвращения обеих сторон на прежние позиции.

Прошло уже два месяца со дня подписания сан-стефанского мирного договора, а вопрос о мире или войне ни на шаг не приблизился к развязке.

Вооружения Англии и Австрии вызывали усиленные вооружения России, мобилизацию всех ее военных сил, сосредоточение одной армии на австрийской границе и другой вдоль Черноморского побережья.

Дипломатические переговоры тянулись вяло и бесплодно, не подавая надежды на успех. В особенности тяжко было это положение для России, средства которой были истощены войной предшедшего года, тогда как громадным чрезвычайным расходам на военные надобности не предвиделось конца. В последних числах апреля в Петербурге решились, чтобы выйти из состояния томительной неизвестности, снова воззвать к содействию Германии.

Решено было отдать на суд князя Бисмарка и самого императора Вильгельма поведение, как Англии, так и Австро-Венгрии, и просить их, с одной стороны, произвести на сент-джемский кабинет давление, дабы побудить его не воздвигать препятствий к собранию европейского конгресса, который один может обеспечить мир Европы, а с другой — повлиять на венский Двор в том смысле, чтобы он удовлетворился нашими уступками, не вступая в стачку с Англией и не разрывая связи, соединявшей в общем соглашении три соседние империи.

Сообщение это не нашло уже в Берлине князя Бисмарка, под предлогом нездоровья, удалившегося в поместье свое Фридрихсруэ, близ Гамбурга, где канцлер германской империи и остался выжидать выяснения общего политического положения.

Никому тягостное положение, в котором находилась Россия, несшая все бремя войны и лишенная возможности воспользоваться ее выгодами, не представлялось яснее, чем послу нашему в Лондоне.

Граф Шувалов признавал необходимым во чтобы ни стало выйти из этого положения, но не считал пригодным к тому средством одновременное удаление от Константинополя русской армии и английского флота, находя, что подобная мера состоялась бы в исключительную пользу англичан.

Не был он сторонником и европейского конгресса, на котором, как предвидел он, должно было неминуемо произойти сближение между представителями Великобритании и Австро-Венгрии, в ущерб России.

Но идею конгресса выдвинул вперед сам князь Горчаков еще до начала русско-турецкой войны и снова выступил с ней по ее окончании.

По мнению графа, если конгресс был неизбежен, то следовало попытаться предупредить на нем стачку австрийцев с англичанами.

Средством к тому представлялось Шувалову предварительное соглашение с сент-джемским Двором по главным статьям сан-стефанского трактата.

В беседах своих с лордом Салисбюри граф Шувалов старался внушить ему, что долг обоих правительств сделать все от них зависящее, чтобы избежать войны и сохранить мир, и что даже конгресс может повести к войне, если Россия и Англия не условятся предварительно о взаимных уступках делу мира. Поэтому им непременно следует объясниться: какие из статей сан-стефанского мира могут быть удержаны, какие изменены и в каком смысле? Если удастся придти к соглашению по спорым вопросам, то успех конгресса и мирный его исход будут вполне обеспечены.

Великобританский министр иностранных дел, после некоторых колебаний и совещания с первым министром, лордом Биконсфильдом, согласился на предложенный нашим послом обмен мыслей, но под условием глубочайшей тайны. Дабы избежать всякой огласки, решено, что переговоры лорда Салисбюри с графом Шуваловым будут происходить только на словах, что русский посол не будет доносить о них своему Двору письменно, а сам отправится в Петербург, чтобы довести до сведения Государя и канцлера о достигнутом результате.

На такой способ ведения переговоров последовало Высочайшее разрешение.

После нескольких совещаний, обоюдным уполномоченным удалось установить главные основания будущего соглашения.

Англия изъявила согласие на присоединение к России придунайского участка Бессарабии, Карса и Батума, но требовала разделения Болгарии на две части: северную и южную, границей которых должны были служить Балканы.

Оставалось найти формулу созвания конгресса, которая не слишком бы противоречила противоположным заявлениям по этому предмету Дворов петербургского и лондонского.

Граф Шувалов предложил посвятить князя Бисмарка в тайну англо-русского соглашения и просить его созвать конгресс в Берлине на следующем оснований: каждая из держав-участниц конгресса, принимая приглашение на конгресс, тем самым выражает готовность подвергнуть обсуждению его все статьи сан-стефанского договора.

Отправляясь из Лондона в Петербург, граф Шувалов заехал к князю Бисмарку в Фридрихсруэ.

Немецкий канцлер был крайне удивлен известием, что русскому послу в Лондоне удалось убедить английских министров согласиться на земельное приращение, выговоренное в Сан-Стефано в пользу России, не только в Европе, но и в Азии. "В таком случае, — сказал он, — вы хорошо сделали, что уговорились с Англией.

Она одна объявила бы вам войну, тогда как Австрия не двинется без союзников". Бисмарк принял условленную между Шуваловым и Салисбюри формулу приглашения на конгресс и вообще обещал оказать нам в дальнейшем направлении дела полную поддержку.

То же обещание повторил и император Вильгельм, которому граф Петр Андреевич представился проездом через Берлин.

Прибыв в Петербург 30-го апреля, Шувалов нашел высшие правительственные круги утомленными войной и единодушно расположенными в пользу мира. Средства государства были истощены, боевые запасы израсходованы.

В трудности, едва ли не в полной невозможности продолжать войну уверяли посла высшие государственные сановники, гражданские и военные.

Император Александр был не менее князя Бисмарка удивлен неожиданной податливостью английских министров, и отнесся к ней несколько скептически.

Выслушав доклад Шувалова, он сказал, что для него все равно — будет ли одна, две или даже три Болгарии; важно лишь, чтобы все они получили учреждения, которые обеспечили бы их от возможности повторения турецких зверств и неистовств.

Что же касается до согласия Англии на уступку России Карса и Батума, то Государь просто отказывался ему верить, утверждая, что как только дело дойдет до подписания договора, то англичане отступятся от своих обещаний, словом, что они "проведут" графа Шувалова.

Вопрос о соглашении с Англией обсуждался в нескольких совещаниях под председательством Императора.

Из всех условий самым тяжким для Его Величества было право, выговоренное Англией в пользу Турции — занять линию Балкан ее войсками.

Но как оно, так и все прочие, были приняты совещанием, утверждены Государем, и граф Шувалов снабжен полномочием для подписания с маркизом Салисбюри тайной конвенции.

Отпуская посла, Император Александр объявил ему, что назначает его первым уполномоченным на конгрессе.

Вторым уполномоченным имел быть посол при германском Дворе, П. П. Убри. "Приезд графа Шувалова, — писал Государь главнокомандующему действующей армии, генерал-адъютанту Тотлебену, — дал нам некоторую надежду на сохранение мира... Переговоры с Австрией еще не привели ни к какому положительному результату, но главный вопрос должен решиться на днях в Лондоне.

Если соглашение с Англией состоится, то не вероподобно, чтобы Австрия одна решилась объявить нам войну, а если бы была довольно безумна, чтобы на это решиться, то можно полагать, что Турция будет скорей на нашей стороне, ввиду нескрываемого Австрией желания занять Боснию и Герцеговину, не временно, а постоянно..." На возвратном пути в Лондон граф Шувалов снова заехал в Фридрихсруэ, чтобы условиться с князем Бисмарком относительно времени созвания конгресса.

От него узнал он, что, по отъезде его из Петербурга, Государь, уступая просьбам старца-канцлера, согласился на назначение первым уполномоченным на конгрессе князя Горчакова, причем Шувалов становился вторым, а Убри третьим.

Известие это произвело на Бисмарка крайне раздражающее впечатление.

Лично дружный с Шуваловым, но весьма не расположенный к князю Горчакову, он воскликнул: "Теперь все изменилось.

Мы с вами останемся друзьями на конгрессе, но я не позволю Горчакову снова влезть ко мне на плечи и обратить меня в свой пьедестал!" Немалого труда стоило Шувалову убедить немецкого канцлера, что речь идет не о личных отношениях его к Горчакову, а о дружественном расположении Германии к Императору Александру и к России, и об исполнении ее обязательств перед ними. По возвращении в Лондон, граф Шувалов 18-го мая подписал с лордом Салисбюри три тайные конвенции, главные условия которых были следующие: Болгария разделялась на две части: одна к северу, другая к югу от Балкан; северная область получала политическую автономию под управлением князя, а южная лишь широкую административную автономию, под властью генерал-губернатора из христиан, назначаемого Портой, с согласия Европы, на пятилетний срок. Южная Болгария не должна была доходить до Эгейского моря; восточные границы обеих областей также изменялись, с тем, чтобы оставить вне их население неболгарского происхождения; турецкие войска выводились, как из северной, так и из южной Болгарии, но Англия предоставляла себе выговорить на конгрессе право для султана, в известных случаях и под некоторыми ограничениями, вводить свои войска в южную Болгарию, располагать их вдоль ее границ, назначать с согласия держав начальников милиции в этой области.

Обещанные Портой права и преимущества ее христианским подданным в европейских областях, как-то: в Эпире, в Фессалии и других, а также армянам в Малой Азии, будут поставлены под наблюдение не одной России, но и всех прочих великих держав.

Англия хотя и относится с глубоким сожалением к намерению России присоединить участок Бессарабии, отторгнутый от нее в 1856 году, но не будет препятствовать осуществлению этого намерения.

Соглашаясь на присоединение к России Карса и Батума, Англия принимает к сведению обещание русского Императора, что русская граница не будет впредь распространяема со стороны Азиатской Турции.

Зато Россия отказывается от приобретения Алашкертской долины с крепостью Баязетом, и взамен их будет настаивать на уступке Персии Портой города Хотура с его округом.

Россия обязуется не обращать в земельное приращение выговоренное в ее пользу, денежное вознаграждение за военные издержки, которое не лишит Англию ее прав в качестве кредитора Порты и ничего не изменит в положении, что занимала она в этом отношении до войны. Таковы были главные статьи англо-русского соглашения, сверх которых Англия оставляла за собой право возбудить на конгрессе несколько второстепенных вопросов, как-то: участие Европы в организации обеих Болгарий; срок русского военного занятия Болгарии и прохода через Румынию; условия судоходства по Дунаю; все постановления, касающиеся Проливов, и т. п. Четыре дня спустя, 22-го мая, германское правительство разослало всем державам-участницам парижского трактата 1856 года приглашение съехаться на конгресс в Берлин для обсуждения условий прелиминарного мирного договора, заключенного между Россией и Турцией.

Конгресс съехался в Берлине к назначенному дню. Первыми уполномоченными великих держав явились на нем первенствующие министры, руководившие их внешней политикой: за Германию — князь Бисмарк, за Австро-Венгрию — граф Андраши, за Великобританию — первый министр граф Биконсфильд и министр иностранных дел маркиз Салисбюри, за Францию, Италию и Турцию — министры иностранных дел: Ваддингтон, граф Корти и Каратеодори-паша. Государственный канцлер князь Горчаков хотя и считался первым уполномоченным России, но по старости и крайне расстроенному состоянию здоровья не принимал деятельного участия в совещаниях, на которых отстаивать интересы России выпало, главным образом, на долю второго уполномоченного, графа Шувалова.

Христианские балканские государства: Греция, Румыния, Сербия и Черногория, также прислали в Берлин своих представителей, но они не были допущены на конгресс и приглашались к переговорам с уполномоченными великих держав только вне заседаний.

Важнейшие вопросы обсуждались и разрешались, не в самых заседаниях конгресса, а большей частью в частных собраниях, им предшествовавших, между представителями России, Англии и Австро-Венгрии.

Те из них, которые составляли предмет спора Великобритании с Россией, были уже предрешены соглашением, состоявшимся до конгресса между графом Шуваловым и маркизом Салисбюри.

Но такого соглашения не последовало между Дворами петербургским и венским, которым пришлось согласовать свои противоположные виды на самом конгрессе.

Посредничеству князя Бисмарка обязан граф Андраши, что все его требования были признаны как английскими, так и русскими уполномоченными.

С другой стороны, немецкий канцлер, верный своему слову, не раз вмешательством своим, решал в пользу России пререкания, возникавшие по второстепенным или вновь возбужденным на конгрессе вопросам между представителями России и Великобритании.

Председательствуемый князем Бисмарком берлинский конгресс заседал ровно один месяц. Первое его заседание происходило 1-го июня, а 1-го июля подписан заключительный акт, известный под названием берлинского трактата.

В главных чертах конгресс подтвердил результаты, добытые русско-турецкой войной и занесенные в сан-стефанский мирный договор, но значительно видоизменил их в смысле интересов западных держав, преимущественно Англии и Австро-Венгрии.

Под именем Болгарии конгресс разумел лишь болгарские области к северу от Балкан, возведенные на степень вассального, но вполне автономного княжества, с правом избрания князя, утверждаемого султаном, с согласия великих держав, а также — содержать войско, и выработать органический статут.

Впредь до введения в княжестве нового государственного устройства, управление им возлагалось на Императорского русского комиссара, для содействия коему, "с целью контроля", приданы были оттоманский комиссар и консулы великих держав.

Временное управление имело продолжаться не долее девяти месяцев со дня ратификации берлинского договора, после чего следовало приступить к избранию князя и Болгария вступала в полное пользование своей автономией.

Турецкие войска очищали Болгарию, а крепости подлежали срытию и не могли быть впредь восстановляемы болгарским правительством.

Болгария к югу от Балкан, составляла отдельную область, получившую название Восточной Румелии, которая хотя и оставлялась под непосредственной военной и политической властью султана, но пользовалась полной административной автономией.

Границы ее не доходили к югу до Эгейского моря, а к востоку не простирались далее бывшего Филиппопольского санджака.

Во главе области ставился генерал-губернатор из христиан, назначаемый на пятилетний срок Портой, с согласия великих держав.

В Восточной Румелии вводилась местная милиция, подчиненная начальнику, назначенному султаном, но турецкие войска сохраняли право занимать границы области, не исключая северной, т.е. линии Балкан, воздвигать на них укрепления, а в случае опасности внутренней или внешней, могли даже вступить и внутрь области.

Организация Восточной Румелии поручалась международной комиссии из представителей великих держав и Порты, которая должна была управлять ее финансами впредь до введения нового управления.

Русские войска, занимавшие, как Болгарию, так и Восточную Румелию, не должны были превышать состава в 50000 человек, а срок их пребывания определен в девять месяцев со дня ратификации берлинского трактата.

В следующие затем три месяца Россия обязывалась окончательно очистить от войск своих и Румынию.

Все пространство к востоку от Болгарии и Восточной Румелии до границы Албании, включая и часть побережья Эгейского моря, отнесенную по сан-стефанскому договору к Болгарии, оставлялось за Турцией, которая обязывалась ввести, как в этих областях, так и во всех прочих подвластных ей частях Европейской Турции, населенных христианами, областное устройство, сходное с тем, которое в 1868 году введено на острове Крите, с предоставлением местному населению участия в составлении новых правил.

Греции представлялось условиться с Портой относительно исправления границ, а если обе державы не успеют придти к соглашению, то великие державы предложат им свое посредничество.

Австро-Венгрия получала право занять своими войсками и ввести свое управление в Боснии и Герцеговине, а также держать гарнизоны в Ново-Базарском санджаке, оставленном за Портой, и проложить в этой области военные и торговые дороги.

Великие державы и Порта признавали независимость Черногории, получавшей земельное приращение со стороны Герцеговины и Албании, хотя и значительно меньшее, чем то, что было присуждено ей по сан-стефанскому трактату.

На Адриатическом побережье получала она порт Антивари, но без права содержать военные суда под своим флагом.

Морская полиция в черногорских водах предоставлялась Австро-Венгрии, которая обещала торговому флагу Черногории покровительство своих консульских агентов.

Провозглашалась независимость от Порты Сербии и Румынии.

К Сербии прирезывалось несколько округов, но в более восточном направлении, чем по сан-стефанскому миру. Румыния получала Добруджу в обмен придунайского участка Бессарабии, который присоединялся к России, хотя и без устьев Дуная, оставленных за Румынией.

Подтверждались и расширялись права Дунайской европейской комиссии, в состав которой вступала Румыния.

Ардаган, Карс и Батум с их округами присоединялись к России, которая возвращала Порте уступленные ей в Сан-Стефано Алашкертскую долину и город Баязет.

Батум провозглашался вольной гаванью, исключительно торговой.

Хотур отходил к Персии.

Порта обязывалась ввести в областях своих, населенных армянами, улучшения и преобразования, вызываемые местными потребностями, и о ходе их периодически сообщать великим державам.

В Румынии, Сербии и Черногории, равно и в Болгарии и Восточной Румелии, наконец, во всех владениях султана: провозглашалась полная свобода вероисповедания и пользование всеми гражданскими и политическими правами, распространялось на лиц всех исповеданий.

Порта обещала предоставить эти же преимущества и духовным лицам всех народностей в своих владениях, как европейских, так и азиатских, признав право покровительства над ними, а также над их церковными и благотворительными учреждениями, за дипломатическими и консульскими представителями великих держав.

Оговорены при этом исконные права Франции и установлено, что положение, существующее в Святых Местах, не может быть видоизменено.

Наконец, в заключение, утверждены все не отмененные или не измененные берлинским трактатом постановления парижского договора 1856 года и лондонского —1871 года. Ратификация берлинского трактата Императором Александром последовала 15-го июля. XXIII. Внешние сношения после войны (1878—1881). Заключая мир с Портой после победоносной войны, приведшей русскую армию к стенам Царьграда, Император Александр имел в виду согласовать результаты войны с существованием Турции, как независимой державы, и избежать конечной развязки Восточного вопроса, другими словами, разрушения Оттоманской империи.

В Петербурге ласкали себя надеждой, что дарование самостоятельного управления христианским подданным султана в Европе прекратит всякий повод к несогласиям России с Турцией.

Но мысль о сближении с Россией после войны, хотя и не была чужда Абдул-Гамиду и некоторым из его советников, однако, не иначе, как под условием значительного смягчения тяжких для Турции постановлений сан-стефанского договора.

Между тем, в Петербурге и слышать не хотели о каких-либо изменениях в статьях прелиминарного договора, последствием чего явилось заключение между Англией и Турцией союзного трактата, коим Англия обещала защищать азиатские владения султана от русского нападения, а Порта обязалась пред ней даровать подданным султана в Азии те же права и преимущества, что и в Европе, и сверх того предоставила Англии занять своими войсками остров Кипр и ввести в нем свое управление.

Таким образом, влияние Англии стало преобладающим в Порте, которая не делала ни шагу, не спросясь совета и не сообразуясь с указаниями великобританского посла, в чаянии, что лондонскому Двору удастся, на предстоявшем конгрессе, добыть ей те облегчения, которых ей не удалось достигнуть посредством прямого соглашения с Россией.

При таких неблагоприятных обстоятельствах, вновь назначенному послу в Константинополе князю А. Б. Лобанову-Ростовскому приходилось вести с турецкими министрами переговоры по важным вопросам, не разрешенным сан-стефанским трактатом, вследствие торопливости, с которой заключен был этот акт. Тотчас по подписании берлинского трактата посол заявил Порте, что отступление русской армии от Царьграда, после того как турецкими войсками будут очищены и сданы нам крепости Шумла, Варна и Бургас.

Сдача этих крепостей последовала: Шумлы —7-го июля, Варны —25-го и Бургаса —25-го августа, а 5-го августа, после блестящего смотра, произведенного главнокомандующим в Сан-Стефано, в присутствии высших турецких сановников и иностранных послов, в виду Константинополя, началось возвращение русских войск в отечество.

Одна часть их отплыла на судах морем в Одессу и Севастополь; другая отступила сухим путем в направлении к границам Восточной Румелии и Болгарии.

В первых числах сентября главная квартира действующей армии перенесена в Адрианополь.

В этом городе она пробыла целые пять месяцев.

Дальнейшее отступление пришлось приостановить вследствие ряда происшествий, возбуждавших опасение, что обязательства, наложенные на Порту берлинским трактатом, не будут ею исполнены.

То были: восстание мусульман, вспыхнувшее в Родопских горах; образование албанской лиги и сопротивление ее передаче черногорцам территорий, присужденных им конгрессом; жестокости, совершенные турками над христианами в местностях, очищенных русскими войсками, по мере возвращения в них оттоманских властей.

Но главной причиной продолжительного пребывания в Адрианополе главнокомандующего с его штабом и задержания отступления армии было уклонение Порты от заключения с Россией окончательного мирного договора, который подтвердил бы все статьи сан-стефанского прелиминарного трактата, не отмененные берлинским конгрессом.

Трудная задача эта была возложена на князя Лобанова.

Не малым препятствием успеху переговоров служили беспрерывные перемены в личном составе оттоманского правительства.

По этому поводу Император Александр, по возвращении в Петербург из Ливадии, где по обыкновению проводил осень, писал главнокомандующему от 12-го декабря: "Политические дела, к сожалению, продолжают находиться в том же неопределительном положении, которое для нас столь томительно.

Перемена министерства в Константинополе вновь замедлила заключение окончательного мирного договора с Портой.

По последним сведениям князя Лобанова, преемник Савфета-паши, Каратеодори высказал заверение о желании его окончить это дело в возможно скорейшем времени; но я не вполне доверяю этим заверениям, зная из достоверных источников, что английский посол Лэйярд продолжает употреблять все средства, чтобы препятствовать исполнению наших требований.

С другой стороны, обнаружившиеся несогласия между членами румелийской комиссии не предвещают ничего хорошего; европейские ее члены, как кажется, хотя и убедились в непрактичности будущей ее организации на основании берлинского трактата, но не имеют довольно смелости в том признаться публично.

Из этого возникает новая комбинация об occupation mixte. Если она нам будет предложена, то мы, разумеется, не иначе можем на нее согласиться, как по окончании предоставленного нам срока оккупации и с тем, чтобы и мы в ней участвовали наравне с прочими.

Покуда все войска наши должны оставаться на занимаемых ими ныне местах, до сдачи Портой Подгорицы и подписания и ратификации окончательного мирного договора... Я сам было простудился в Москве; и вследствие того не могу еще отделаться от кашля. Слабость, которую я после того чувствовал, начинает проходить и силы возвращаются, хотя забот у меня немало.

Да поможет нам Бог, как можно скорее выйти из теперешних компликаций, как внешних, так и внутренних". Отвечая на поздравление главнокомандующего с наступлением нового 1879 года, Император телеграфировал ему: "Благодарю и поздравляю также с новым годом тебя и все славные войска твоей армии. Дай Бог, чтобы нам удалось, наконец, заключить окончательный мир и воротить вас домой. В этом заключаются ежедневные мои молитвы". Тотчас по подписании окончательного мира с Портой, Высочайше повелено Тотлебену принять все меры к немедленному возвращению действующей армии в Россию. "Ни в каком случае, — подтвердил ему Государь в письме от 23-го января, — не допускаю возможности, не только дальнейшего оставления армии за границей, но и продления оккупации далее срока, назначенного берлинским трактатом.

Сообщи это категорически князю Дондукову". Четыре дня спустя, 27-го января, князь Лобанов, преодолев все затруднения, подписал в Константинополе с уполномоченным Порты, министром иностранных дел Каратеодори-пашой, окончательный мирный договор.

Актом этим устанавливались мир и дружба между обеими империями; объявлялось, что постановлений берлинского трактата заменили статьи трактата сан-стефанского, измененные или отмененные конгрессом; следующее России от Турции денежное вознаграждение определено в 802? миллиона франков, а способ уплаты предоставлен позднейшему соглашению; вознаграждение русским подданным за убытки ограничено суммой в 2675000 франков; положено свести и уплатить взаимные счеты по содержанию военнопленных; предоставлено жителям уступленных России местностей оставить оные в трехлетний срок с правом продажи их недвижимых имуществ; обещано прощение лицам, компрометированным в сношениях с неприятелем во время войны, и дозволено тем из оттоманских подданных с их семьями, которые того пожелают, удалиться вслед за русской армией; дарована амнистия всем оттоманским подданным, принимавшим участие в событиях, предшествовавших войне, и подвергнутых за это ссылке или какому-либо иному наказанию; введены снова в действие приостановленные войной все договоры и обязательства обеих сторон, касающиеся торговли или прав, предоставленных в Турции русским подданным;

Порта обязалась покончить полюбовно все иски русских подданных и доставить им удовлетворение.

Мир с Турцией по ратификации обнародован Высочайшим манифестом.

Император Александр был крайне обрадован вестью о заключении окончательного мира. "Дай Бог, чтобы он был прочен, — телеграфировал Государь главнокомандующему действующей армии, — и чтобы вы все благополучно вернулись домой. При этом не могу не повторить мое сердечное спасибо тебе и всем участникам в минувшей войне. Вы все честно и славно исполнили свой долг". Но все еще политический горизонт представлялся Императору Александру довольно мрачным. "Не могу скрыть от тебя, — писал он Тотлебену от 6-го февраля, — моих опасений о тех компликациях, которые нас еще ожидают, благодаря непрактичности решений берлинского конгресса.

Никому лучше не известно, как тебе, что затруднения эти начали уже обнаруживаться.

Несмотря на то, нам следует держаться того, что было решено еще во время пребывания твоего в Ливадии... Мне остается желать, чтобы эвакуация армии нашей исполнилась, согласно твоему плану, в должном порядке и чтобы не повторилось теперь того же, что произошло при отступлении нашем из Сан-Стефано.

Опасаюсь еще больших беспорядков, когда придется нам совершенно очистить Восточную Румелию.

Все меры, ныне нами предпринимаемые относительно сей отторгнутой части Болгарии, должны бы доказать Европе правильность наших действий, и потому ответственность за те волнения, которые могут произойти тогда между болгарами, падет не на нас, а на прочие великие державы, участвовавшие в берлинском конгрессе.

Ты хорошо сделал, что отклонил вмешательство их представителей в так называемой европейской комиссии в дела, касающиеся собственно нашего управления..." Высочайшая воля была исполнена. 6-го февраля начался отход войск с передовых пунктов.

К началу марта турецкие владения в Европе и в Азии были все очищены от русских войск. Оккупационный русский корпус остался, на точном основании постановления берлинского конгресса, лишь в Восточной Румелии и в Болгарии для обеспечения вводимого там нового государственного устройства.

Дело это берлинский конгресс возложил на русскую власть только в северной Болгарии и то — под наблюдением комиссаров великих держав.

В Болгарии южной составление органического статута поручено было комиссии из делегатов всех держав, участвовавших в конгрессе.

Впредь до введения нового устройства в обеих областях, они оставлены под русским управлением.

По кончине начальника гражданского управления в Болгарии, князя Черкасского, умершего в Сан-Стефано в самый день подписания прелиминарного мирного договора, Император Александр главой этого управления назначил, с званием Императорского комиссара, генерал-адъютанта князя Дондукова-Корсакова, избравшего местом своего пребывания Филиппополь.

Но когда состоялось на конгрессе разделение Болгарии на вассальное княжество и автономную область, Императорский комиссар переехал в северную Болгарию, а во главе временного управления Восточной Румелией поставлен особый генерал-губернатор, генерал-адъютант Столыпин.

Скоро прибыла в Филиппополь и европейская комиссия, приступившая к выработке основного закона области и, согласно постановлению конгресса, принявшая в свое заведование ее финансы.

Между иностранными комиссарами, с одной стороны, русскими властями и болгарским населением — с другой, происходили частые пререкания и даже столкновения, устранять и сглаживать которые выпадало на долю примиряющего влияния русского посла в Константинополе.

Император Александр сам глубоко скорбел о расчленении Болгарии. "Симпатии болгар, находящихся под нашим управлением, — писал он Тотлебену, — к их соплеменникам, оставшимся под владычеством Турции, вполне понятны.

Поэтому я опасаюсь, что образование так называемой Восточной Румелии, согласно берлинскому трактату, окажется на деле неисполнимым.

Самое выгодное было бы для нас, если бы члены европейской румелийской комиссии сами могли в том убедиться..." Государь одобрял распоряжения главнокомандующего об устранении европейских комиссаров от вмешательства в управление области и об образовании местной милиции, с русскими кадрами и инструкторами.

По представлению генерал-адъютанта Тотлебена, он разрешил передать в военные склады обеих Болгарий все ружья системы Крынка, оставшиеся без употребления после перевооружения нашей пехоты ружьями Бердана, "дабы дать, — как выразился он в письме к главнокомандующему, — болгарам возможность, подобно албанцам, отстаивать свою независимость". В другом письме к нему же Император развивал следующие мысли: "Те меры, которые ты предлагаешь... я одобряю, как существенное средство, могущее остановить переселение христиан из Восточной Румелии, когда настанет время очищения ее нашими войсками, и ты справедливо говоришь, что нам никогда не представится более благоприятного случая подготовить болгар к самозащите, как в настоящее время, когда все распоряжения зависят еще от наших властей.

При этом, весьма вероятно, как ты сам говоришь, что Порта будет протестовать против учреждения больших складов оружия и обучения стрельбе большого числа охотников и что в своих протестах найдет сочувствие и других держав.

Но я полагаю, как и ты, что ни одно государство по этому вопросу не объявит нам войны и что все ограничится протестами, а между тем, дело будет сделано и независимость болгар обеспечена не менее Албании, которая, и я полагаю, по всей вероятности, отложится от Турции.

Назначение турецких офицеров в болгарскую милицию — немыслимо и не может состояться, ибо по берлинскому договору Порта обязана назначать таковых той же национальности, которой принадлежит большинство милиционеров.

Наблюдение за этим есть одна из главных обязанностей румелийской комиссии, в которой участвуют и наши делегаты.

Совершенно правильные их действия дают мне полную надежду, что они не попустят никакого отступления от настоящего смысла берлинского договора, которого исполнение равно обязательно для всех держав, в нем участвовавших". Императора продолжало озабочивать движение в среде болгарского населения, направленное против разъединения Болгарии.

В конце февраля 1879 г. Его Величество так выражал Тотлебену опасения свои по этому поводу: "Из телеграмм явствует, что умы болгар находятся в большом волнении, и что они не могут привыкнуть к мысли отчуждения от княжества Восточной Румелии и Македонии, и хотят обратиться с протестом на решение берлинского договора ко всей Европе и будто бы в этом находят поддержку, как в английском, так и в австрийском делегатах.

Признаюсь, на поддержку эту я смотрю с большим недоверием и опасаюсь намерения их вовлечь болгар в такие действия, которые могли бы оправдать в глазах Европы вооруженное вмешательство Турции, тем более, что из секретных сведений мы знаем достоверно, что английское правительство советует туркам ускорить занятием и укреплением некоторых пунктов в Балканах.

К сожалению, по берлинскому трактату, турки имеют на это право, но, однако, не прежде окончательного проведения пограничной линии между княжеством Болгарским и Восточной Румелией, на чем я и настаиваю". По мере приближения определенного конгрессом срока вывода русских войск из Восточной Румелии и передачи управления этой областью назначенному султаном, с согласия великих держав, генерал-губернатору, Император Александр все более и более утверждался в убеждении, что отказ Порты от пользования предоставленным ей конгрессом правом содержать турецкие гарнизоны в Балканах, было бы лучшим средством успокоить волнение умов в болгарском населении, предотвратить беспорядки, и до известной степени, примирить болгар с разделением их отечества на две, или, точнее, на три части. Взгляд свой Государь изложил в собственноручном письме к султану, которое отправил в Константинополь с генерал-адъютантом Обручевым.

Абдул-Гамид внял благоразумному совету и уполномочил русского генерала объявить населению Восточной Румелии, что Порта, не отрекаясь от своих прав, не имеет, однако, в настоящую минуту намерения вводить турецкие войска в автономную область.

Из Константинополя генерал-адъютант Обручев направился в Филиппополь. 24-го апреля он всенародно прочитал воззвание русского Императора к болгарам Восточной Румелии.

Государь объявлял им о твердой решимости своей исполнить в точности постановления берлинского трактата, который один может обеспечить им пользование правом, добытым русским оружием, и о приказании, данном русским войскам — очистить эту область в установленный конгрессом срок. Его Величество благодарил население за чувства преданности и признательности, неоднократно выраженные русскому Царю и России, и изъявлял надежду, что чувства эти будут переданы нынешним поколением детям и внукам.

Перечислив права, обеспеченные жителям области органическим статусом, выработанным международной комиссией: охрана жизни, чести и собственности, мирное самоуправление и распоряжение финансовыми средствами страны, под властью генерал-губернатора, христианина и единоверца, — Император приглашал их пользоваться этими правами в духе мирного развития их гражданской жизни. Он выражал строгое порицание замыслам, имеющим целью насильственное низвержение порядка, установленного в крае с общего согласия великих держав, которое могло бы навлечь на страну лишь новые бедствия и подорвать в корне дело национального возрождения.

Царские слова генерал-адъютант Обручев пояснил в речи, непосредственно обращенной к народу, в которой упомянул и об обещании султана не вводить турецких войск в Восточную Румелию, пока не будет нарушен в этой области законный порядок.

Императорское воззвание произвело на обитателей Восточной Румелии ожидаемое действие.

Введение в область нового управления и водворение в ней генерал-губернатора по назначению султана произошли в полном порядке.

Одновременно новое государственное устройство введено и в Болгарском княжестве.

Основной закон страны, названный органическим уставом, выработан был в совете Императорского комиссара в Болгарии и пересмотрен в особой комиссии, при II отделении Собственной Его Величества канцелярии.

Проект устава, по утверждении Государем, был передан князем Дондуковым-Корсаковым на обсуждение созванного им в Тырнове собрания именитых людей Болгарии, открытие которого состоялось 13-го февраля.

Сессия Тырновского учредительного собрания продолжалась около шести недель, в течение которых оно пересмотрело и переработало проект органического устава переименовав его в "конституцию Болгарского княжества". 17-го апреля, в день рождения Императора Александра, в Тырнове, после торжественного молебствия, совершенного на площади, перед конаком, Императорский комиссар открыл великое народное собрание, созванное уже на основании конституции для избрания князя и которое единогласно провозгласило принца Александра Баттенбергского владетельным и наследственным князем Болгарии.

Весть об избрании племянника Императрицы Марии Александровны болгарским князем Император Александр получил в Ливадии, где, вместе с Августейшей супругой проводил часть весны 1879 года. Туда же прибыл вскоре принц Александр Баттенбергский и там принял депутацию от Тырновского собрания, привезшую ему постановление о выборе.

Напутствуемый наставлением и щедро одаренный милостями русского Государя, молодой князь посетил Дворы великих держав, в Константинополе принял из рук султана фирман, утверждавший его избрание, и 25-го июня высадился на болгарский берег в Варне где встретил его князь Дондуков.

Строго придерживаться духа и буквы берлинского трактата, добросовестно исполнить все его постановления — такова была программа, указанная Высочайшей волей дипломатическим представителям России при иностранных Дворах.

Если последствием ее будет всеобщее умиротворение, рассуждал князь Горчаков, то Россия может только выиграть от прекращения неопределенного положения, тяжким бременем лежащего на ней; если же, напротив, она приведет к усложнениям, то лучше для России встретиться с ними, сосредоточив внутри себя свои силы. Невзирая, однако, на такой образ мыслей и тщательно согласованный с ним образ действий русского Двора, отношения его к прочим великим державам не только не улучшились, но, можно сказать, обострялись с каждым днем. Всех больше подозрительности, вовсе не скрываемой враждебности, проявляла Англия.

Первым поводом к пререканиям с ней послужили афганские дела. В промежуток времени между заключением сан-стефанского мира и собранием берлинского конгресса, когда у нас ожидали объявления войны англичанами и готовились к ней, часть войск ташкентского военного округа была двинута за Аму-Дарью к границам Афганистана, а в Кабул к эмиру Шир-Али отправлено посольство, с целью привлечь его к союзу против Великобритании.

Весть о прибытии в столицу Афганистана генералов Столетова и Разгонова и о почетном приеме, оказанном им эмиром, получена была в Лондоне вскоре по возвращении туда из Берлина лордов Биконсфильда и Салисбюри.

Она крайне встревожила правительство и общественное мнение Англии и вызвало обращение сент-джемского кабинета в Петербург с требованием немедленного отозвания русских посланцев из Кабула, под тем предлогом, что в силу соглашения, состоявшегося между Россией и Англией в 1873 году, Россия обязалась не включать Афганистан в сферу своего влияния.

Русский Двор отвечал, что действие этого соглашения прервано событиями последнего времени, но что он не прочь возобновить его, если Англия обещает уважать независимость Афганистана.

Лорд Салисбюри дал это заверение, хотя и не без существенных оговорок, вследствие чего между ним и русским послом в Лондоне состоялся обмен писем, коими англо-русское соглашение по среднеазиатским делам признано сохранившим для обеих сторон обязательную силу. Русское посольство было отозвано из Кабула, а англо-индийские войска тремя колоннами вступили в Афганистан.

Между тем эмир Шир-Али объявил народу, что не хочет вступать ни в какие сделки с англичанами и сам поедет в Петербург, чтобы несогласия свои с ними отдать на суд Императора всероссийского. 1-го декабря 1878 года он выехал из Кабула, назначив сына своего, Якуб-хана, правителем на время своего отсутствия, и в сопровождении генерала Разгонова прибыл в Мазаришериф, местность, находящуюся в русских владениях.

Туркестанскому генерал-губернатору предписано было принять эмира с честью, но задержать его в Ташкенте, отнюдь не допуская продолжать следование в Петербург.

Шир-Али умер от гангрены 9-го февраля в Шир-Абаде, не доехав даже до Ташкента.

Мир, предписанный англичанами его сыну и преемнику Якуб-хану, окончательно подчинил Афганистан влиянию Великобритании.

Не считая возможным противодействовать такому распространению английского могущества в Средней Азии, в непосредственном нашем соседстве, русское правительство решило, со своей стороны, расширить наши среднеазиатские владения, включив в них туркменскую степь, к востоку от Каспийского моря, и для того овладеть Ахал-Текинским оазисом, отстоящим от Мерва на расстоянии 200 верст. Предпринятая летом 1879 года экспедиция в степь не увенчалась успехом, но была возобновлена в следующем году, под начальством генерал-адъютанта Скобелева, который 12-го января 1881 года взял Денгиль-Тепе приступом и привел туркмен в подданство Белому Царю. В продолжение переговоров, происходивших по среднеазиатским делам, английские министры выказали большую раздражительность.

Еще более вызывающего образа действий относительно России держались они во всех вопросах, касавшихся введения нового порядка на Балканском полуострове.

Горький опыт ее давнего прошлого окончательно подорвал веру Императорского кабинета в возможность войти в соглашение с Англией, явно выступившей противницей России на Западе, как и на Востоке.

В Петербурге убедились, что главная цель сент-джемского кабинета утвердить свое влияние в Константинополе, совершенно вытеснив из советов Порты влияние России, а Император Александр прямо заподазривал Англию в стремлении к овладению проливами Босфорским и Дарданелльским.

Тем более расположен был русский Двор поддерживать тесное и дружественное единение с Берлином и Веной, так называемое "соглашение трех Императоров", несколько ослабевшие узы которого, по-видимому, были возобновлены на берлинском конгрессе.

Князь Бисмарк продолжал уверять нас, что Германия заранее согласна на все, что будет решено и установлено сообща Россией и Австро-Венгрией, а венский Двор, в возмездие всех уступок, сделанных ему русскими уполномоченными на конгрессе, положительно обязался оказывать дипломатическое содействие усилиям России к устранению трудностей, которые могли бы встретиться при приведении в исполнение решений конгресса.

Говоря об этом содействии, обещанном нам из Берлина, как и из Вены, Государь в письме к Тотлебену от 19-го октября 1878 года, писал: "Весьма желательно в теперешних обстоятельствах действовать нам за одно с сими двумя кабинетами... В этом тройственном согласии вижу лучшее обеспечение сохранения мира". К сожалению, скоро обнаружилась тщетность этих ожиданий.

В начале 1879 года в Петербурге уже считали соглашение трех Императоров фактически расторгнутым поведением наших союзников в отношении к России.

Скоро прибавился новый повод к неудовольствию на действия правительств германского и австро-венгерского.

То были стеснительные для русской торговли меры, принятые ими сообща вдоль русских границ, для воспрепятствования чуме, появившейся в низовьях Волги, проникнуть из России в Западную Европу.

Меры эти приняты без предварительного извещения о них русского правительства, что и было сочтено Императором Александром за нарушение международных приличий.

В августе он обратился к императорам Вильгельму и Францу-Иосифу с собственноручными письмами, в которых звучал упрек за противоречие между их личными уверениями в дружбе и поведением их правительств, и высказывалось опасение, что если настоящие отношения двух императорских Дворов к России не изменятся, то как бы они не привели, в более или менее близком будущем, к разрыву с ней. Особенной грустью и горечью было проникнуто письмо к тому из монархов, которого Государь считал своим ближайшим и лучшим другом — к императору германскому. "Канцлер вашего величества, — писал Александр Николаевич, — забыл обещания 1870 года..." Искренний и задушевный тон письма подействовал на старца-императора, поспешившего отправить в Варшаву, где находился Император Александр, фельдмаршала Мантейфеля с ответным письмом, в котором он просил племянника тотчас же съехаться с ним на русской границе.

Свидание обоих монархов произошло в пограничном местечке Александрове 22-го и 23-го августа.

Императоры Александр и Вильгельм обменялись новыми уверениями в личной дружбе и словом: ни в каком случае не допускать, чтобы взаимные несогласия их правительств могли довести дело до войны между Россией и Германией.

Отправление императора Вильгельма на свидание с русским Государем и обмен дружеских с ним уверений не согласовались с видами князя Бисмарка, который хотел воспользоваться обстоятельствами, чтобы осуществить давнюю свою мечту: соединить узами тесного союза австро-венгерскую монархию с германской империей.

Незадолго до съезда монархов в Александрове, он вызвал в Гастейн, где лечился водами, графа Андраши и выработав с ним главные основания австро-немецкого союзного договора сам поехал в Вену. Проект трактата, составленный в Вене Бисмарком и Андраши и уже принятый австрийским императором, Бисмарк отправил к своему государю в Баден-Баден с вице-канцлером графом Штольбергом.

Император Вильгельм уступил давлению лиц, его окружавших, членов королевской семьи и довереннейших советников, и утвердил проект трактата.

Самый союзный договор подписан был в Вене графом Андраши и германским послом, принцем Рейсом 26-го сентября.

Во вступлении к договору изложены причины, побудившие к заключению союза: забота о безопасности обоих государств и о спокойствии их народов.

Договор состоял из трех статей.

Первой статьей обе стороны обязывались в случае нападения на них России помогать друг другу всеми силами и не заключать мира с ней иначе, как сообща, на одинаковых условиях.

Вторая статья установляла, что если на одну из сторон нападет какая-либо иная держава, то другая сторона не должна ни в каком случае ее поддерживать, но соблюдать по отношению к первой дружественный нейтралитет; если же нападающую державу поддержит Россия, то обязательство военной помощи, изложенное в первой статье, вступает немедленно в силу. Третья статья постановила хранить в тайне союзный договор и сообщать его посторонней державе не иначе как по взаимному согласию обеих сторон.

Заключалась она так: "Во внимание к чувствам, выраженным Императором Александром при свидании в Александрове, обе высокие договаривающиеся стороны питают надежду, что вооружения России не окажутся в действительности угрожающими для них и, следовательно, у них в настоящую минуту нет никакой причины сделать сообщение.

Но в случае, если, вопреки всем ожиданиям, надежда эта не оправдается, то обе договаривающиеся стороны почтут за долг чести по меньшей мере предупредить доверительно Императора Александра, что они обязаны признать нападение на одну из них за направленное против их обеих". К концу 1879 года Европа находилась в крайне возбужденном состоянии.

Но мало-помалу тревога улеглась, и дела приняли более мирный и спокойный оборот.

На такую перемену повлияла происшедшая в апреле следующего 1880 года перемена в английском министерстве: замена ториев у власти вигами, с Гладстоном во главе нового кабинета.

Натянутость отношений между Петербургом, с одной стороны, Берлином и Веной — с другой, также несколько ослабла, после того как государственный канцлер, князь Горчаков, удалился на покой, сохранив, впрочем, свое звание и только изредка приезжая в Петербург, но зиму и лето проводя за границей, причем управление министерством иностранных дел вверено было его товарищу, статс-секретарю Гирсу. Соглашение трех императоров отошло в область истории.

Но неизменной осталась пережившая все испытания личная дружба, связывавшая Императора Александра с императором Вильгельмом.

Она выразилась 19 февраля 1880 года, в день празднования двадцатипятилетия годовщины вступления Государя на Престол, в кабинетном письме императора германского, обнародованном тогда же во всеобщее сведение. "Предстоящий возврат того дня, — писал маститый монарх, — в который Ваше Величество двадцать пять лет тому назад приняли бразды правления, дает мне желанный случай выразить мою радость о том, что дружба, связывавшая наших в Бозе почивающих родителей, сохранилась и в наших настоящих отношениях". Император Александр не остался в долгу у дяди. 10-го марта того же года, в день рождения его, Государь приветствовал его телеграммой, в коей говорил, что более, чем когда-либо, полагается на старую и постоянную дружбу Императора для поддержки и упрочения добрых отношений между Россией и Германией, согласно с их общими интересами. XXIV. Крамола (1861—1880). Первые шесть лет царствования Императора Александра II протекли среди глубокого мира внутреннего.

В продолжение их никто в России не посягал на государственный порядок, общественное спокойствие ни разу не было нарушено.

Кротость и милосердие Государя, великодушно простившего и возвратившего из ссылки и заточения политических преступников, осужденных в предшедшее царствование, привлекли к нему все сердца.

Общество с радостью приветствовало благие начинания молодого Императора, направленные к преобразованию всех отраслей управления, с доверием относилось к нему. Но как только разгорелась в Варшаве польская смута, в непосредственной связи с нею начали проявляться и в России признаки революционного настроения некоторой, хотя, впрочем, весьма небольшой, части русского общества.

С весны 1861 года в Петербурге разбрасывались летучие листки, отпечатанные в тайной типографии и требовавшие независимости Польши и созвания учредительного собрания или земского собора для начертания конституции для России.

Воззвания эти, исходившие от нескольких тайных кружков различных наименований: "Великорусс", "Земская дума", "Земля и Воля", становились все радикальнее; в одном из них, распространенном в сентябре и озаглавленном "К молодому поколению", заявлялись самые крайние требования: насильственный переворот, ниспровержение существующего государственного и общественного строя, всеобщий передел земли, замена постоянного войска народным ополчением, введение представительного образа правления и ограничение самодержавной власти.

Появление последнего листка совпало с беспорядками, происшедшими осенью 1861 года среди студентов С.-Петербургского университета, скоро распространившимися и на все университеты провинциальные.

Последствием их было исключение из университетов значительного числа студентов, участников беспорядков, и высылка их под надзор полиции в разные города Империи.

Та же мера принята и относительно лиц, замешанных в дело распространения революционных воззваний, составители которых и главные зачинщики преданы суду Правительствующего Сената и осуждены на каторгу.

В течение 1862 года брожение, охватившее так называемые передовые круги и, в частности, учащуюся молодежь, не только не улеглось и не успокоилось, но приняло еще большие размеры.

Поддерживаемое некоторой частью повременной печати, только что освобожденной от цензурных стеснений, оно увлекало лиц обоего пола, мужчин и женщин различных общественных классов, молодых писателей, офицеров, врачей, воспитанников учебных заведений, отчасти преподавателей и даже университетских профессоров.

К этому времени относятся первые попытки распространить революционные начала и в народе, под предлогом обучения его грамоте в воскресных школах.

Подпольные листки самого возмутительного содержания продолжали появляться в большом числе. Их рассылали по почте, разбрасывали по улицам столицы и даже в Зимнем дворце в ночь под Светлое Христово Воскресение, во время заутрени.

Листок "Молодая Россия" прямо взывал к бунту, кровавому и беспощадному, к всеобщей резне, с целью переустройства общества на иных началах и провозглашения в России социальной и демократической республики.

Вслед за появлением этого воззвания вспыхнули в Петербурге пожары, в короткое время принявшие огромные размеры и повторившиеся в разных городах и местностях Империи.

Такой оборот дела побудил правительство прибегнуть к чрезвычайным и энергическим мерам. По Высочайшему повелению закрыты воскресные школы, приостановлено издание печатных органов, виновных в распространении разрушительных учений, и для обнаружения тайных революционных сообществ, так нагло заявлявших о своем существовании, образована особая следственная комиссия под председательством статс-секретаря князя А. Ф. Голицына.

Комиссия эта произвела ряд обысков и многочисленные аресты.

Лица, изобличенные в преступных деяниях, преданы суду Сената, присудившего главнейших из них, в том числе писателя Чернышевского, к лишению всех прав состояния и к ссылке в Сибирь на каторжную работу на продолжительные сроки, а менее виновных — к поселению в Сибири же. Но большинство арестованных лиц постигла административная кара: они высланы в более или менее отдаленные местности, где и водворены под полицейским надзором.

Не столько, однако, эти меры строгости, сколько вспыхнувший в начале 1863 года мятеж в Царстве Польском и в Западном Крае произвел в настроении русского общества коренной и спасительный перелом.

Совращенная с правого пути, русская молодежь очнулась, отрезвилась и примкнула к единодушному выражению патриотических чувств всех званий и состояний русского народа, спешивших излить их пред Государем, как олицетворением отечества, верховным блюстителем его целости, независимости и достоинства.

Посреди всеобщего, всенародного одушевления, как дым, рассеялись революционные бредни ничтожного и беспочвенного меньшинства.

Напрасно пытались снова сплотить и возмутить его лондонские выходцы, открыто выступившие защитниками польских притязаний; напрасно старался повлиять на русских людей польский революционный комитет, руководивший восстанием и имевший в русской столице сильные связи, даже в высших правительственных кругах: воззвания, печатаемые в Лондоне, распространяемые в России по распоряжению варшавского жонда и обращенные к русским образованным классам, к офицерам и солдатам, к казакам, наконец, к крестьянам, оставались без отклика.

Не оправдались и надежды, возлагаемые поляками на действие подложного манифеста, составленного от царского имени и раскинутого по всему Поволжью, в котором объявлялась Высочайшая воля о предоставлении крестьянам всей земли, оставшейся, за наделом их, в собственности государства и землевладельцев.

Великорусские крестьяне так же мало поддались на это прельщение, как крестьяне малорусские на обещания золотой грамоты, изданной от имени жонда народового с приглашением их восстать против русского правительства, за что вся земля, которой они пользовались, предоставлялась им в безмездную собственность.

Крестьяне повсюду предъявляли грамоты в полицию и выдавали властям их распространителей.

Так рассыпались в прах революционные мечтания при первом соприкосновении с действительностью.

Заступничество за поляков окончательно подорвало влияние на русское общество и лондонских выходцев, первый удар которым нанес в русской печати Катков, громовой статьей ответивший на вызов Герцена и возложивший на него ответственность за гибель множества молодых людей, совращенных или увлеченных его проповедью. "Колокол", расходившийся в первые годы своего существования в количестве от 2000 до 2500 экземпляров, спустился до 500, а с 1868 года прекратился вовсе. После подавления польского мятежа совершенно прекратились острые проявления революционного брожения в России.

Государственные преобразования, быстро следовавшие одно за другим, судебная реформа и введение земских учреждений открывали молодежи широкий доступ к участию в делах управления.

Выстрел Каракозова зловещим светом озарил внутреннее положение России.

Председательствуемая графом Муравьевым следственная комиссия хотя и установила, что злодейская попытка цареубийства не истекала из заговора, а зародилась в голове одного безумца под впечатлением окружавшей его среды и исповедуемых ею разрушительных учений, но она же обнаружила в высшей степени серьезное явление: повальное заражение целого поколения русской учащейся молодежи язвой социализма.

Результаты, добытые следствием о злодеянии Каракозова, заключают в себе в зародыше все последующее развитие социально-революционного движения в России.

Так, выяснено, что небольшой по числу своих членов Ишутинский кружок в Москве, состоявший преимущественно из студентов и к которому принадлежал цареубийца, замышлял подготовить государственный переворот следующими действиями: 1) пропаганда между сельским населением, с объявлением, что земля составляет собственность всего народа; 2) возбуждение крестьян против землевладельцев, дворянства и вообще против властей; 3) устройство разных школ, артелей, мастерских, переплетных, швейных и иных ассоциаций, дабы посредством их сближаться с народом и внушать ему идеи социализма; 4) заведение в провинции библиотек, бесплатных школ и разных обществ на началах коммунизма для привлечения и подготовления новых членов, с тем чтобы провинциальные кружки состояли в зависимости от центрального общества в Москве и получали от него направление; 5) распространение в народе социалистических учений чрез воспитанников семинарий и сельских учителей; 6) социально-революционная пропаганда по Волге, пользуясь удобством пароходных сообщений.

В будущем развитии предполагалось разделить тайное сообщество на отделы с различными наименованиями: "взаимного вспомоществования", "переводчиков и переводчиц", "поощрения частного труда". Отделы эти имели быть облечены законной формой, и для прикрытия революционной цели предполагалось исходатайствовать им утверждение правительства.

Московский кружок намерен был войти в близкие сношения с другими подобными же кружками в Петербурге и в других городах и постепенно распространить свою агитационную деятельность на всю Империю.

Все это были только предположения, едва намеченные и далекие еще от осуществления, но они несомненно указывали на то, что социалистические начала получили широкое распространение среди учащейся молодежи и пустили в ней глубокие корни. Несмотря на это, ни одна из правительственных мер не была направлена прямо к искоренению зла. Члены Ишутинского кружка Верховным Уголовным судом приговорены к каторжным работам на разные сроки; значительное число их единомышленников высланы в разные города под надзор полиции; запрещены окончательно два органа так называемого передового направления: "Современник" и "Русское Слово"; во главе III отделения поставлен граф П. А. Шувалов, а во главе столичной полиции — генерал-адъютант Трепов; наконец, министром народного просвещения назначен обер-прокурор Св. Синода граф Д. А. Толстой.

В Высочайшем рескрипте на имя председателя Комитета Министров князя П. П. Гагарина Государь хотя и выразил твердое намерение охранить русский народ от зародышей вредных лжеучений и волю свою, чтобы на воспитание юношества было обращено особое внимание и чтобы оно было направляемо в духе истин религии, уважения к правам собственности и соблюдения коренных начал общественного порядка, но мудрые слова эти остались мертвой буквою и не нашли себе применения в ряде мер, принятых новым министром народного просвещения по вверенному ему ведомству.

Внимание графа Толстого обращено было исключительно на поддержание в высших учебных заведениях внешнего порядка и благоустройства.

Усугублены суровые меры против студенческих сходок в стенах университета и вне его; студенты лишены права распоряжаться кассой взаимопомощи, устраивать в пользу ее спектакли и концерты, собирать пожертвования для неимущих товарищей, заведовать собственной библиотекой.

Распоряжения эти вызывали в университетской молодежи крайнее раздражение, выражавшееся в непрерывных волнениях и попытках сопротивления ближайшему начальству.

Весной 1869 года волнения эти приняли обширные размеры.

Беспорядки начались в С.-Петербургском университете и быстро распространились на прочие высшие учебные заведения столицы: Медико-Хирургическую академию, институты Технологический и Земледельческий, а вслед за тем и на провинциальные университеты.

Последствием их было массовое увольнение студентов из заведений, высылка их из столиц и университетских городов и водворение в качестве поднадзорных в разных местностях Империи.

В гимназиях введенная в 1871 году так называемая классическая реформа дала не менее горькие плоды. Все усилия педагогов были исключительно направлены на обучение юношества двум древним языкам в ущерб прочим предметам преподавания, и также, как и в университетах, совершенно упущено из виду воспитательное воздействие на развитие образа мыслей и чувств, на утверждение в преданиях родной истории, в началах веры и нравственности подрастающих поколений.

Последствия такой образовательной системы не замедлили сказаться, и в десятилетие с 1866 по 1876 год неверие в области религии, материализм в науке, социализм в политике — окончательно овладели незрелыми умами русской учащейся молодежи.

Результату этому не могло воспрепятствовать запрещение внутри России изданий, распространявших эти пагубные лжеучения.

Не находя их на родине, юные социалисты обращались за ними за границу, откуда им беспрепятственно доставляли их русские эмигранты, водворившиеся в Англии и Швейцарии.

Женева и в особенности Цюрих сделались местами паломничества большого числа юношей и девиц, студентов и студенток.

Слушая лекции в тамошних высших учебных заведениях, они более или менее почерпали крайние анархические учения у самого источника, в Юрской секции Интернационала, создателем и руководителем которой был Бакунин.

Когда в 1871 году правительство решилось на энергическую меру и под угрозой лишения прав русского подданства вызвало обратно русских женщин, изучавших естественные науки в Цюрихском университете, большинство хотя и повиновалось, но вернулось на родину с твердо усвоенными социалистическими убеждениями, которые и принялось усердно распространять среди соотечественников.

Между тем в России очагами анархизма были уже не одни столицы или университетские города, но и все те местности в разных концах Империи, в которых расселены были поднадзорные, получавшие определенное содержание от казны и, сверх того, не замедлившие, в силу своего полуобразования, добыть влиятельное положение в местном обществе и немаловажные должности в общественных учреждениях, не исключая и школ. Обстоятельство это, как показал опыт, немало содействовало быстрому и широкому распространению умственной заразы.

Мало-помалу вся Россия покрылась густой сетью так называемых "кружков самообразования", в которых учащаяся молодежь, воспитанники высших и средних учебных заведений пропитывались учением анархизма, жадно прислушиваясь к голосам вожаков, их товарищей, исключенных из университетов и гимназий, или тех из них, что побывали за границей и по возвращении на родину продолжали поддерживать с политическими выходцами непрерывные сношения.

В кружках участвовало немалое число женщин и девиц, фанатических сторонниц полной эмансипации своего пола, не замедливших получить выдающееся в них значение и играть в их действиях преобладающую роль. Явление это долго ускользало от внимания и педагогического начальства, и полицейских властей, судя по бездействию их ввиду нарождавшейся опасности.

Меры предупреждения или пресечения вызывались лишь единичными случаями и не выходили из пределов обычных распоряжений: обыска, ареста, административной высылки.

На след образовавшегося в 1869 году в Москве тайного сообщества под именем "Общества Народной Расправы", преследовавшего прямо революционные цели, навело полицию убийство одного из участников, заподозренного товарищами в измене.

Следствие по этому делу — главный зачинщик которого, Нечаев, успел бежать за границу и выдан лишь два года спустя швейцарским правительством — произведено было судебными властями на точном основании нового Устава уголовного судопроизводства.

К нему привлечено в качестве обвиняемых 87 человек, преданных суду судебной палаты с участием сословных представителей.

Из них 4 лица присуждены к каторжной работе, 2 — к ссылке на житье, 27 — к тюремному заключению; остальные оправданы за недостатком юридических улик. Но большая часть лиц последней категории высланы административно; та же участь постигла многих заарестованных, заподозренных в политической неблагонадежности, но не привлеченных к следствию и суду. Нечаевский процесс обнаружил между прочим несоответствие лежавших на корпусе жандармов обязанностей по раскрытию государственных преступлений с Судебными уставами 20-го ноября 1864 года, не предоставлявшими этому корпусу ни малейшего участия в производстве дознаний по означенного рода делам. Законом, изданным 19-го мая 1871 года, устранено это неудобство и изменен порядок судопроизводства по делам политическим, возложением производства по ним дознаний на чинов жандармского управления при участии прокуроров.

Тем же законом установлено, что оконченные таким порядком дознания представляются министру юстиции, который по соглашению с шефом жандармов или делает распоряжение о производстве предварительного следствия, или испрашивает Высочайшее соизволение на прекращение производства либо на разрешение его в порядке административном.

В следующем году в законодательство о государственных преступлениях внесены два других существенных изменения: увеличены несколькими степенями наказания за принадлежность к преступным тайным сообществам и создана для дел этого рода, бывших по Судебным Уставам подсудными судебным палатам, новая юрисдикция: особое присутствие Правительствующего Сената по делам о государственных преступлениях с участием сословных представителей.

Между тем проповедь социализма продолжалась в среде русской молодежи беспрерывно и почти беспрепятственно; с каждым днем увеличивалось число его убежденных сторонников.

Набирались они преимущественно среди воспитанников учебных заведений, высших и средних, но в числе их были и лица более возмужалые.

Люди различных категорий покидали кто службу, кто школу, кто семью, поселялись на общих квартирах, в так называемых коммунах, составляя отдельные кружки, различавшиеся по оттенкам, но согласные в общем стремлении преобразовать на социалистических началах существующий в России государственный и общественный строй. Кружки эти поддерживали тесные сношения как между собой, так и с русскими политическими выходцами за границей.

На сходках кружков, а также в заграничных революционных изданиях обсуждался вопрос о способах для произведения переворота, который, по общему сознанию, представлялся невозможным до тех пор, пока идеи анархизма не проникнут в народ и не возбудят его к восстанию.

С начала семидесятых годов отдельные личности из социалистов искали сближения с простонародьем, водворяясь в деревнях и приурочивая себя к деятельности сельских учителей, волостных писарей, фельдшеров и других профессий, близких к крестьянскому быту. С 1872 года петербургские кружки занялись систематическим совращением рабочих столичных фабрик и заводов.

С этой целью они поселялись в частях города, где жили рабочие: на Васильевском острове, на Выборгской стороне, за Невской заставой, и, привлекая рабочих в трактиры или в свои помещения под предлогом обучения их чтению и письму, заводили с ними речь о бедственном их положении, о несправедливости распределения богатств между трудом и капиталом, об успехах рабочего сословия на Западе в борьбе за свое освобождение из-под ига хозяев, читали им лекции по истории и естественным наукам, стараясь подорвать в них веру в Бога и Царя. Пропаганда эта велась целых два года, не в одном Петербурге, но и во многих других городах, преимущественно университетских.

Она обратила на себя внимание полицейских властей лишь в конце 1873 и в начале 1874 года. В Петербурге произведено по этому поводу несколько обысков, задержано несколько лиц, но только немногие подверглись административным взысканиям, большая же часть выпущена на свободу за недостатком улик. Отчасти затруднение, встреченное в продолжении пропаганды среди городских рабочих, отчасти убеждение в том, что громадное большинство населения в Империи составляют крестьяне, побудили социально-революционные кружки расширить рамки своей проповеди — перенести пропагандистскую деятельность свою из города в деревню.

Ранней весной 1874 года участники их, как по условленному сигналу, двинулись на пропаганду — в народ. С этой целью запаслись они поддельными паспортами и целой массой отпечатанных за границей брошюр, в которых доступным пониманию русского крестьянина простонародным языком излагались основные начала социализма в самых разнообразных видах, а именно в форме рассказов, рассуждений, проповедей и проч. Чтобы проникнуть в народ и внушить ему доверие, пропагандисты, как мужчины, так и женщины, одевались в крестьянское платье, стараясь и внешним видом, и образом жизни походить на простолюдинов.

Одни превращались в офеней, торгующих по деревням книгами; другие нанимались в работники на хуторах, фабриках и заводах; третьи изучали какое-либо ремесло.

С этой целью устроено было ими несколько мастерских столярных, слесарных, башмачных.

Сближаясь с крестьянами, они пользовались всяким случаем, чтобы распространять среди них те же учения, что проповедовались городским рабочим, и раздавать им принесенные с собой социалистические книжки и воззвания.

Исходным пунктом движения был Петербург, откуда пропагандисты двинулись "в народ" по двум главным направлениям: юго-западному и северо-восточному.

Те, что пошли в Киев, Харьков и Одессу, нашли на юге России многочисленных единомышленников, сплоченных в разные кружки, преследовавшие одинаковые цели и не замедлившие послать и своих членов вести пропаганду по деревням.

Другая часть через Москву направилась к Волге, в Ярославль, Нижний, Казань, Саратов и Самару.

Появление петербургских агитаторов вызывало во всех городах Поволжья образование новых кружков из местной молодежи, по следам их так же устремившейся в народ. К половине лета социально-революционная проповедь раздавалась уже во всех концах России.

Кроме перечисленных выше местностей, следы ее обнаружены в губерниях Черниговской, Полтавской, Екатеринославской, Херсонской, Курской, Орловской, Тульской, Калужской, Владимирской, Тамбовской, Пензенской, Оренбургской, Уфимской и Вятской, в Земле Войска Донского, в Таганроге и Ростове-на-Дону. Но нигде пропагандисты не нашли даже того относительного успеха, который имели в деле совращения, весьма, впрочем, незначительного числа, городских рабочих.

Освобожденные царской волей, наделенные землей, крестьяне оставались глухи к разглагольствиям об уничтожении собственности вообще, и в частности, поземельной; к пропагандистам относились они не только с недоверием и подозрительностью, но и прямо враждебно, отвергая раздаваемые ими книжки, задерживая проповедников и выдавая их властям.

Социалистические кружки хотя и действовали самостоятельно один от другого, но поддерживали между собой тесную связь и постоянные сношения.

Вот почему обнаружение в мае 1874 года в Саратове одного из притонов пропаганды скоро привело к раскрытию ее преступной деятельности во всей Империи.

Производство о ней одного общего дознания поведено было с большой энергией.

Обыски и аресты произведены во всех местностях, служивших полем деятельности пропаганды.

Привлечено к дознанию в качестве обвиняемых 770 человек (612 мужчин и 158 женщин); из них оставлены под стражей 265. Но все эти меры не остановили движения социалистов в народ. Обнаружены и задержаны были далеко не все его участники.

Многие из них скрылись от преследования, другие бежали из мест заточения.

Убыль в рядах пропагандистов быстро пополнялась новыми деятелями из насквозь пропитанной анархическим учением учащейся молодежи, а также из эмигрантов, мужчин и в особенности женщин, спешивших возвратиться в Россию, чтобы принять участие в "общем деле". Летом 1875 года образовался в Москве кружок с более определенной организацией, чем все предшествовавшие, принявший все меры, чтобы затруднить раскрытие своей деятельности.

Члены кружка, в состав которого вошло несколько бывших цюрихских студенток, жили по поддельным видам, называли друг друга условными именами и кличками, завели общую кассу, тайный шифр для переписки с единомышленниками, притоны для укрывательства членов, возбудивших подозрение властей.

Они поступали рабочими на заводы и фабрики в Москве, в Иваново-Вознесенске, в Туле, завели сношения с пропагандистами в Киеве, где после разгрома предшедшего года быстро восстановились социально-революционные кружки, продолжавшие прежнюю деятельность.

То же явление повторилось в Харькове, в Одессе, в Саратове и в других местах.

Но к концу 1875 года обнаружена была большая часть и этих кружков, и деятели их, в числе нескольких сот человек, задержаны и привлечены к новым дознаниям.

Обширные размеры социально-революционной пропаганды, невзирая на полный неуспех ее в народе, озаботили Императора Александра.

В 1875 году Государь поручил Особому Совещанию под председательством министра государственных имуществ Валуева, из министров юстиции, финансов, внутренних дел, главноуправляющего II отделением Собственной Его Величества канцелярии и шефа жандармов — изыскать меры против распространения в русском обществе разрушительных учений.

В числе прочих предметов Высочайше повелено совещанию рассмотреть вопрос об устранении тех вредных последствий, которые обнаружились вследствие высылки политически неблагонадежных лиц во внутренние губернии России, причем обсудить и вопрос о том, не следует ли сосредоточить этих лиц в какой-либо одной местности? Совещание пришло к заключению, что единственно возможный надзор в России может заключаться в постановке политически неблагонадежных лиц в такую среду, где наблюдение за ними облегчено и где менее удобств для распространения вредного их влияния, и что в этом отношении административная высылка вполне соответствует своему назначению, имея, сверх того, некоторый устрашающий характер, могущий остановить многих от преступных увлечений.

На основании этих соображений, совещание положило оставить в силе существующий порядок административной высылки и, отвергнув мысль о сосредоточении ссылаемых в какой-либо отдельной местности как мысль практически не применимую, остановилось на следующих двух мерах, которые, по мнению большинства, если не совершенно, то, по крайней мере, в возможных пределах должны были устранить недостатки высылки, а именно: во-первых, на определении таких местностей для водворения ссылаемых, которые в политическом отношении представляются средой наиболее безопасной от влияния этих лиц и, во-вторых, на усилении средств местного начальства для надзора за высылаемыми. 30-го мая 1875 года Государь утвердил предположения особого совещания, но осуществлены они не были. Совещание хотя и наметило некоторое число городов в Европейской России, пребывание в коих политических ссыльных, по мнению его, представлялось наименее вредным, установив, что не следует скучивать поднадзорных более известного числа лиц в одном пункте, но число это скоро оказалось далеко не достаточным, так как количество поднадзорных, коих насчитывалось в 1875 году в Европейской России не более 260 человек, расселенных в 92 городах, в продолжение последующих четырех лет учетверилось, несмотря на высылку нескольких сот человек в Сибирь, так что пришлось административно-ссыльных распределять в таких местах, которые само Особое Совещание находило неудобными как места ссылки.

Проект правил о местном надзоре, составленный комиссией при министерстве внутренних дел, остался без дальнейшего движения, а усиление полицейских средств надзора состоялось лишь несколько лет спустя, учреждением в 1878 году конно-полицейских стражников (урядников), а в 1879 году ассигнованием на указанный предмет дополнительного кредита, сверх прежде отпускавшихся в распоряжение министра внутренних дел 30000 рублей, еще 40000 ежегодно.

Смута на Балканском полуострове и вскоре последовавшая война России с Турцией отвлекли внимание правительства от внутреннего положения.

К тому же в правительственных кругах господствовало убеждение, что за задержанием большинства пропагандистов поход их против государства может почитаться оконченным, а сообщество — разрушенным.

На деле было далеко не так. Произведенные в рядах сообщества арестами 1875 года пробелы быстро пополнились новобранцами все из той же среды учащегося юношества.

Правда, часть социалистов была оттянута в Сербию в качестве добровольцев в 1876 году, а в следующем году — за Дунай, мужчины в должности фельдшеров, женщины — сестер милосердия.

Но те, что остались в России, по-прежнему составляли кружки в главных провинциальных городах, а петербургские социалисты сплотились в один кружок, которому искали придать руководящее значение в "партии", усвоившей название "социально-революционной". Полный неуспех, постигший пропаганду социалистов в крестьянской среде, не убедил их в неосуществимости преследуемой ими конечной цели: произвести переворот в государстве путем народного восстания.

Но продолжая стремиться к ней, они нашли нужным изменить средства и способы действия.

Вместо проповеди отвлеченных начал космополитического социализма, недоступных пониманию русских простолюдинов, решено приноравливать пропаганду к тем желаниям, которые предполагались у крестьян, а именно внушать крестьянам, что им одним должна принадлежать возделываемая ими земля, что не следует платить податей, что управлять миром должны одни только выборные должностные лица. С этого времени движение принимает так называемый народнический оттенок, и мирную пропаганду заменяет чисто революционная агитация.

Социалисты шли в народ, но уже не для того, чтобы скитаться по деревням и селам, по фабрикам и заводам, а селиться среди крестьян, занимая постоянные должности волостных писарей, сельских учителей и учительниц, фельдшеров, фельдшериц и акушерок и пользоваться каждым случаем, чтобы волновать умы крестьян, разжигать в них страсти, возбуждать к сопротивлению властям, к бунтам.

Такие "поселения" основаны в продолжение 1876 и 1877 годов петербургскими пропагандистами в губерниях Псковской, Тамбовской, Саратовской и Самарской.

Социалисты в Киеве, Харькове и Одессе сплотились также в одно сообщество, принявшее название "Южно-русского рабочего союза". Они искали возбудить крестьян в Малороссии распространением слухов о предстоящем будто бы земельном переделе; некоторым из них удалось даже совратить несколько сот крестьян в Чигиринском уезде, которым они выдавали себя за комиссаров, тайно посланных Царем для образования из них боевых дружин, призванных действовать против панов и чиновников.

Организация эта просуществовала полтора года и была обнаружена лишь осенью 1877 года. Но три устроителя ее, хотя и были арестованы, успели бежать из Киевского тюремного замка. Вообще бегство, не только из-под стражи, но и из мест высылки, из самых сибирских острогов, стало явлением весьма частым, так как к освобождению заключенных направлены были все старания остававшихся на свободе товарищей, которым не раз удавалось отбивать их даже от сопровождавшего вооруженного конвоя.

Одновременно как петербургские, так и провинциальные кружки продолжали вести деятельную пропаганду среди городских рабочих и так называемой "интеллигентной" молодежи, вербуя из нее новых сочленов и пополняя убыль в своих рядах. С этой последней целью заведена в Петербурге осенью 1877 года тайная типография, печатавшая возмутительные листки и брошюры.

Были даже попытки производить уличные демонстрации.

В марте 1876 года, по случаю похорон умершего в доме предварительного заключения одного из обвиняемых социалистов, собралась большая толпа молодежи, силой овладевшая гробом и демонстративно пронесшая его на руках вплоть до самого кладбища.

Дознание над тысячью с лишком привлеченных к ответственности молодых людей за социально-революционную пропаганду продолжалось несколько лет. Вопрос о том, следует ли предать социалистов суду, или решить их участь административным порядком, обсуждался в Комитете Министров, который высказался в пользу гласного суда по следующим соображениям. "Комитет, — читаем в Высочайше утвержденном журнале 18-го и 26-го марта 1875 года, — остановился на соображении, что одной из главнейших причин удостоверенного ныне прискорбного равнодушия благонамеренных общественных элементов к распространяющейся пропаганде разрушительных начал, представляется всеобщая до сего времени неизвестность не только для большинства публики, но и для членов государственного управления, в том числе и для большинства членов Комитета Министров, обнаруженных произведенными в последнее время дознаниями размеров пропаганды.

По мнению Комитета, при такой неизвестности нельзя ставить прямым укором обществу отсутствие серьезного отпора лжеучениям; нельзя ожидать, чтобы лица, не ведающие той опасности, которой лжеучения сии грозят общественному порядку, могли столь же энергически и решительно порицать деятельность революционных агитаторов, как в том случае, когда опасность эта была бы для них ясна и им были бы известны те пути, коими приверженцы революции, называющие себя друзьями народа, хотят придти к нему на помощь.

Такое сознание обуславливает, конечно, в большинстве случаев легкомысленные упреки правительству за принимаемые меры преследования злоумышленников и их аресты, приписываемые часто одному лишь произволу администрации и возбуждающие обыкновенно сострадание к арестуемым и разыскиваемым лицам. Между тем, по глубокому убеждению Комитета, едва ли изложенная в представленной генерал-адъютантом Потаповым записке одного из передовых деятелей агитации картина будущности, которую революционные пропагандисты готовят настоящему поколению, могла бы возбудить какое-либо сочувствие не только в благонадежных общественных сферах, но даже в натурах неразвитых и склонных к экзальтации.

Сами составители записки и программы пропаганды это чувствуют и постоянно указывают на необходимость для успеха дела скрывать его конечные цели. Они с неимоверным цинизмом обсуждают все страшные последствия желаемого ими восстания и указывают на необходимость гибели настоящего поколения в потоках крови, в видах доставления благоденствия грядущим поколениям, по заранее определенным ими законам общежития.

Они прямо высказывают, что для достижения их идеалов необходимы ручьи, реки, наводнения крови. Комитет глубоко убежден, что подобный бред фанатического воображения не может возбудить к себе сочувствия; но для того чтобы общественное мнение отвратилось от провозвестников такого учения, начала этого учения не должны оставаться во мраке. Признавая, таким образом, полезным и настоятельно необходимым не только продолжать систему гласности, принятую по тем трем политическим делам, которые производились в судебных учреждениях в последнее время, но допустить гласность еще в больших размерах для полного разъяснения в обществе нашем возмутительного учения агитаторов, Комитет находит, что естественным и самым прямым путем для такой благотворной гласности представляется суд, в котором, при судебном следствии, может быть разоблачена вся тлетворность изъясненных учений и степень угрожающей от них опасности". В январе 1877 г. открылся ряд отдельных политических процессов в особом присутствии Правительствующего Сената по делам о государственных преступлениях.

Завершился он в январе 1878 г. общим делом о революционной пропаганде в Империи, к которому в качестве обвиняемых привлечено 193 человека.

Во внимание к продолжительности предварительного следствия Сенат постановил относительно большинства подсудимых снисходительный приговор.

На другой день по воспоследовании означенного приговора Вера Засулич выстрелом из пистолета тяжело ранила с.-петербургского градоначальника, генерал-адъютанта Трепова.

Выстрел Засулич послужил сигналом к целому ряду террористических преступлений. 30-го января, при обыске, произведенном в Одессе в квартире, занимаемой социалистами, жильцы ее оказали жандармам и полиции вооруженное сопротивление, продолжавшееся несколько часов, так что пришлось прибегнуть к помощи войск, чтобы проникнуть в квартиру и задержать лиц, в ней находившихся. 1-го февраля убит в Ростове-на-Дону рабочий, заподозренный социалистами в доносе. 23-го того же месяца, вечером, в Киеве в товарища прокурора Котляревского произведено три выстрела, к счастью, без вреда. На другой день появилось печатное воззвание, грозившее новым покушением не только Котляревскому, но и офицеру Киевского губернского жандармского управления барону Гейкингу.

Воззвание это было расклеено на стенах домов, причем между лицами, занимавшимися расклеиванием, и чинами полиции произошла схватка: социалисты стреляли в городовых и жандармов.

Вскоре после того, в начале марта, вспыхнули серьезные волнения между студентами университета св. Владимира. 120 студентов исключены из университета, а 15 высланы административно в отдаленные северные губернии.

При проезде последних через Москву студенты московских учебных заведений устроили им сочувственную демонстрацию, окончившуюся неожиданным вмешательством в дело торговцев Охотного ряда и толпы из простонародья, пришедших на помощь полиции и кинувшихся на студентов с криком: "Бей изменников русского Царя!". Все эти происшествия отразились и на настроении петербургского студенчества.

Похороны одного из заключенных социалистов послужили снова поводом к шумной демонстрации на улице. Так же демонстративно приветствовала толпа молодежи 31-го марта оправдательный вердикт, вынесенный присяжными Вере Засулич по обвинению в покушении на убийство генерал-адъютанта Трепова.

Освобожденная из-под стражи подсудимая была уведена единомышленниками посреди невообразимого смятения, причем в полицию было сделано несколько выстрелов.

Ввиду всех этих событий правительство решилось усугубить меры строгости.

Высочайшей властью главному начальнику III Отделения предоставлено всех лиц, привлеченных к делу противоправительственной пропаганды, виновность которых в деятельности, направленной к разрушению государственного и общественного строя очевидна и оставление которых в пределах Европейской России, по имеющимся о них сведениям, представляется опасным — высылать административным порядком в распоряжение генерал-губернатора Восточной Сибири для водворения, по его усмотрению, в местностях вверенного ему края на жительство, под надзор полиции.

Впрочем, очень многие из высланных успели бежать, одни с пути, другие с мест высылки, и усилили боевые ряды социально-революционного сообщества.

Тогда же снова изменен порядок судопроизводства по делам о государственных преступлениях; восстановлена юрисдикция судебных палат с участием сословных представителей и для особо тяжких преступлений учрежден опять Верховный уголовный суд. Другой закон изъял из ведения обыкновенных судов все дела о нападении на должностных лиц, вверив производство оных судебным органам, учрежденным для суждения государственных преступлений.

Между тем среди участников социально-революционного сообщества, избегших преследования и остававшихся на свободе, ожесточение росло и все более и более распалялись страсти. 24-го мая в Киеве ударом кинжала убит жандармский капитан барон Гейкинг. 4-го августа главному начальнику III Отделения и шефу жандармов, генерал-адъютанту Мезенцеву во время прогулки нанесена смертельная рана кинжалом в живот. Убийца и сопровождавший его сообщник скрылись.

Мезенцев скончался вечером того же дня. В брошюре, отпечатанной в Петербурге, в тайной типографии, три месяца спустя по совершении преступления, воздержание от дальнейших политических убийств ставилось в зависимость от следующих трех условий: прекращение преследований против членов социально-революционного сообщества; отказ правительства от всяких административных мер взыскания, и в частности — от высылки административным порядком; полная амнистия всем обвиненным в государственных преступлениях, осужденным за совершение их. Убийство главы государственной полиции на улице, в центре столицы, среди бела дня, побудило Императора Александра прибегнуть к чрезвычайным мерам для подавления революционного движения, которое успело в короткое время так широко разрастись и главные виновники которого ускользали из рук правосудия.

Меры эти были предложены, обсуждены и решены в заседании Совета министров, собранного в Зимнем дворце под личным председательством Государя.

Право заарестования лиц, подозреваемых в государственных преступлениях, предоставленное по закону 19-го мая 1876 года лицу, производящему дознание, распространено на всех офицеров корпуса жандармов, а в случае их отсутствия — на полицмейстеров и уездных исправников, и не только задержание лиц, преследуемых за государственные преступления, но и тех, что участвуют в уличных беспорядках или сходках.

Как тех, так и других, если они подлежат административной высылке, Высочайше повелено ссылать преимущественно в Восточную Сибирь; поднадзорных, покушавшихся на побег или совершивших таковой, наказывать ссылкой в Якутскую область; всех оказавших сопротивление силою при обыске или аресте предавать военному суду, приговор которого — конфирмовать и приводить в исполнение безотлагательно; приступить к устройству в Сибири колоний для поселения в них государственных преступников и административно-ссыльных, а в одной или двух губерниях Европейской России — особых тюрем для временного содержания в них политических пропагандистов, предназначенных к высылке.

В развитие этих распоряжений изданы особые правила, представлявшиеся необходимыми, как сказано в Высочайшем повелении, ввиду развития преступной социально-революционной деятельности, сопровождаемой угрозами относительно должностных лиц, убийством и другими злодеяниями.

Независимо от этих мер издан Именной Высочайший указ Правительствующему Сенату, в котором изображено: "Повторяющиеся в последнее время случаи государственных преступлений, явного неповиновения и сопротивления властям, от правительства установленным, и целый ряд злодеяний, направленных против должностных лиц, при обстоятельном расследовании сих преступлений несомненно свидетельствуют о существовании круга тайных злоумышленников, которые под влиянием социально-революционных и других разрушительных учений стремятся к ниспровержению всего государственного строя. Отвергая необходимость всякого общественного порядка, неприкосновенность собственности, святость семейного союза и даже самую веру в Бога, злодеи эти для достижения своих преступных целей не останавливаются ни пред какими средствами, сколь бы гнусны и безнравственны они ни были, и дерзкими совершениями самых коварных злодеяний возмущают общественное спокойствие и угрожают безопасности властей, правительством установленных, на которых лежит священный долг охраны общества и противодействия этим разрушительным преступным стремлениям.

Последовательное проявление этих необычайных злодеяний вызывает необходимость неотложного принятия таких временных исключительных мер, которые обеспечивали бы наиболее быструю и строгую наказуемость оных. В сих видах мы признали за благо подчинить временно дела о таковых преступлениях ведению военных судов, с применением ими наказаний, установленных для военного времени". Указ заключался повелением предавать военному суду, для суждения по законам военного времени, всех лиц, обвиняемых в вооруженном сопротивлении властям, или нападении на чинов войска и полиции и на всех вообще должностных лиц при исполнении ими обязанностей службы или же вследствие исполнения сих обязанностей, коль скоро преступления эти сопровождались убийством или покушением на убийство, нанесением ран, увечий, тяжких побоев или обжогов. 20-го августа в "Правительственном Вестнике" появилось сообщение, приглашавшее русское общество оказать правительству дружное содействие в борьбе с крамолой.

Правительство, говорилось в нем, с неуклонной твердостью и строгостью будет преследовать тех, которые окажутся виновными или прикосновенными к злоумышлению против существующего государственного устройства, против основных начал общественного и семейного быта и против освященных законом прав собственности. "Но, —продолжало сообщение, — как бы ни были тверды и стойки действия правительства, как бы строго и неуклонно ни следовали исполнители правительственных мероприятий велениям их долга и совести, с каким бы презрением и гражданским мужеством ни относились правительственные власти к повторяемым угрозам шайки злодеев, правительство должно найти себе опору в самом обществе и потому считает ныне необходимым призвать к себе на помощь силы всех сословий русского народа для единодушного содействия ему в усилиях вырвать с корнем зло, опирающееся на учение, навязываемое народу при помощи самых превратных понятий и самых ужасных преступлений.

Русский народ и его лучшие представители должны на деле показать, что в среде их нет места подобным преступлениям, что они действительно считают их отверженниками и что каждый верноподданный русского Государя будет всеми зависящими от него мерами способствовать правительству к искоренению нашего общего внутреннего врага". В заключение правительство обращалось к молодому учащемуся поколению с увещанием — зрело обдумать и взвесить прискорбные и тяжкие последствия, которым оно себя подвергает, увлекаясь распространяемыми в среде его лжеучениями: "Добросовестное и здравое отношение к науке, соединенное с трудолюбием, всегда было и будет лучшим и надежнейшим охранителем от вступления на ложный путь соблазна.

Встречавшиеся среди сего времени уклонения от этой непреложной, освященной опытом истины, к величайшему прискорбию, уже сгубили безвременно немало жертв из среды молодых людей, по своим способностям подававших надежды на более светлую и полезную для общего блага будущность". Приняв перечисленные выше важные решения, Император Александр 15-го августа выехал из Царского Села в Ливадию.

В Ливадии Государь назначил генерал-адъютанта Дрентельна главным начальником III Отделения и шефом жандармов на место убитого Мезенцева, а по возвращении в Петербург, 22-го ноября, уволил, согласно прошению, генерал-адъютанта Тимашева от должности министра внутренних дел, вверив управление министерством статс-секретарю Макову.

Осень 1878 года ознаменовалась новыми волнениями среди студентов.

Начались они в Харькове по поводу прекращения лекций в тамошнем ветеринарном институте и оттуда распространились и на прочие университетские города.

Обширных размеров достигли они в Петербурге, где приняли в них участие студенты не только университета, но и всех прочих высших учебных заведений.

Собравшись все вместе, в целом ряде сходок они составили прошение на имя Наследника Цесаревича с жалобами на притеснения начальства и с требованием возвращения им права совещаться об общих делах и распоряжаться своими кассой, столовыми и библиотеками.

Особенно буйным характером отличались собрания студентов военно-медицинской академии, для водворения порядка в стенах и на дворе которой пришлось прибегнуть к вооруженной силе. Около полутораста студентов-медиков были арестованы и заключены в казармах лейб-гвардии московского полка. Тогда же задержаны в значительном числе и студенты других заведений.

Дело кончилось исключением из них и высылкой под надзор полиции в разные местности нескольких сот юношей.

Кружок петербургских социалистов воспользовался всеми этими происшествиями, чтобы привлечь к себе новых сторонников из учащейся молодежи, поддерживая в среде ее брожение, возбуждая против правительства и властей, уверяя студентов в полной солидарности с ними социально-революционного сообщества.

Такую же агитацию вело это сообщество и среди петербургских рабочих, подстрекая их к стачкам против хозяев, распаляя их страсти, всячески распространяя между ними социалистические и анархические учения.

Петербургский кружок организовался в партию, принявшую название: "Земля и Воля". Одной из главных забот коноводов социальной революции было поддерживать возможно частые сношения с заключенными товарищами и содействовать их побегу из тюрем или мест ссылки.

Побеги эти, за недостатком присмотра, сделались заурядным явлением, но те из заключенных, которым не удавалось вырваться на свободу, предавались мрачному отчаянию, выразившемуся, между прочим, в ряде так называемых "голодных" бунтов в Петропавловской крепости, в тюрьмах Белогородской и Новоторжской, состоявших в том, что заключенные отказывались от пищи и пытались заморить себя голодом.

Энергические меры, принятые против таких бунтов в последних двух тюрьмах харьковским губернатором князем Крапоткиным, возбудили против него крайнее раздражение и злобу революционеров. 9-го февраля 1879 года он убит выстрелом из револьвера.

За убийством князя Крапоткина в Харькове последовало 13-го марта в Петербурге покушение на убийство шефа жандармов Дрентельна. 2-го апреля, в девятом часу утра, при возвращении Императора Александра с прогулки в Зимний дворец шедший ему навстречу человек, одетый в пальто при форменной гражданской фуражке с кокардой, подойдя на близкое расстояние, сделал в Его Величество пять выстрелов из револьвера.

К счастью, Государь даже не был ранен. Сбежавшаяся толпа схватила преступника, оказавшегося сельским учителем из исключенных из университета студентов, Александром Соловьевым.

Весть о новом покушении на священную особу Монарха быстро разнеслась по городу.

Высшие военные и гражданские чины и дамы, имеющие приезд ко Двору, спешили в Зимний дворец, чтобы выразить пред Царем радость о его чудесном спасении.

Император вышел к ним в Белую залу после обедни и благодарственного молебствия в малой церкви.

Встреченный оглушительными кликами "ура!", Государь произнес следующие слова, обращенные к присутствовавшим: "Я глубоко тронут и сердечно благодарю за чувства преданности, высказанные вами. Сожалею только, что поводом к этому послужил столь грустный случай.

Богу угодно было в третий раз избавить меня от верной смерти, и сердце мое преисполнено благодарности за его милости ко мне. Да поможет он мне продолжать служить России и видеть ее счастливой и развивающейся мирно, как я того желал бы. Благодарю вас еще раз". Покушение на цареубийство ясно доказало недостаточность мер, принятых правительством против преступных действий шайки злоумышленников, не отступавших ни пред каким преступлением.

На совещании высших сановников, происходившем, в присутствии Государя, в кабинете Его Величества, решено прибегнуть к новой мере, еще не испытанной: учреждению временных генерал-губернаторств, с предоставлением генерал-губернаторам чрезвычайных полномочий.

Временных генерал-губернаторов положено назначить в Петербурге, Харькове и Одессе, а предоставленные им права распространить и на генерал-губернаторов в Москве, Киеве и Варшаве.

Во всех этих и в смежных с ними губерниях Высочайше повелено: все местные гражданские управления подчинить генерал-губернаторам в том размере, в каком подчиняются главнокомандующему армией губернии и области, объявленные на военном положении, а также подчинить им же учебные заведения всех ведомств по предметам, относящимся до охранения государственного порядка и общественного спокойствия; предоставить генерал-губернаторам лиц гражданского ведомства предавать военному суду, а равно и нижеследующие права: высылать административным порядком из вверенных их управлению местностей всех тех лиц, дальнейшее пребывание которых в тех местностях они признают вредным; подвергать личному задержанию, по непосредственному своему усмотрению, всех лиц, несмотря на звание и состояние, в тех случаях, когда они признают это необходимым; приостанавливать или вовсе воспрещать издание журналов и газет, направление которых будет ими признаваемо вредным, и вообще принимать те меры, которые по местным обстоятельствам они признают необходимыми для охранения спокойствия во вверенном им крае. Временными генерал-губернаторами назначены три генерала, покрывшие себя славой в минувшую войну с Турцией: в С.-Петербург — генерал-адъютант Гурко, в Одессу — генерал-адъютант граф Тотлебен и в Харьков — генерал-адъютант граф Лорис-Меликов, только что успешно окончивший Высочайше возложенное на него поручение по принятию мер против распространения чумы, появившейся в некоторых уездах Астраханской губернии.

Дознание по делу о покушении на жизнь Государя хотя и обнаружило принадлежность преступника Соловьева к социально-революционному сообществу и многолетнее участие его в преступной деятельности, но не повело к раскрытию ни организации "партии" в Петербурге, ни сообщников преступления.

Соловьев предстал один пред Верховным Уголовным Судом, приговорившим его к смертной казни через повешение.

Приговор приведен в исполнение и преступник казнен 28-го мая. Вторую половину апреля и весь почти май Император Александр провел в Ливадии вместе с Императрицей Марией Александровной, болезненное состояние которой вызвало эту поездку в Крым. Отъезжая из столицы, Государь поручил снова Особому Совещанию из министров военного, финансов, юстиции, народного просвещения и внутренних дел, главноуправляющего II Отделением и шефа жандармов, под председательством министра государственных имуществ, Валуева, в отсутствие его исследовать и выяснить причины быстрого распространения в среде молодого поколения разрушительных учений и изыскать действительные практические меры положить предел их растлевающему влиянию.

Комитет министров, которому председатель совещания представил на рассмотрение программу будущих его занятий, нашел, что неизбежное оглашение деятельности высшей комиссии вызовет, при существующем возбуждении умов, разные толки и превратные суждения, а потому полагал осуществление программы, проектированной комиссией, отложить до обстоятельств, более благоприятных.

Но Государь настоял на точном исполнении своей воли, и во второй половине июня статс-секретарь Валуев внес на обсуждение Комитета Министров плод трудов состоявшего под его председательством Совещания.

Совещание это хотя и не признавало положения дел безысходным, но, сознавая его затруднительность, не скрывало и опасности, которой оно грозит государству.

Заключение Особого Совещания распадалось на две части: в первой изложены проектированные им меры судебно-административные, во второй части — те, что, по мнению его, должны были быть приняты по ведомству министерства народного просвещения.

Меры первой категории были следующие: 1) в видах предоставления полиции большей самостоятельности и для возвышения ее значения и авторитета в общественной среде, отменить право мировых судей давать полицейским чинам предостережения; 2) предоставить полиции право приносить жалобы на мировых судей прямо, а не через товарищей прокурора; 3) ввиду неудобств, происходящих от непризнания за полицейскими показаниями и протоколами силы полного судебного доказательства, и оттого, что мировые суды не действуют с беспрерывностью, которая требуется для полицейских дел, пересмотреть вообще узаконения о мировых судьях; 4) ввиду того что нынешний состав полиции не соответствует возложенным на нее требованиям закона, не ожидая пересмотра всех узаконений о полиции, усилить ее нынешний состав; 5) ввиду неразборчивого выбора земскими и городскими управлениями служащих по их ведомствам лиц, в числе которых нередко встречаются агенты революционной пропаганды, распространить действие правил 1866 года о предварительном испрошении согласия губернатора на определение известных должностных лиц на земские и городские управления; 6) ввиду постоянно и систематически вредного влияния периодической печати и недостаточности действующих о ней постановлений, проектировать новые правила о денежных с периодических изданий взысканиях; 7) ввиду распространяемого в крестьянском сословии возбуждения насчет обременительности лежащих на нем повинностей и недостатка предоставленного по закону земельного надела — принять меры к прекращению агитации, направленной против коренных начал положений 19-го февраля и к опровержению ложных надежд на дополнительный надел; 8) принимая во внимание, что необходимо ободрить и сплотить для противодействия революционной пропаганде те элементы населения, в которых должны естественно и преемственно заключаться разумные и охранительные силы, что такие силы действительно заключаются в частном потомственном землевладении, потому что они возбуждаются и поддерживаются его собственными интересами, и что влияние этого охранительного элемента до сих пор парализуется отсутствием всякой территориальной связи между разными частями населения — возвратиться к давнему предположению министерства внутренних дел об устройстве территориальных волостей и вообще оказать частному землевладению ободрительное со стороны правительства внимание; 9) ввиду того что другой охранительный элемент в настоящее время явно обнаруживается в среде раскольников, что эта среда до сих пор остается недоступной революционной пропаганде и что такое настроение ее полезно поддержать и упрочить — дать исполнительное движение Высочайше утвержденным в 1864 году предположениям относительно последователей сект, не признаваемых особенно вредными, с тем чтобы соответствующие меры были приняты административным порядком, без законодательной торжественности; 10) в видах устранения административной розни между разными частями Империи и во внимание к тому, что революционная агитация не находит удобной для себя почвы в населении, принадлежащем к польскому племени, отменить действующие в западных губерниях исключительные постановления и правила, не касаясь, впрочем, закона 10-го декабря 1865 года. Относительно мер, которые надлежало бы принять для улучшения строя учебных заведений, между членами совещания произошло разногласие, выразившееся в оживленных прениях, а также и в том, что они не пришли к общему соглашению по этому важному вопросу.

Министр финансов указывал как на одну из главных причин неудовлетворительного состояния высших учебных заведений — на наплыв в них таких элементов, которые не представляют достаточного обеспечения ни к окончанию начатого курса учения, ни к размещению в общественной среде, если бы при помощи разных льгот им удалось его окончить.

Дешевизна платы за учение — доказывал генерал-адъютант Грейг, — освобождение даже и от этой платы, многочисленные стипендии и разные другие воспособления, оказываемые учащимся, искусственно увеличивают число лиц, стремящихся к перемещению из одного слоя общества в другой.

Несмотря на оказываемые им льготы и пособия, они подвергаются, во время состояния в заведениях, ожесточающей их нужде и тем легче поддаются влиянию злонамеренных агитаторов, которые заранее уверены в том, что именно на этой почве им всегда удобнее искать себе пособников и находить слепые исполнительные орудия.

Между тем наша печать при всяком удобном случае старается возбуждать участие к учащейся молодежи, хвалить ее направление и защищать ту именно систему, которая переполняет заведения вредным и опасным контингентом.

Министр народного просвещения приписывал неустройство университетов недостаткам устава 1863 года, который, по мнению его, почти совершенно устраняет правительственную власть от влияния на учащихся и на учащих, в особенности права и способы влияния попечителей учебных округов, и предоставляет профессорским коллегиям неудобную во всех отношениях автономию.

Но недостатки эти, заявил граф Толстой, будут устранены в новом университетском уставе, уже готовом ко внесению в Государственный Совет. Для предупреждения же наплыва студентов в столичные университеты министр народного просвещения выразил желание сосредоточить в своем ведомстве все вообще казенные университетские стипендии, дабы распределять их между университетами по своему усмотрению, предоставив дальнейшую разверстку по факультетам попечителям, а не коллегиям или советам.

Сверх того, граф Толстой признавал необходимым восстановить, как в университетах, так и в гимназиях и реальных училищах, более точную учебную дисциплину, настоять на своевременном начатии лекций, воспретить произвольное со стороны преподавателей сокращение курсов и напомнить учащему сословию, что оно должно при исполнении своих обязанностей соблюдать установленную форму для одежды.

Перейдя к вопросу о народных училищах, министр народного просвещения признавал недостаточность надзора за ними, потому что инспекторов приходится на одну губернию от двух до четырех, тогда как их следовало бы иметь по одному на каждый уезд. Он находил, что следует напомнить предводителям дворянства о лежащей на них обязанности заботиться о правильном и сообразном с видами правительства направлении начального народного образования, а внимание Св. Синода обратить на предоставленный духовенству положением о народных училищах надзор в деле наблюдения за нравственным направлением школы. Министр упомянул о затруднениях, встречаемых им по наблюдению за школами, содержимыми на счет земства, о мерах, принятых для обеспечения преподавания в них Закона Божия и о более удовлетворительном состоянии многочисленных школ, содержимых на счет православного духовенства.

Тем не менее граф Толстой настаивал на необходимости приготовлять для народных школ учителей, знакомых с педагогическими приемами, и с похвалой отозвался об учрежденных им учительских семинариях, выразив сожаление лишь о том, что число их не соответствует ощущаемым в них потребностям.

Генерал-адъютанты Грейг и Дрентельн высказали по этому поводу мнение, что учительские семинарии едва ли могут принести ожидаемую от них пользу, потому что выходящие из них учителя, хотя и взятые из народной среды, отчуждаются от этой среды во время прохождения курсов, не удовлетворяются своим положением, легко переходят в разряд недовольных условиями своего быта, вследствие чего могут поддаваться и влиянию революционной пропаганды.

Министр финансов и шеф жандармов выразили убеждение, что задача первоначального обучения не так сложна, чтобы улучшенные педагогические приемы были для нее безусловно необходимы.

Она заключается в том, чтобы научить детей читать, писать, считать и молиться Богу, и потому могла бы быть преимущественно вверена духовенству при улучшении его материального быта теми средствами, которые теперь предназначаются для школ, не состоящих в прямом его заведовании.

Граф Толстой с жаром защищал преимущество специалистов-педагогов в деле начального народного образования.

Дело это, утверждал он, не так легко, как кажется на первый взгляд.

В народных школах правильный исход преподавания важнее, чем в среднем учебном заведении или даже с университетской кафедры, потому что учитель имеет дело с неразвитыми и неподготовленными учениками.

Так как духовные лица готовятся не к учительским, а к несравненно более важным пастырским обязанностям, то во всей Европе, не исключая и католических стран, в учительских семинариях воспитывают учителей для начального преподавания народу.

Русское духовенство чуждо антагонизма со светскими властями и сочувственно встретило учреждение учительских семинарий в России.

Граф Толстой проводил мысль, что преподавание в сельской школе учителем, приготовленным к этому делу в учительских семинариях, нисколько не нарушает естественного и законного влияния пастырей церкви на воспитание их прихожан.

Положением о народных училищах духовенству предоставлено не одно преподавание Закона Божия, но и высшее наблюдение за религиозно-нравственным направлением обучения в начальных школах.

Кроме того, церковно-приходские школы при церквах и монастырях находятся в исключительном заведовании духовенства, а таких школ — около трети всех существующих.

Большее участие духовенства в этом деле министр признавал невозможным, считая его неподготовленным к преподаванию, слишком занятым своими приходскими обязанностями, а равно и заботой о своем материальном положении, по крайней недостаточности получаемого содержания.

Председательствовавший в Совещании министр государственных имуществ присоединился к общему взгляду министра финансов и шефа жандармов.

Он заявил при этом, что всегда признавал и теперь признает дело народного образования существенно единым по своему государственному значению; что он прежде находил и теперь находит неудобным то участие, которое в нем предоставлено земским учреждениям, действующим неодинаково в разное время и в разных губерниях; что он считает необходимым объединение дела в одних руках и его повсеместное одинаковое направление к одной цели; что при данных условиях нашей обширной территории, нашего климата, малой густоты населения и ограниченности данных средств он сомневается в возможности устройства наших сельских школ по какому-нибудь усовершенствованному европейскому образцу и что по этим уваженьям он, со своей стороны, признает особенно желательным поручить эти школы прямому попечению приходского духовенства, вверив ему приискание учителей и надзор за ними и предоставив ему на этот конец те денежные средства, которые могли бы быть сбережены при устройстве и содержании школ на таких основаниях.

С общим взглядом Особого Совещания согласился и Комитет министров, одобривший большую часть предложенных Совещанием судебно-полицейских мер. Не менее оживленные прения, как в Особом Совещании, происходили и в Комитете министров по вопросу о народном образовании.

Комитет министров, выразив убеждение, что проектирование мер по части народного образования требует, по важности их последствий, особой осторожности и строгого соображения со всей системой ведения учебного дела, чтобы отдельными мероприятиями не нарушить стройности системы, приступил к обсуждению возбужденных Особым Совещанием двух главных и существенных по учебному делу вопросов: 1) не следует ли положить предел искусственной поддержке весьма распространенного стремления перемещаться, путем высшего образования, из одного слоя общества в другой, и 2) должно ли поддерживать и развивать нынешний порядок приготовления учителей для народных школ посредством учительских семинарий или изменить систему народного образования, установив преобладающее влияние духовенства на школу? По первому вопросу Комитет высказался утвердительно, вполне разделив взгляд на предмет, выраженный генерал-адъютантом Грейгом.

Если — рассуждал он — доступность высшего образования и составляет потребность нынешнего века, то едва ли правильно искусственно возбуждать стремление к нему в России, где существуют столь резкие грани в быте различных общественных слоев. В силу этих соображений Комитет положил: "Предоставить подлежащим министрам, в ведении коих находятся высшие учебные заведения, принять к руководству изъясненное общее начало о положительном вреде искусственного возбуждения в России стремления к высшему образованию с тем, чтоб каждый из них принял по своему ведомству меры, коими могут быть достигнуты успешные результаты в смысле ослабления означенного явления.

Вместе с тем, решено сосредоточить в министерстве народного просвещения все казенные университетские стипендии и предложено министру внести "в возможно неотлагательном времени" в Государственный Совет проект нового университетского устава.

По вопросу о народной школе Комитет хотя и признал, "что духовно-нравственное развитие народа, составляющее краеугольный камень всего государственного строя, не может быть достигнуто без предоставления духовенству преобладающего участия в заведовании народными школами", но в то же время нашел, что "полное повсеместное подчинение народной школы православному духовенству представляется ныне на практике затруднительным", а потому и ограничился тем, что поставил достижение этого "целью согласованных стараний министерства народного просвещения и духовного ведомства", выразив мнение, "что при значительной потребности в народных школах, при практической невозможности, чтобы самое преподавание в них лежало исключительно на обязанности сельского духовенства, и наконец, при большом числе местностей, населенных неправославными и даже нехристианами, — оканчивающие курс в учительских семинариях найдут себе занятия, соответствующие их назначению". В заключение Комитет министров выразил пожелание, чтобы изысканы были средства к улучшению материального положения сельских священников и чтобы духовное ведомство всемерно облегчило способы к восстановлению исподволь упраздненных за последние годы самостоятельных приходов.

Такова была совокупность мер для борьбы с крамолой, проектированных Особым Совещанием и в несколько измененном виде поднесенных Комитетом министров на утверждение Государя.

Из них весьма немногие были осуществлены своевременно; большую же часть опередили события, и они не вышли из области предположений.

К числу первых относятся: обнародованный в "Правительственном Вестнике" циркуляр министра внутренних дел губернаторам, объявлявший, по особому Государя Императора повелению, "что ни теперь, ни в последующее время, никаких дополнительных нарезок к крестьянским участкам не будет и быть не может", а также Высочайшее повеление о предоставлении министру народного просвещения права, впредь до утверждения нового общего устава университетов, издать инструкцию для университетской инспекции, с присовокуплением правил о даровании разных льгот, пособий и стипендий.

Между тем генерал-губернаторы широко применили чрезвычайные свои полномочия для подавления социально-революционного движения.

Ими издан длинный ряд обязательных постановлений о разных предметах, состоявших более или менее в связи с этим движением, с наложением крупных денежных штрафов за их нарушение.

Постановления эти установляли: строгое наблюдение за своевременной и точной пропиской видов, а в столицах — постоянное дежурство дворников; правила ношения, хранения и продажи оружия; правила о продаже легко воспламеняющихся и взрывчатых веществ, о надзоре за типографиями и т. п. Усиленные обыски и аресты производились среди лиц, заподозренных в соучастии с злоумышленниками; большая часть арестованных высылалась из Петербурга и университетских городов под надзор полиции в разные местности.

Невзирая, однако, на всю строгость преследования, а равно и на то, что некоторые из коноводов движения на юге попали в руки правосудия и понесли заслуженную кару, самое движение не только не ослабевало, но развивалось и проявлялось все с большей силой. Главные вожаки и организаторы движения все еще ускользали от преследования и при помощи ложных имен и фальшивых паспортов, свободно разъезжали по России.

В последних числах июня назначен был в Воронеже годовой съезд членов партии "Земля и Воля", мало-помалу сплотившей в одно сообщество рассеянные по всему пространству России социалистические кружки.

На съезде предполагалось обсудить как цели, преследуемые " партией", так и средства и способы к их осуществлению.

Большинство участников склонялось в пользу исключительно социального переворота, помимо переворота политического, а потому восставало против политических убийств, как не ведущих к цели. Но в среде сообщества выделилось несколько человек, настаивавших на политическом перевороте как на необходимом условии свободного и успешного распространения социалистических начал в русском народе.

Прежде чем отправиться в Воронеж, социалисты, придерживавшиеся последнего взгляда, собрались в городе Липецке, Тамбовской губернии, и там совещались в продолжение четырех дней. Число лиц, съехавшихся в Липецк, не превышало пятнадцати человек, мужчин и женщин, но то были самые решительные из коноводов революции, отчаянные головы, не отступавшие ни перед чем для достижения своих преступных целей. Пропаганда социализма — рассуждали они — невозможна в России при существующем образе правления, а потому следует стремиться к его ниспровержению, к ограничению самодержавной власти, к дарованию политических вольностей или к созыву народного представительства.

Средством к достижению этой цели должен был служить террор, под которым заговорщики разумели убийство должностных лиц, и прежде всего цареубийство.

На липецких совещаниях решено предпринять ряд покушений на Священную Особу Государя Императора.

Там же выработана организация нового сообщества, выделившегося из партии "Земля и Воля" и принявшего название "Народная Воля". Три члена выбраны в так называемую "распорядительную комиссию", поставленную во главе сообщества для направления и руководства его деятельностью.

Все прочие участники съезда составили "исполнительный комитет", назначением которого было организовать и совершить предположенные злодеяния.

Из Липецка члены нового сообщества отправились в Воронеж, где напрасно старались увлечь в свою организацию прочих своих товарищей.

Раскол в среде партии "Земля и Воля", уже обнаружившийся на воронежском съезде, происходившем в конце июня, окончательно решен на сходке в Петербурге 15-го октября.

В противоположность партии "террористов", называвшейся "Народная Воля", — народники образовали свое отдельное сообщество под именем "Черный Передел". Оба кружка завели свои печатные органы.

Расходясь в средствах, они сходились в одной общей задаче — переустройство России на анархических началах — и оказывали один другому взаимную поддержку и помощь.

Проповедь социализма в народе и в образованных классах — такова была задача, которую поставили себе "народники". "Террористы" все свои усилия направили на одну цель — совершение цареубийства.

На собраниях так называемого "исполнительного комитета Народной Воли", состоявшихся в Петербурге в конце августа, решено совершить несколько покушений на жизнь императора Александра осенью 1879 году, на обратном пути Его Величества из Ливадии — где Государь по обыкновению проводил осень — в Петербург, и притом с применением к делу динамита.

Приготовления начались с сентября. "Техники" сообщества, с этой специальной целью занявшиеся изучением химии, и в частности — взрывчатых веществ, изготовляли в устроенных в Петербурге лабораториях в большом количестве динамит.

Двое заговорщиков, мужчина и женщина, отправились в Одессу и там, поступив в качестве сторожа и жены его на железную дорогу, поселились в сторожевой будке на 14-й версте от Одессы и занялись подведением мины под рельсы при помощи товарищей, живших в Одессе и доставлявших им динамит.

Тогда же другой заговорщик, в сопровождении женщины и двух рабочих, прибыл в гор. Александровск и поселился там близ станции железной дороги, выдавая себя за лицо, намеревавшееся выстроить в этой местности кожевенный завод. Работая ночью, они заложили под насыпью рельсового пути, на 4-й версте от станции, под глубоким оврагом, два цилиндра, наполненные динамитом, с электрическими запалами.

В Москве, в 20 саженях от линии Курской железной дороги, приобретен был дом, в котором поместились, под видом хозяев, два злоумышленника, мужчина и женщина.

По ночам собирались там все находившиеся в Москве или прибывшие туда члены сообщества и общими силами проводили оттуда подземный подкоп под полотно дороги.

Галерея имела в основании 0,37 сажени ширины и в высоту 0,5 сажени.

Спираль Румкорфа хранилась в доме, в сундуке, а гальваническая батарея в сарае. Под полотном на глубине двух саженей заложена была мина из динамита.

Медные трубы для мины ковались в Харькове завлеченным в сообщество кузнецом.

Оттуда же развозились в трех направлениях, в Одессу, Александровск и Москву, все прочие приспособления и динамит.

Все эти приготовления продолжались беспрепятственно целых три месяца, и ни одно из трех готовившихся злодеяний не было своевременно обнаружено.

Когда стало известно, что Император Александр проследует обратно из Крыма в Петербург не через Одессу, а через Москву, то предупрежденные о том злоумышленники распорядились отправить оказавшийся ненужным в Одессе динамит в Москву.

Лицо, везшее этот динамит, задержано 9-го ноября на станции Елисаветград.

Но и это обстоятельство не повело к своевременному раскрытию ни мин под Александровском, ни московского подкопа.

Между тем Государь, выехавший из Петербурга 15-го августа через Динабург, Вильну и Гродно, прибыл в Варшаву; оттуда Его Величество ездил на свидание с германским императором в Александрово и через Брест и Одессу проехал в Ливадию, где пробыл два месяца.

Из Ливадии Императрица Мария Александровна отбыла прямо в чужие края, в гор. Канн, на юге Франции, а Император 17-го ноября предпринял обратный путь в Петербург.

При проезде Императорского поезда через гор. Александровск, 18-го ноября, в десять часов утра, три заговорщика, подъехав на телеге к месту, откуда начата была укладка проволоки, соединявшей спираль Румкорфа с миной под полотном железной дороги, сомкнули цепь, но взрыва не последовало.

На другой день, 19-го, в 10 часов 25 минут вечера, на 4-й версте от пассажирской станции Курской железной дороги в Москве произошел взрыв, но, к счастью, не под Императорским, а под следовавшим непосредственно за ним так называемым свитским поездом.

Поезд сошел с рельс, паровоз оторвался, несколько вагонов опрокинулось, но, за исключением легких поранений, несчастий с людьми не произошло. 20-го ноября, после обычного выхода с Красного крыльца в Успенский собор, Император Александр, принимая в Кремлевском дворце представителей сословий, сказал им: "Я надеюсь на ваше содействие, чтобы остановить заблуждающуюся молодежь на том пагубном пути, на который люди неблагонамеренные стараются ее завлечь.

Да поможет нам в этом Бог и да дарует Он нам утешение видеть дорогое наше отечество постепенно развивающимся мирным и законным путем. Только этим путем может быть обеспечено будущее могущество России, столь же дорогое вам, как и мне". Проведя два дня в Москве, Государь 22-го ноября благополучно возвратился в Петербург.

Попытка взорвать царский поезд вызвала новые обыски и аресты, но без успеха.

Виновники преступления остались не обнаруженными.

В Петербурге так называемый "исполнительный комитет" выпустил отпечатанное в тайной типографии воззвание, в котором грозил новым покушением на жизнь Монарха.

Организация террористического сообщества все еще оставалась неизвестной властям.

К раскрытию ее не повело и случайное задержание в Петербурге в конце ноября нескольких из принадлежавших к ней злоумышленников, у одного из которых найден план Зимнего дворца, на котором императорская столовая отмечена была крестом.

В типографии сообщества стал выходить, с 6-го октября, периодический его орган, социально-революционное обозрение под заглавием: "Народная Воля". Программа "исполнительного комитета", излагавшая устройство террористической партии, ее намерения, цели и средства, в тысячах печатных экземпляров распространялась в Петербурге между единомышленниками и рассылалась во все концы России.

Надежды свои возлагали заговорщики на готовившееся новое покушение, местом совершения которого должно было служить уже самое жилище Государя — Зимний дворец.

Еще в сентябре в число столяров, работавших в Зимнем дворце и помещенных в подвальном его этаже, поступил, под чужим именем и с поддельным видом, один из "распропагандированных" рабочих, принадлежавших к террористическому сообществу.

В продолжение четырех месяцев он мало-помалу сносил туда динамит в свой сундук, стоявший в комнате, расположенной как раз под царской столовой, а когда динамита накопилось около трех пудов, 5-го февраля, в шесть часов вечера, т. е. в обычное время обеда Императорской семьи, воспламенив через огнепроводный шнур приспособленную к сундуку капсюль с гремучекислой ртутью, сам удалился из дворца.

Несколько минут спустя последовал взрыв. Государь находился в это время в малой фельдмаршальской зале, куда вышел навстречу принцу Александру Гессенскому и сыну его, князю болгарскому, замедление в приезде которых и было причиной того, что обед не был подан в установленный час. От сильного удара поколебались стены, разбились вдребезги стекла, газ потух во дворце.

Но разрушительное действие взрыва не распространилось далее главной гауптвахты, расположенной в первом этаже, над подвальным помещением, в котором заложена была мина, и под столовой залой. Из находившихся в этой комнате занимавших в этот день караул во дворце нижних чинов лейб-гвардии Финляндского полка убито 10 и ранено 56 человек.

На полу столовой оказалась лишь небольшая трещина.

На следующий день в Большой церкви Зимнего дворца в присутствии Императора и всей Царской Семьи, а также при стечении толпы придворных, высших военных и гражданских чинов происходил благодарственный молебен.

Следуя в собор, Государь остановился перед офицерами Финляндского полка и в милостивых выражениях благодарил их за отличное исполнение чинами полка службы накануне, во время и после взрыва.

Несмотря на страшное опустошение, произведенное в рядах караула, на обезображенные трупы товарищей, на собственные раны и увечья, уцелевшие часовые оставались все на своих местах и даже по прибытии вызванной смены от л.-гв. Преображенского полка не уступали прибывшим своих мест, пока не были сменены своим разводящим ефрейтором, который тоже был ранен при взрыве.

Его Величество выразил глубокое сожаление о жертвах печального происшествия и объявил, что семьи пострадавших будут обеспечены.

Две недели спустя, 19-го февраля 1880 года, Россия праздновала двадцать пятую годовщину вступления Императора Александра II на престол.

Из самых отдаленных концов ее, от всех сословий, учреждений и множества отдельных лиц неслись теплые выражения любви, признательности, верноподданнической преданности Монарху.

В Петербурге день начался исполнением нескольких музыкальных пьес на площадке перед Зимним дворцом соединенными хорами всех гвардейских полков, при громе салютационных орудий, расставленных вдоль набережной Васильевского Острова.

Государь слушал это исполнение с дворцового балкона и на оглушительное "ура!" войска и народа, сняв каску, отвечал милостивыми поклонами.

Вслед за этим в Белой зале Зимнего дворца состоялся прием поздравлений от военных чинов. Приняв поднесенный от гвардии образ-складень, Государь, имея возле себя Наследника Цесаревича, подозвал командиров гвардейских полков и сказал, что 25 лет тому назад покойный Император передал ему шефство над гвардейскими частями, в которых он за сорок лет перед тем сам начал службу; что еще будучи Наследником, он гордился командуемыми ими гвардейскими частями и был уверен, что они всегда отлично исполнят свое дело; что гвардия доказала это в две войны его собственного царствования: в 1863 году, при усмирении польского мятежа, и в войну 1877—1878 годов. Поблагодарив гвардию за ее ревностную и верную службу, Император Александр выразил уверенность, что, когда его не станет, гвардия так же точно будет служить и его преемнику.

Обойдя затем ряды генералов и офицеров, Государь прибавил, обращаясь к последним, что уверен, что переживаемые ныне тяжкие времена пройдут, в особенности при содействии всех благонамеренных людей, к числу которых принадлежат и офицеры гвардии, в верности которых Его Величество не сомневается и вполне полагается на нее. После благодарственного молебна, отслуженного в придворном соборе, Император принимал поздравления высших учреждений Империи.

Председателем Государственного Совета, Великим Князем Константином Николаевичем, прочитан журнал заседания Совета, состоявшегося в тот же день, следующего содержания: "Государственный Совет в чрезвычайном собрании 19-го февраля 1880 года, в торжественный день совершившегося двадцатипятилетия со дня восшествия Государя Императора на прародительский Престол, следуя сердечному влечению, признал священным долгом принести к подножию престола Его Императорского Величества верноподданническое поздравление вместе с выражением одушевляющих Совет благоговейных чувств признательности и преданности.

Государственный Совет, как ближайший участник в осуществлении предначертаний Государя по законодательству и высшему управлению, был постоянным свидетелем трудов Монарха по главным отраслям державного его дела. Совершившиеся в настоящее царствование преобразования и усовершенствования в законах, обновившие весь строй государства, являются плодами неисчерпаемой любви Его Императорского Величества к России и неусыпной заботливости его о благе вверенного ему Богом народа.

Совет имел великое счастье быть призванным к обсуждению и окончательной разработке законодательных мероприятий, память о которых останется неизгладимой в летописях нашего отечества. "Наиболее важное из них — освобождение крестьян — возымело начало от лица самого Государя, развилось и созрело под непосредственным благотворным руководством Его Императорского Величества и исполнено успешно силой державной воли его, встреченной единомышленным сочувствием дворянства, при спокойствии и доверии сельского населения.

Великое, святое дело совершилось.

Никому не знать и не счесть, сколько крестных знамений положено за него миллионами освобожденных людей, сколько теплых молитв вознесено к Богу, сколько горячих, радостных слез оросило русскую землю. Наименование Освободителя в благодарной памяти народной, неразрывно связанное с именем Александра II, будет навсегда красноречиво-простым свидетельством того, что прочувствовано русскими сердцами.

Дарование крестьянам прав свободных граждан и введение затем суда гласного, устного и равного для всех подданных, в связи с целым рядом других, по всем отраслям управления, узаконений и улучшений, указанных отеческой заботливостью Монарха, дали стране новую жизнь, Россия возмужала и развилась.

Не легок был путь, пройденный царственным тружеником; немало разнообразных препон дано было ему побороть.

Провидению не угодно было умалить славу его деяний удалением от него той тяготы, которая, по неисповедимым путям Промысла, бывает неразлучна с трудом созидания, которая величавее проявляет дух избранников Бога и сильнее привязывает к ним сердца людей. Наряду с успехами и радостями представлялись трудности и ниспосылались печали.

Но они не смущали его сердце, не ослабляли и не останавливали воли, благодеющей России.

Гордое венценосным своим Вождем, отечество с молитвой торжествует ныне двадцатипятилетие его царствования.

Стекающиеся из всех концов обширной Империи, от всех сословий и обществ горячие заявления о неизменной преданности и благодарности Его Императорскому Величеству, сопровождаемые щедрыми пожертвованиями на богоугодные цели, свидетельствуют о беспредельной любви к Монарху его верноподданных, желающих добрыми делами привлечь на его главу новые благословения.

Учреждение училищ, облегчение обремененных и неимущих и призрение страждущих — вполне достойное чествование Царя-Освободителя.

Бог Всемогущий да сохранит его на многие годы!" Выслушав чтение журнала, Император произнес, обращаясь к членам Государственного Совета: "Благодарю вас, господа, за выражение ваших чувств.

Благодарю вас также за ваши труды. К прискорбию моему, нет уже в живых многих из тех, которые участвовали в главных законодательных работах моего царствования.

Благодарю всех ближайших сотрудников, начиная с тебя, — слова эти были обращены к Великому Князю, генерал-адмиралу, — первого моего помощника в крестьянском деле, а также всех министров, бывших и нынешних, в особенности государственного канцлера.

Надеюсь, что Совет будет по-прежнему помогать мне в предстоящих еще трудах.

Уповаю, что Бог нас не оставит.

Молитесь вместе со мною, и Господь выведет нас из того тягостного положения, в котором мы теперь находимся.

Бог да хранит всех вас!". Вслед за Государственным Советом Император Александр принял Сенат, постановление которого, состоявшееся в торжественном общем собрании всех департаментов, прочитал министр юстиции.

В акте этом Сенат помянул все великие преобразования царствования: освобождение крестьян, судебную реформу, всеобщую воинскую повинность, земские и городские учреждения, финансовые меры, преобразование государственного контроля, гласность сметы и отчеты по ее исполнению. "Преобразования, предназначенные Его Императорским Величеством в мудрой заботливости о благе отечества, — свидетельствовал Сенат, — исполнены твердой державной волей с верным сознанием действительных нужд государства.

Правительствующий Сенат, веруя в великую благость Божию, сохраняющую на счастие и радость русского народа священную жизнь Его Императорского Величества, уповает, что России суждено еще долгие годы идти путем мирного развития под Августейшим и мудрым руководительством Императора Александра II. Временная потребность в принятии чрезвычайных мер к искоренению ненавистной для всей России горсти крамольников не поколебали веры Царя в преданность Престолу народа русского.

Россия сильна любовью Царя к своему народу и непоколебимой преданностью народа своему Царю. Великими преобразованиями, совершенными Императором Александром II, посеяны семена умственного и нравственного развития, трудолюбия и уважения к законам, неуклонное исполнение коих есть незыблемое основание, утверждающее благоустройство, могущество и счастие народное". На приветствие сенаторов Государь ответил: "Благодарю вас, господа, за выраженные вами чувства.

Я уверен, что Правительствующий Сенат всегда, так же как в прежнем своем составе, и в настоящем его виде будет руководствоваться теми же правилами, действуя на благо и славу России.

Убежден, что деятельность ваша всегда будет направлена к упрочению законного порядка.

Еще раз благодарю и надеюсь, что мне и впредь придется благодарить вас за столь же добросовестное исполнение вами ваших обязанностей". Среди бесчисленных адресов, приветствий, поздравлений представлено было Его Величеству и всеподданнейшее письмо Святейшего Синода, прочитав которое, Государь начертал собственноручно: "Благодарю искренно.

Да не оставит нас Бог в теперешних трудных обстоятельствах.

На Него возлагаю, как всегда, всю мою надежду! Да будет воля Его!" XXV. Последний год царствования (1880—1881). 1-го января 1880 года на место умершего генерал-адъютанта графа Н. H. Игнатьева председателем Комитета Министров назначен статс-секретарь Валуев, которого в должности министра государственных имуществ заменил князь Ливен. П. A. Валуев принадлежал к числу ближайших и довереннейших советников Императора Александра II, который часто совещался с ним по делам общегосударственного значения.

В последние годы он состоял председателем нескольких высших комиссий, учрежденных с целью изыскать способы к подавлению социально-революционного движения, о котором ему неоднократно приходилось беседовать с Государем.

Ввиду приближения двадцатипятилетнего юбилея царствования, Валуев находил, что правительственная мера, которая расширила бы общественное участие в делах государственных, благоприятно повлияла бы на русское общество и содействовала бы успокоению умов, возбужденных до крайности безуспешностью усилий правительства к обузданию крамолы.

Предложение П. А. Валуева было обсуждаемо в Особом Совещании под председательством самого Государя, но вследствие высказанных против него опровержений, основанных преимущественно на опасении более возмутить, чем успокоить, умы, Император решил не давать хода обсуждавшемуся предложению.

Произведенный 5-го февраля взрыв в Зимнем дворце снова поставил на очередь вопрос о решительных и действительных мерах для борьбы с крамолой.

На совещании, происходившем у Государя 8-го февраля, в котором приняли участие председатель Комитета Министров, министры: Императорского Двора, военный, внутренних дел и шеф жандармов, Цесаревич выступил с предложением учредить Верховную следственную комиссию с обширным полномочием, которое не ограничивалось бы известной местностью, а распространялось бы на всю Россию.

Император Александр, сначала не сочувствовавший выполнению этой мысли, усвоил ее вследствие настояний Наследника, и на другой день, 9-го февраля, объявил, что такая комиссия будет немедленно учреждена, а генерал-адъютант граф Лорис-Меликов поставлен во главе ее. Выработать основания будущей деятельности нового учреждения и определить его полномочия Император Александр поручил Особому Совещанию под председательством статс-секретаря Валуева.

Утвердив поднесенный к его подписи указ Правительствующему Сенату, Его Величество надписал на нем: "Давай Бог, в добрый час". Указ от 12-го февраля гласил, что учреждение Верховной Распорядительной Комиссии по охранению государственного порядка и общественного спокойствия и назначение графа Лорис-Меликова ее главным начальником вызваны "твердым решением" Государя Императора "положить предел беспрерывно повторяющимся в последнее время покушениям дерзких злоумышленников поколебать в России государственный и общественный порядок"; что члены комиссии назначаются Высочайшей властью по представлению главного начальника, которому предоставляется, сверх того, право призывать в комиссию всех лиц, присутствие которых будет им признано полезным; что в видах объединения действий всех властей по охранению государственного порядка и общественного спокойствия главному начальнику комиссии предоставляются по всем делам такого рода: а) права главноначальствующего в С.-Петербурге и его окрестностях, с непосредственным подчинением ему с.-петербургского градоначальника; б) прямое ведение и направление следственных дел по государственным преступлениям в С.-Петербурге и С.-Петербургском военном округе и в) верховное направление означенных дел по всем другим местностям Империи.

Далее установлялось, что все требования главного начальника Верховной распорядительной комиссии по делам об охранении государственного порядка и общественного спокойствия подлежат немедленному исполнению как местным начальством, генерал-губернаторами, губернаторами и градоначальниками, так и со стороны всех ведомств, не исключая военного; что все ведомства обязаны оказывать ему полное содействие; что он непосредственно испрашивает у Государя Императора повеления и указания, когда признает это нужным; что, независимо от того, он делает все распоряжения и принимает вообще все меры, которые признает необходимыми для охранения государственного порядка и общественного спокойствия как в С.-Петербурге, так и в других местностях Империи, с правом определять меры взыскания за неисполнение или несоблюдение этих распоряжений, а также порядок наложения взысканий; что распоряжения главного начальника и принимаемые им меры должны подлежать безусловному исполнению всеми и каждым и могут быть отменены лишь им самим или особым Высочайшим повелением.

Засим упразднялась должность временного С.-Петербургского генерал-губернатора, учрежденная указом 5-го апреля 1879 года. По представлению графа Лорис-Меликова членами Верховной Распорядительной Комиссии Всемилостивейше назначены: член Государственного Совета Победоносцев, генерал-адъютант князь Имеретинский, управляющий делами Комитета министров статс-секретарь Каханов, сенаторы Ковалевский и Шамшин, обер-прокурор Сената Марков, товарищ главноуправляющего III Отделением генерал-майор Черевин, генерал-майор Батьянов и правитель канцелярии министра внутренних дел Перфильев.

Первым шагом графа Лорис-Меликова по вступлении в должность главного начальника Верховной Распорядительной Комиссии было напечатанное в "Правительственном Вестнике" обращение "к жителям столицы". "Сознаю всю сложность предстоящей мне деятельности, — заявлял он в нем, — и не скрываю от себя лежащей на мне ответственности.

Не давая места преувеличенным и поспешным ожиданиям, могу обещать лишь одно — приложить все старание и умение к тому, чтобы, с одной стороны, не допускать ни малейшего послабления и не останавливаться ни пред какими строгими мерами для наказания преступных действий, позорящих наше общество, а с другой — успокоить и оградить законные интересы его здравомыслящей части. Убежден, что встречу поддержку всех честных людей, преданных Государю и искренно любящих свою родину, подвергнувшуюся ныне столь незаслуженным испытаниям.

На поддержку общества смотрю как на главную силу, могущую содействовать вместе к возобновлению правильного течения государственной жизни, от перерыва которого наиболее страдают интересы самого общества". Жители столицы, как ближайшие свидетели злодеяний террористов, приглашались отнестись спокойно и с достоинством к будущему и не смущаться злонамеренными или легкомысленными внушениями, толками и слухами. "В разумном и твердом отношении населения к настоящему тягостному положению, — так заключалось воззвание, — вижу прочный залог успеха в достижении цели, равно для всех дорогой, — восстановления потрясенного порядка и возвращения отечества на путь дальнейшего мирного преуспеяния, указанного благими предначертаниями Августейшего его вождя". Ответом злоумышленников на эту программу было совершенное 11-го февраля, всего пять дней по ее обнародовании, покушение на жизнь графа Лорис-Меликова.

Выстреливший в него из револьвера преступник дал промах, не нанеся графу никакого вреда. Преданный военному суду, он был приговорен к смертной казни через повешение, и приговор приведен в исполнение в двадцать четыре часа. Чрезвычайные полномочия, дарованные главному начальнику Верховной Распорядительной Комиссии, требовалось согласовать с деятельностью III Отделения и с теми правами, которые были предоставлены генерал-губернаторам, постоянным и временным, в предшедшем году. Последовавшее вскоре увольнение от должности шефа жандармов, генерал-адъютанта Дрентельна, имело последствием фактическое подчинение III Отделения графу Лорис-Меликову.

Но генерал-губернаторы оставались независимыми от него, а потому Император Александр возложил на Особое Совещание задачу установить единство в действиях их с действиями Комиссии по охранению государственного порядка и общественного спокойствия и разъяснить отношения их к главному ее начальнику.

Членами Совещания были, под председательством графа Валуева, министры финансов, юстиции и внутренних дел и сам граф Лорис-Меликов, а в заседание, происходившее 27-го февраля, приглашены вызванные в С.-Петербург генерал-губернаторы: варшавский — Коцебу, московский — князь Долгоруков, киевский — Чертков, одесский — Тотлебен и харьковский — заменивший в этой должности Лорис-Меликова — князь Дондуков-Корсаков.

Совещание пришло к заключению, что за генерал-губернаторами следует сохранить все, принадлежащие им по общим законам и временно, особенными постановлениями предоставленные, права, с тем чтобы они поставляли в известность как министра внутренних дел, так и главного начальника Верховной Распорядительной Комиссии о всех лицах, высылаемых ими административным порядком с приведением причины высылки, а также сообщали им, со своими соображениями, все нужные сведения по делам о государственных преступлениях.

Между тем Верховная Распорядительная Комиссия приступила к делу. В первом заседании ее, 4-го марта, граф Лорис-Меликов указал на две главные ее задачи: принятие решительных мер к подавлению преступных действий анархистов и изыскание средств для уврачевания причин, породивших крамолу и поддерживающих ее. Необходимым средством к достижению этих обеих целей почиталось, прежде всего, объединение действий всех судебных и административных органов, призванных к обнаружению и преследованию преступных замыслов и действий.

Как на другую причину, затрудняющую борьбу правительства с крамолой, указывалось на крайнюю медленность производства дознаний и дел о государственных преступлениях.

Третий вопрос, предложенный графом на обсуждение Комиссии, было рассмотрение и точное определение двух мер, обыкновенно принимаемых против лиц, заподозренных в политической неблагонадежности: высылки и полицейского надзора.

Наконец, граф обратил внимание Комиссии на то, что понятие о политической неблагонадежности допускает много степеней, разграничить которые полиция не всегда бывает в состоянии, а это влечет за собой неосмотрительность при определении административных взысканий.

В заключение главный начальник предложил Комиссии заняться разработкой этих четырех вопросов, а Комиссия постановила: собрать подробные сведения как о личном составе, так и о стоимости всех органов правительственных и общественных, призванных к охранению порядка и обнаружению преступных замыслов в столице и ее окрестностях.

С целью ускорения производства дознаний и дел о государственных преступлениях, Комиссия поручила своим членам рассмотреть и проверить списки арестованных, а также привести в известность всех лиц, подвергшихся административным взысканиям, высланных или отданных под надзор полиции.

В следующих заседаниях Верховная Распорядительная Комиссия приняла ряд мер, направленных, главным образом, к облегчению участи лиц, заподозренных в политической неблагонадежности, и поручила сенатору Ковалевскому, исследовав вопрос об административной высылке, установить по возможности однообразные правила по этому предмету.

По представлению ее главного начальника состоялось Высочайшее повеление о решении впредь всех политических дел по личным всеподданнейшим докладам графа Лорис-Меликова или же в его присутствии — по докладам министра юстиции, а также об освобождении от полицейского надзора лиц, исправившихся в поведении и нравственности.

В начале апреля граф Лорис-Меликов представил Императору Александру пространный доклад с изложением отчета о деятельности Комиссии и взглядов, выработанных ее председателем.

Указав на возложенную на него Высочайшим доверием задачу — охранить государственный порядок и общественное спокойствие и объединить направленные к тому действия всех властей, граф признавал предоставленные ему для того полномочия столь широкими, "что идти далее по этому пути — совершенно невозможно". Впечатление, произведенное указом об учреждении Верховной Распорядительной Комиссии он находил "в высшей степени благотворным", так как мера эта устрашила злоумышленников, доказав им твердое решение правительства положить во что бы то ни стало предел их покушениям и, вместе с тем, возбудила надежды благомыслящей части общества и отечества, успокоила ее, наметив решимость правительства не останавливаться на мерах внешнего свойства. "Произведенное указом 12-го февраля впечатление, — развивал граф мысль свою, — не есть случайное и отнюдь не должно быть скоропреходящим.

В этом впечатлении выразилась не только исторически выработавшаяся, заветная черта русского народа — доверие к мудрым предначертаниям своего Государя, но и упование, что тот Монарх, который верной рукой поставил Россию, в другую, страшную для нее годину, на путь процветания, столь же твердо и решительно укажет исполнителям его воли на способы к избавлению той же России от встреченных ею на том же пути искусственных преград.

Такие чувства — лучший залог для будущего, и ими нельзя не дорожить.

С ними не страшны для государственной власти в России ни лжеучения Запада, ни доморощенные безумцы.

Но чувства эти должны быть удовлетворены, насколько это в настоящее время возможно, иначе государственная язва будет все более и более захватывать здоровые части государственного организма, тесно связанные между собой. Правительство в эпоху, переживаемую ныне Россией, должно уяснить себе разнородные явления, порождаемые общим течением государственной жизни в связи их между собой и с прошедшим государства, и отделить в них случайное от неизбежного.

Только такое сознательное отношение к этим явлениям может указать на действительные средства к уврачеванию болезни". Доклад перечислял меры, принятые в продолжение истекших трех месяцев, с целью, с одной стороны, объединить и усилить охранительную деятельность в месте пребывания Государя, а с другой — изучить разнородные причины приведения к настоящему затруднительному положению, разъяснить общественное настроение и изыскать способы к полному восстановлению порядка.

То были: объединение деятельности полицейских и жандармских властей, преобразование розыскной части в столице и усиление полицейских средств, установление более быстрого движения дознаний и более внимательного к ним отношения.

От всех этих мер граф Лорис-Меликов ожидал наилучших последствий и выразил намерение, в дальнейших действиях продолжать неуклонно следовать усвоенной им и Высочайше одобренной системе. "Время особого усиления социалистических учений в Европе, — гласил доклад, — совпало с тем временем, когда общественная жизнь в России находилась в периоде великих преобразований, ознаменовавших славное царствование Вашего Величества.

Учения эти находили здесь, как и везде, последователей, но число таковых не могло быть велико, и влияние их не было заметно на первых порах. Внутри государства не существовало удобного для них класса — земледельческого пролетариата, а созданная реформами жизнь занимала и во многом удовлетворяла умственные силы развитых элементов общества; подраставшее же поколение, так называемая учащаяся молодежь, не могло не помнить прежних порядков и с доверием относилось к будущему.

Никогда и, может быть, нигде сила правительственной власти не выражалась блистательнее и торжественнее, как в то время, и никогда составные части русского общества не были одушевлены более сознательной приверженностью к лицу своего Монарха.

Прочность такого настроения зависела от хода самых преобразований, от правильной их постановки, от урегулирования и пополнения их. При продолжительности же этого настроения законный порядок, приноровленный к потребностям времени и историческим условиям России, успел бы настолько укорениться, что предстоявшая неизбежная борьба начал порядка с народившимися лжеучениями не могла бы сопровождаться особенной опасностью для государственного строя". "К несчастью, — продолжал доклад, — не таков был ход дела. Новые порядки создали во многих отраслях управления новое положение для представителей власти, требовавшее других знаний, других приемов деятельности, иных способностей, чем прежде.

Истина эта не была достаточно усвоена и далеко не все органы власти заняли подлежащее им место. Ложно понятое назначение в общем государственном строе повело к ряду нарушений прямых обязанностей, к ряду столкновений.

Неизбежные ошибки, часто увлечение, еще чаще неумение приноровиться к новым порядкам и руководить обстоятельствами и людьми — вызывали отдельные прискорбные факты, из которых стали выводиться общие заключения в невыгоду новых начал, проведенных в жизнь. Разнообразие взглядов, проявившееся в обществе, проникло и в правительственные влиятельные сферы, где также стала образовываться пародия партий, стремившихся провести в дело свои убеждения при каждом удобном случае.

Затаенная борьба увлекала мнения в крайности.

Одни стремились не только к урегулированию реформ, но и к упразднению их последствий.

Другие стали на их сторону, защищая с одинаковой горячностью основные их начала и неизбежные недостатки.

Самые умеренные попытки урегулировать действие реформ и пополнить недостатки законодательства по нетронутым отраслям управления встречались с противодействием, явным или скрытым, или оставались без движения.

Такая участь постигла предуказанные Высочайшей волей вопросы первой важности, каковы: возвышение нравственного уровня нашего духовенства, реформа податная, преобразование губернских административных учреждений, установление отношений нанимателей к рабочим, дарование прав раскольникам, переустройство тюрем и многие другие.

Бесчисленный ряд комиссий, бесконечные бесплодные переписки раздражали общественное мнение и не удовлетворяли никого.

Все тонуло в канцеляриях, и застой этот отражался на деятельности вновь созданных учреждений". Доклад указывал затем на неудовлетворительный ход и развитие главнейших преобразований царствования: "Крестьянское дело после кипучей деятельности первых дней вошло в общую колею, и неподвижность в улучшении слабых его сторон создало такую обособленность несовершенного крестьянского управления, которая могла казаться полезной лишь в первые дни великой реформы.

Новые суды, созданные при недостаточных полицейских порядках, стали в изолированное от общего строя положение, не смягчаемое нисколько влиянием прокуратуры, далеко не усвоившей себе надлежащего значения.

Личный состав судебных учреждений неосторожно критическими, а часто неприязненными отношениями к окружающим его порядкам усилил подобное же отношение к этим порядкам в других общественных слоях. Адвокатура заняла место, не понятное для простого ума, и затронула многие молчавшие до того струны.

Духовенство продолжало, за редкими исключительными явлениями, коснеть в невежестве и мало-помалу лишалось и того влияния, какое имело прежде.

Оно отовсюду систематически устранялось, приходы закрывались, духовные семинарии оставались прежними бурсами.

Значение дворянства, как сословия, стушевалось; мало чем поддерживаемое земство, привлекшее сначала лучшие силы местного населения, не могло остаться долго на той же высоте при отсутствии средств к более широкому исполнению местных задач и при недостатке оживляющей правительственной поддержки.

Городское самоуправление редко где встретило на первых же шагах сочувственное отношение администрации к своим нуждам и правам.

Кроме того, общие потребности населения возрастали, а положение наших финансов расстроилось чрезвычайными военными издержками.

Ценность бумажного рубля упала, ценность продуктов увеличилась, появились новые налоги.

Все возбужденные такими и подобными явлениями неудовольствия, более или менее основательные разочарования, при застое насущных вопросов, указанных уже Вашим Величеством к разрешению, усиливали с каждым годом число недовольных и уменьшали устойчивость почвы под началами государственного порядка.

Параллельно с этим увеличивалась рознь в действиях правительственных учреждений, призванных к охранению порядка, и влияние социальных учений зрело". Начертав общую картину внутреннего состояния России, граф Лорис-Меликов переходил к положению учебной и воспитательной части в связи с настроением учащейся молодежи: "Народившееся за это время молодое поколение не было уже свидетелем дореформенных безобразий; точка отправления его ожиданий была уже не та, что для прежних поколений, и восприимчивость к впечатлениям окружающей жизни была сильнее.

Необходима была рука твердая, но не резкая, руководимая не исключительно системой, но и известной долей сердечности, чтобы сдержать наружные проявления горячей учащейся молодежи, чтобы направить ее стремления, чтобы приготовить из нее полезных и надежных деятелей для будущего.

К несчастью, в эту эпоху руководство учебным ведомством не было сопутствуемо описанными чертами, что было тем более прискорбно, что руководящая власть была вооружена новой учебной системой и новыми уставами средних учебных заведений, не имевшими за собой поддержки общественного мнения.

Чтобы возбудить эту поддержку, необходима была известная мягкость приемов и форм. Противоположный способ привел к еще большему раздражению общественного мнения, и масса молодых людей, враждебно отнесшаяся к предъявленным к ней требованиям, встретила в семье и обществе не осуждение, а сочувствие.

Молодые люди, не кончив научной подготовки, неприспособленные к труду и к практической деятельности, стали выбрасываться школою в жизнь и стали искать исхода в деятельности вне закона, пополняя собой ряды последователей социальных лжеучений.

Семья и общество, мало знакомые, собственно говоря, с сущностью этих лжеучений и под впечатлением чувства неудовлетворенности общим ходом дел, отнеслись равнодушно к проявлениям крайних теорий.

Не находя себе отпора или даже авторитетных порицателей, теории эти, схватываемые без критики и клочками, загнездились в целых кружках и начали проявляться наружу.

Первые подобные проявления были признаны за болезненные наросты, а не за выражения болезни, требующей внимательного изучения и в особенности санитарных мер для сокращения ее эпидемических свойств.

Сообразно сему, и меры были приняты исключительно полицейского характера: обыски, аресты, административная высылка и военный суд. Меры эти, принимавшиеся без системы, под влиянием раздражения, не излечили зла, а народили новую массу недовольных, тем более что при разрозненности и торопливости действий правительственных властей допускалось смешение всех родов и видов теорий, если они не согласовались с установленным порядком вещей, а в этом смешении часто упускались крайние анархисты". В довершение обзора доклад упоминал еще о двух фактах, влиявших на общественное неудовольствие: обнаружение судом прискорбной неправильности действий многих административных лиц и отсутствие надлежащего руководства периодической печатью.

Обращаясь к желаниям и ожиданиям, проявлявшимся в русском обществе, граф Лорис-Меликов свидетельствовал, что как те, так и другие — чрезвычайно разнообразны, истекая из личных воззрений.

Одни удовольствовались бы единичными частными улучшениями, другие желают преобразований более общих, третьи хотят возврата от чрезвычайных мер к законному порядку, четвертые — облегчения тяжестей налогов, улучшения финансового управления.

Жалуются на распущенный порядок разных ведомств, на чрезмерное отягощение бюджета, на недостатки духовенства, в особенности — на учебное ведомство, которое, по отзыву графа, "возбудило против себя и государственных сановников, и духовенство, и дворянство, и ученое сословие, и земство, и города; одним словом — всех, кроме лично заинтересованных в продолжении существующего направления". Предположенные графом Лорис-Меликовым, направленные к установлению лучших порядков государственные мероприятия были следующие: "1) Идти твердо и решительно в деле преследования злоумышленников против государственного порядка и общественного спокойствия, но не смешивать с ними людей, не участвующих в преступной социальной партии, а виновных лишь в проступках, не имеющих прямого отношения к социально-революционным проявлениям. 2) Всемерно стремиться к установлению полного единства действий всех органов правительственной власти, призванных к борьбе с преступными лжеучениями.

Сюда относятся преобразовательные мероприятия к объединению, сосредоточению и усилению деятельности разного рода полиций и направительное руководство министерства юстиции, судебных учреждений и в особенности — прокуратуры, без чего успех мероприятий полицейских затруднен. 3) С постепенным достижением указанных в предыдущих пунктах целей, стремиться к возвращению от чрезвычайных мер к законному течению дел. 4) Побудить правительственные учреждения и лица к более внимательному отношению к выразившимся насущным потребностям народа и общества и к его представителям.

Нельзя не оказывать благорасположенного участия к нуждам духовенства, к заявлениям дворянства, к деятельности земства, к потребностям городов.

Следует дать ход таким предположениям, кои давно уже намечены Высочайшей волей Вашего Императорского Величества и осуществление коих останавливается в канцеляриях и всякого рода комиссиях.

Полезно было бы привлекать и дворянство, и земство, и города к участию в таких вопросах, которые близко касаются их местных нужд. 5) Восстановить утраченное учебным ведомством доверие всех сословий и всех слоев общества, не касаясь коренных основ учебной системы.

Необходимые для этого изменения в личном составе управления учебным ведомством будут встречены величайшим сочувствием всею Россией.

Без этих изменений успех принимаемых мер будет постоянно парализоваться новым наслоением вредных элементов, тревожных для настоящего и грустных для будущего". "Направление ведомств, — так кончался доклад, — зависит преимущественно от лиц, стоящих во главе их. Задача их — быть точными исполнителями благих предначертаний Вашего Величества на счастие России и ее народов.

Велика их ответственность перед потомством и глубоко должно быть сознание их в том, что они — слуги своего дела и что одна из существеннейших их целей есть привлечение сердец к источнику власти в России.

В тяжкие минуты государственной жизни, подобные переживаемым ныне, они более, чем когда-либо, должны стоять на высоте своего призвания и по складу способностей, и по любви к управляемым.

Без этих условий, вместе соединенных, они не могут быть достойными исполнителями воли своего Государя и приносят не пользу, а вред, грозящий усилением тех осложнений, которые привели нас к настоящему тяжелому времени". Одобренные Императором Александром мысли, изложенные в докладе графа Лорис-Меликова, легли в основание всей его дальнейшей деятельности.

Одновременно граф Толстой уволен от должностей министра народного просвещения и обер-прокурора Св. Синода и заменен в первой из них А. А. Сабуровым, во второй — К. П. Победоносцевым.

Облеченный безграничным Монаршим доверием, граф Лорис-Меликов в циркуляре к генерал-губернаторам сообщил им новые начала, усвоенные правительством в борьбе с социально-революционным движением, и пригласил их сообразоваться с ними, указав на двойную цель, к коей должны быть направлены все усилия властей: неуклонное преследование злоумышленников и успокоение благонадежных общественных элементов возбуждением в них сочувствия к правительственной деятельности.

Вскоре Императорский Дом, а с ним и вся Россия, облеклись в глубокий траур. Тяжкая болезнь, которой несколько лет уже страдала Императрица Мария Александровна, вызвала еще осенью 1879 года отправление Ее Величества на зиму в гор. Канн, в южной Франции, но, чувствуя приближение смерти, Государыня пожелала возвратиться в Россию, к семье своей. 23-го января она прибыла обратно в Петербург; силы ее быстро падали; она уже не вставала с постели и 22-го мая мирно опочила.

Тело усопшей Императрицы предано земле в Петропавловском соборе 28-го числа того же месяца.

Между тем, озабочиваясь применением к делу своих соображений о вреде, причиняемом медленностью в производстве и решении дел о государственных преступлениях, граф Лорис-Меликов поспешил предать военному суду несколько лиц, задержанных при обнаружении полицией в январе 1880 года трех тайных типографий в Петербурге, а также небольшого числа участников злодеяний предшедших годов. Признания одного из главных участников террористической шайки, образовавшейся на Липецком съезде, Гольденберга, убийцы князя Крапоткина, задержанного в Харькове в октябре 1879 г., навели власти на след этого преступного сообщества и обнаружили остававшиеся дотоле неизвестными подробности покушений на цареубийство, произведенных осенью того же года в Александровске и в Москве.

Расследование на месте подтвердило вполне эти показания, но не повело к разысканию и задержанию деятельнейших из террористов.

Не видя острых проявлений революционной деятельности, граф Лорис-Меликов верил в успокоение умов, вызванное переменой правительственной системы даже в среде наиболее закоренелых злоумышленников, и убеждение это успел вселить и в самого Императора. 6-го августа состоялся именной Высочайший указ Правительствующему Сенату, в котором изображено: "Следя со дня учреждения Верховной Распорядительной Комиссии за мероприятиями главного начальника оной, мы убедились, что ближайшая цель учреждения Комиссии — объединение действий всех властей для борьбы с крамолой — настолько уже достигнута вполне согласными с видами нашими распоряжениями генерал-адъютанта графа Лорис-Меликова, что дальнейшие указания наши по охранению государственного порядка и общественного спокойствия могут быть приводимы в исполнение в общеустановленном законном порядке, с некоторым лишь расширением круга ведения министра внутренних дел". В силу этих соображений, а также с целью большего на будущее время упрочения единства действий существующих органов правительственной власти закрыта была Верховная Распорядительная Комиссия с передачей дел ее в министерство внутренних дел; упразднено III Отделение Собственной Его Величества Канцелярии с передачей и его дел в ведение того же министерства и с образованием, для заведования ими в составе оного, департамента государственной полиции, впредь до возможности полного слияния высшего заведования полицией в государстве в одно учреждение упомянутого министерства; заведование корпусом жандармов возложено на министра внутренних дел, на правах шефа жандармов; ему же предоставлено завершение возбужденных Верховной Распорядительной Комиссией вопросов с правом приглашать для сего в особые совещания членов закрытой Комиссии; генерал-губернаторам и другим учреждениям и начальствующим лицам повелено относиться и впредь к министру внутренних дел, которому вверено высшее направление всех следственных по государственным преступлениям дел, на тех же основаниях, на которых таковое направление принадлежало главному начальнику Верховной Распорядительной Комиссии.

Министром внутренних дел назначен генерал-адъютант граф Лорис-Меликов; товарищем министра — ближайший его сотрудник и доверенный советник, статс-секретарь Каханов; вторым товарищем — свиты Его Императорского Величества генерал-майор Черевин.

Почта, телеграф и иностранные исповедания выделены из состава министерства внутренних дел, и во главе их поставлен статс-секретарь Маков в звании министра почт и телеграфов и главноначальствующего над департаментом иностранных исповеданий.

Тотчас по вступлении в должность министра внутренних дел граф Лорис-Меликов представил на благоусмотрение Государя соображения свои о важной правительственной мере. "К числу самых правильных средств, — писал он во всеподданнейшем докладе от 11-го августа, — к поверке действий местных властей и к изучению потребностей различных частей обширной Российской Империи принадлежали в царствование в Бозе почивающего Государя Императора Николая Павловича ревизии губерний особо назначавшимися сенаторами.

Ревизии эти имели всегда самые благотворные последствия и, содействуя к оживлению местной жизни, доставляли высшему правительству неоценимые материалы как для точного определения действительного положения обревизованных губерний, так и для выяснения необходимых мер к исправлению замеченных неустройств". Такие ревизии и с той же целью министр признавал крайне полезными и в настоящее время, в видах прочного охранения государственного порядка и общественного спокойствия.

По мнению его, они послужили бы также к выяснению разнообразных воззрений и вообще настроения умов вне столичных центров и к пополнению современными данными имеющихся в разных ведомствах сведений по следующим, надлежащим разрешению вопросам: преобразование административных губернских учреждений сообразно потребностям времени, способы к прочному объединению полицейских властей, уяснение степени распространения социально-революционной пропаганды, изучение влияния административных высылок и проч. "Настоящая минута, — продолжал граф Лорис-Меликов, — была бы в высшей степени удобной для назначения сенаторских ревизий в шести или семи губерниях различных полос Империи.

Ревизии эти были бы крайне полезны не только для ведомства министерства внутренних дел, но, без сомнения, и для других ведомств, которые могли бы так же дополнить этим путем сведения свои по многим, весьма важным предметам, как, например, по предрешенному уже Вашим Величеством вопросу о замене подушной подати.

Самое назначение ревизий не может, по моему убеждению, не произвести весьма успокоительного впечатления на общество, как новое доказательство Высочайшего Вашего Величества попечения о благе народном". Император Александр утвердил предположения министра внутренних дел, согласно коим назначены для производства ревизии сенаторы: Ковалевский — в губерниях Казанской и Костромской, впоследствии в Оренбургской и Уфимской;

Мордвинов — в Тамбовской и Воронежской;

Половцев — в Киевской и Черниговской;

Шамшин — в Самарской и Саратовской.

Комиссия из представителей разных ведомств выработала особое наставление ревизующим сенаторам, поднесенное министром юстиции на Высочайшее утверждение.

Наставление это представляло программу, широко охватывавшую все главнейшие отрасли внутреннего управления.

Сенаторы приглашались подвергнуть тщательному исследованию и подробной разработке нижеследующие вопросы: 1) По ведомству министерства внутренних дел: о распространении в России социально-революционных лжеучений; об административной высылке и ее последствиях; о настроении умов крестьянского населения, в особенности по поводу слухов о новом наделении землей; об экономическом положении местного населения в связи с причинами упадка народного благосостояния и общественной нравственности; о недостатках местных по крестьянским делам учреждений и, в частности, общественного крестьянского управления; о предоставленном сельским обществам праве исключать или не принимать обратно порочных своих членов; о деятельности земских учреждений и о степени удовлетворительности личного их состава, а также о пререканиях земств с правительственными органами; о правильности применения Городового Положения; о преобразовании и объединении действий всех административных учреждений в губерниях и уездах, а равно и полицейских властей различных наименований; об отношениях Корпуса жандармов к общей полиции; о санитарных условиях городов; о положении раскольников и евреев. 2) По судебному ведомству: об отношениях прокурорского надзора к судебным и административным учреждениям; о личном и количественном его составе; о состоянии мест заключения и о надзоре за арестантами; об участии полиции в расследовании преступлений; об улучшении порядка составления списков присяжных заседателей; о степени удовлетворительности мировых судебных установлений; о присяжных поверенных и других лицах, коим предоставлено право ходатайствовать перед судом; о порядке исполнения судебных решений по гражданским делам. 3) По финансовому ведомству: о предположенном слиянии управлений акцизным сбором с казенными палатами; о тяжести и недостатках подушной подати; о причинах накопления недоимок, как постоянных, так и случайных, и о мерах к их предотвращению; об отмене акциза на соль; о положении ремесленного, фабричного и заводского населения; о техническом образовании и недостатке в технике; о влиянии сельских банков, ссудосберегательных касс и товариществ на благосостояние крестьян; о положении евреев в промышленности и торговле; о недостатках паспортной системы. 4) По ведомству государственных имуществ: о слиянии местных органов этого министерства с общими губернскими учреждениями; о недостатках существующего порядка сдачи в аренду казенных оброчных статей; о сельскохозяйственных учебных заведениях; о переселенческом движении; о привлечении земств и частных лиц к совокупной с министерством деятельности по сельскому хозяйству; о введении правильного лесного хозяйства и о мерах к охранению лесов; о взаимных отношениях сельских хозяев и рабочих; о введении минерального топлива. 5) По ведомству народного просвещения: о состоянии университетов Казанского и св. Владимира в Киеве и о взаимных отношениях попечителей учебных округов с университетскими советами; о среднем образовании вообще и, в частности, о положении реальных училищ и учительских семинарий, училищ городских и народных; о привлечении земств и городов к более деятельному участию в народном образовании. 6) По ведомству путей сообщения: о содержании и распределении бечевников и о денежных сборах с судов; о порядке заведования шоссейными дорогами; о привлечении земств и городов к устройству подъездных путей к железным дорогам и к судоходным рекам и каналам.

Осенью 1880 года ревизующие сенаторы отправились к местам своего назначения. 17-го августа Император Александр выехал из С.-Петербурга в Ливадию.

Там 30-го того же месяца, в день своих именин, Его Величество пожаловал графу Лорис-Меликову орден св. Андрея Первозванного при милостивом рескрипте, в котором так выразился о его заслугах: "Настойчиво и разумно следуя в течение шести месяцев указанным мною путем к умиротворению и спокойствию общества, взволнованного дерзостью злоумышленников, вы достигли таких успешных результатов, что оказалось возможным если не вовсе отменить, то значительно смягчить действие принятых временно чрезвычайных мер, и ныне Россия может вновь спокойно выступить на путь мирного развития". В Ливадии же состоялось увольнение генерал-адъютанта Грейга от должности министра финансов и назначение на этот пост А. А. Абазы. Проведя всю осень на южном берегу Крыма, Государь возвратился в С.-Петербург 21-го ноября.

Два дня спустя обнародован Высочайший указ Правительствующему Сенату, отменявший акциз на соль с 1-го января будущего 1881 года. Между тем несколько комиссий деятельно трудились над преобразованием и улучшением разных частей управления.

Одной из них поручен был пересмотр всех действующих узаконений о печати; другая занималась рассмотрением списков административно-ссыльных и поднадзорных и применением к ним новых, выработанных сенатором Ковалевским правил.

Наступил 1881 год. В конце января граф Лорис-Меликов свидетельствовал, во всеподданнейшем докладе, о благотворных последствиях принятой правительством системы постепенного возвращения государственной жизни к правильному ее течению, удовлетворяющему, по его выражению, внутренним стремлениям благомыслящей части общества и укрепляющему временно поколебленное доверие населения к силе и прочности правительственной власти в России.

Результаты эти граф приписывал ряду государственных мер, принятых со времени назначения его начальником Верховной Распорядительной Комиссии, и впоследствии — министром внутренних дел. Но, рассуждал он, в видах прочнейшего порядка следует воспользоваться наступившим успокоением умов. "Великие реформы царствования Вашего Величества, — читаем далее в докладе, — вследствие событий, обусловленных совместными с ними, но не ими вызванными проявлениями ложных социальных учений, представляются до сих пор отчасти не законченными, а отчасти не вполне согласованными между собой. Кроме того, многие первостепенной государственной важности вопросы, давно уже предуказанные Державной волей, остаются без движения в канцеляриях разных ведомств.

Для окончания реформ и для разрешения стоящих на очереди вопросов в центральных управлениях имеется уже много материалов, добытых опытом прошедших лет и приуготовительными работами.

Сенаторские ревизии, имеющие главной целью исследование настоящего положения провинции и местных потребностей, должны внести богатый вклад в эти материалы и уяснить местными данными то направление, какое для успеха дела необходимо будет дать предстоящим преобразовательным работам центральных учреждений; но и эти данные, при окончательной разработке их, несомненно, окажутся недостаточными без практических указаний людей, близко знакомых с местными условиями и потребностями". Основываясь на этих соображениях, министр внутренних дел признавал, что призвание общества к участию в разработке необходимых для настоящего времени мероприятий и есть именно то средство, которое "и полезно, и необходимо для дальнейшей борьбы с крамолой". Важным и подлежащим зрелому обсуждению представлялся при этом способ осуществления этой мысли. Граф Лорис-Меликов снова и энергически высказался против организации народного представительства в России, а почитал наиболее целесообразным порядок рассмотрения предстоявших разрешению правительства задач, уже испытанный в первые годы царствования Императора Александра II. По его мнению, следовало остановиться на учреждении в С.-Петербурге временных подготовительных комиссий, наподобие организованных в 1859 году редакционных комиссий, с тем чтобы работы этих комиссий были подвергаемы рассмотрению, с участием лиц, взятых из среды земства и некоторых значительных городов". 1-го марта, в 12? часов дня, Государь одобрил составленный в этом смысле проект правительственного сообщения, повелев, чтобы до напечатания его в "Правительственном Вестнике" проект был выслушан в заседании Совета Министров, созванном на 4-е марта. XXVI. Кончина (1881). Мерами снисхождения и кротости граф Лорис-Меликов надеялся образумить отуманенную социально-революционными лжеучениями молодежь, свести ее с пути преступления, примирить с правительством и обществом.

Расчет этот не оправдался по отношению к закоренелым преступникам, участникам террористической шайки, присвоившей себе название "Народной Воли". Более, чем когда-либо, злодеи решились упорствовать в своих преступных замыслах и достигнуть конечной цели совершением цареубийства.

Разоблачения Гольденберга обнаружили весь личный состав этой шайки, образовывавшейся в Липецке летом 1879 года, но полицейским властям, производившим дознание, удалось задержать весьма немногих.

Большинство успело скрыться от преследования, в особенности со времени ослабления его, и под вымышленными именами, с подложными видами продолжали свободно разъезжать по России.

К осени 1880 года все почти члены террористического сообщества стеклись в Петербург с целью возобновить покушения на священную Особу Монарха.

В конце декабря счастливая случайность вызвала в Петербурге арест главного вожака шайки, Александра Михайлова, после чего руководство ею и направление ее преступной деятельности перешло в руки Андрея Желябова, устроителя мин под полотном железной дороги в гор. Александровске и под Каменным мостом в Петербурге.

Тотчас же заговорщики приступили к деятельным приготовлениям к цареубийству.

Зимой 1880—1881 годов они имели в Петербурге несколько так называемых конспиративных квартир.

В одной из них помещалась тайная типография, печатавшая орган сообщества, социально-революционное обозрение: "Народная Воля" и другие возмутительные воззвания и листки; в другой — производились химические опыты техниками и приготовлялся по их указаниям динамит, а также вновь изобретенные одним из них разрывные метательные снаряды.

Опыты с этими снарядами производились за городом, в пустынных местах.

Одновременно велась усиленная пропаганда среди учащейся молодежи и в рабочих кругах, вербовались новые члены сообщества, участники готовившегося злодеяния.

За всеми выездами Государя устроено было постоянное наблюдение, с целью изучения направлений, по которым Его Величество обыкновенно следовал.

При обсуждении способов совершения покушения злодеи остановились на подкопе под одну из улиц столицы и на метательных снарядах.

На общей сходке, происходившей 28-го февраля, любовница Желябова, Софья Перовская, уже принимавшая деятельное участие в предшедших покушениях на цареубийство, между прочим во взрыве под Москвой, настояла на немедленном совершении злодейского замысла.

В ночь с 28-го февраля на 1-е марта заговорщики снарядили и заложили мину в подкопе под Малой Садовой и изготовили три метательных снаряда.

Решено было взорвать подкоп в воскресенье 1-го марта при проезде Государя из Зимнего дворца в Михайловский манеж для присутствования при обычном воскресном разводе.

Рано утром этого дня Перовская на одной из конспиративных квартир раздала по одному метательному снаряду трем юношам-фанатикам: Рысакову, Гриневецкому и Емельянову, недавно принятым в сообщество и самим вызвавшимся совершить ужасное злодейство.

Главную надежду возлагали заговорщики на действие мины, к метательным же снарядам предполагали прибегнуть лишь в случае неудачи взрыва под улицей.

В субботу 28-го февраля Император Александр, по обыкновению говевший на первой неделе Великого поста, причастился Св. Тайн в Малой церкви Зимнего дворца вместе со всеми членами Царственной семьи своей. Утром 1-го марта Его Величество принял доклад министра внутренних дел и, позавтракав в тесном семейном кругу, отправился в закрытой карете в Михайловский манеж на развод.

Когда царский экипаж выехал из дворца, все уже было готово для взрыва на Малой Садовой, а три метальщика, вооруженные снарядами, стояли на условленных местах. Ho, вопреки предположениям злодеев, Государь проследовал в манеж не по Невскому и Малой Садовой, а более прямым путем, по набережной Екатерининского канала.

По окончании же развода Его Величество поехал в Михайловский дворец, где посетил Великую Княгиню Екатерину Михайловну.

Наблюдавшей за этим Перовской ясно стало, что Император возвратится в Зимний дворец тем же путем, т. е. вдоль Екатерининского канала.

По данному ею сигналу метальщики заняли места у решетки канала: первым, саженях в 50-ти от угла Инженерной улицы, стал Рысаков, вторым — Гриневецкий, третьим — Емельянов.

Сама Перовская перешла на противоположную сторону канала и остановилась против Инженерной улицы. Когда в 2 часа 15 минут пополудни Императорская карета отъехала от Михайловского дворца, Перовская, махнув платком, дала о том знать метальщикам.

Государь сидел в карете один; за ним в одних санях ехал полицмейстер Дворжицкий, в других — корпуса жандармов капитан Кох и ротмистр Кулебякин.

Конвой из конных казаков окружал экипаж.

Карета быстро неслась по набережной Екатерининского канала и уже миновала Рысакова, когда тот бросил под нее бомбу. Последовал страшный взрыв. Несколько человек упало; в числе их один из казаков конвоя и мастеровой мальчик — тяжело раненные.

Государь приказал лейб-кучеру остановить экипаж и, выйдя из кареты, направился к месту взрыва, близ которого толпа из солдат и народа уже схватила Рысакова.

На вопросы обступивших его офицеров, не ранен ли он, Император отвечал: "Слава Богу, я уцелел, но вот...", — указывая при этом на лежавших на мостовой раненых.

Государь подошел затем к Рысакову и спросил его, он ли стрелял и кто он такой? Злодей отвечал утвердительно, но назвал себя вымышленным именем. "Хорош!" — молвил Император и, повернув назад, в направлении к своей карете, сделал несколько шагов по панели вдоль канала.

Второй метальщик, Гриневецкий, стоявший опершись на решетку, бросил свою бомбу в ту минуту, как Император проходил мимо него, под самые ноги. Произошел второй оглушительный взрыв. Когда рассеялся дым, пораженным взорам присутствующих, как пострадавших, так и уцелевших, представилось ужасающее зрелище: обнажившиеся ноги Царственного Страдальца были раздроблены, кровь сильно струилась по ним, лицо было все в крови. "Помоги", — едва внятным голосом произнес Государь, обращаясь к лежавшему возле него тяжело раненному полковнику Дворжицкому.

Когда сбежавшиеся прохожие, в их числе несколько юнкеров Павловского военного училища и матросы 8-го флотского экипажа, возвращавшиеся с караула, стали поднимать Государя, он уже потерял сознание.

По распоряжению прибывшего из Михайловского дворца Великого Князя Михаила Николаевича Императора положили на сани полицмейстера и всего истекающего кровью повезли в Зимний дворец.

Государя внесли на руках в кабинет его и положили на выдвинутую посредине комнаты постель.

Лейб-хирург Круглевский перевязал ему раны. Подоспевший лейб-медик Боткин прибегнул ко всем известным способам, чтобы возвратить страдальцу сознание.

Голову Государя вспрыскивали водой, виски натирали эфиром, давали вдыхать ему кислород.

Все напрасно.

Обильное кровотечение истощило силы Царя-Мученика.

На спасение его не было никакой надежды.

Скоро прибыли в Зимний дворец Цесаревич с Цесаревною и прочие члены Августейшей семьи, окружившие одр умирающего Императора.

Залы дворца наполнились высшими государственными и придворными сановниками, военными и гражданскими чинами.

Несметная толпа народа в немом ужасе наводняла площадь перед дворцом.

Наследник Александр Александрович приказал ввести протоиерея придворного собора, Рождественского, с запасными дарами.

Государя приобщили Св. Тайн. Все присутствующие опустились на колени.

Протоиерей начал читать отходную.

В 3 часа 35 минут пополудни не стало Императора Александра II. Произносить над царствованием Императора Александра II окончательный приговор не настало еще время. Современный историк слишком близко стоит к этой достопамятной эпохе, он не может судить о ней совершенно беспристрастно на основании вполне выясненных, подробно исследованных, тщательно оцененных фактов.

Но собранных и приведенных в настоящем очерке данных более чем достаточно, чтобы уяснить светлую духовную личность Государя, явившегося на русском Престоле достойным продолжателем трудов, исполнителем заветов державных своих предшественников на благо России.

В первом акте своего царствования, в манифесте, возвещавшем о вступлении на Престол, Император Александр Николаевич выразил твердую решимость исполнить виды и намерения Петра, Екатерины, Александра Благословенного и нежно им любимого, незабвенного отца. Подобно им, служение Отечеству вменял он себе в священный долг, всех своих верноподданных обнимал царской любовью и преобразовательную деятельность свою — выражаясь собственными его словами — почитал за высокий жребий, через течение событий поданный ему рукой Провидения.

Семена правды и добра, вложенные в его отзывчивую душу людьми, призванными на дело его воспитания, в особенности Жуковским, разрослись в ней пышным цветом.

Возвышенному идеалу человечности Александр II остался верен до конца. Им одушевлены были его помыслы и действия, и если не все его начинания принесли ожидаемые плоды, то причина тому — присущее человеческой природе несовершенство, неподготовленность русского общества, наконец, ошибки и увлечения, заблуждения и страсти ближайших советников и сотрудников Императора, слишком полагавшегося на некоторых из них по избытку, свойственного душам возвышенным, доверия, чуждаясь всеугнетающей, всеубивающей подозрительности.

Вот чем всего более объясняются недочеты и внутренней, и внешней политики этого продолжительного царствования, самый его трагический исход. Несомненно то, что Император Александр II всегда и во всем желал добра, желал искренно, — снова приводим его слова: "...видеть народ свой счастливым, просвещенным светом христианской истины и охраняемым в своем развитии твердыми законами и ненарушимым правосудием". Чуткий ко всему, что касалось чести и достоинства Богом вверенной ему державы, Государь Александр Николаевич обнаруживал непоколебимую стойкость в тех случаях, когда ему приходилось давать отпор враждебным посягательствам на это высшее достояние России.

Зато во всем прочем он, быть может, слишком часто внушение разума подчинял влечению чувства.

История не вменит ему этого в вину, потому что нет в мире большего величия, как величие нравственное.

Сам Государь пал жертвой своего доброжелательства, своего доверия к людям, своего человеколюбия и кротости.

Но следующие поколения уже начинают пожинать плоды его царственных подвигов.

Миллионы не одних русских людей, но и родственных им по вере и племени народов свято чтут память Императора Александра II. С. Татищев. 1) Дела и документы архивов русских и иностранных, правительственных и частных. 2) Полное Собрание Законов. 3) Annuaire diplomatique de l''Empire de Russie, 1861—1881. 4) Souvenirs de l''Imperatrice Alexandra Feodorovna, 1817—1820 (manuscrit). 5) Камер-фурьерский журнал 1818 г. 6) История царствования Императора Александра I и Россия в его время. М. И. Богданович, V, С.-Петербург, 1871. 7) Восшествие на престол Императора Николая I. Барон М. А. Корф, С.-Петербург, 1857. 8) Memoires du marechal Marmont. Duc de Royme, VIII, Paris, 1857. 9) Формулярный список Наследника Цесаревича и Великого Князя Александра Николаевича 1818—1855. 10) Сочинения В. А. Жуковского. II и VI, С.-Петербург, 1885. 11) Годы учения Императора Александра II. Сборник Императорского Русского Исторического Общества, XXX и XXXI, С.-Петербург, 1880. 12) Записки К. К. Мердера.

Русская Старина, 1885 г., XLVI, XLVII, XLVIII. 13) Письма Цесаревича Александра Николаевича к его воспитателю К. К. Мердеру.

Русская Старина, 1886 г., XLIX. 14) Histoire de la vie et du regne de Nicolas I, Empereur de Russie, par Paul Lacroix. IV—VIII, Paris, 1867—1873. 15) Alexandra Feodorovna, Kaiserin von Russland von A. Th. von Grimm. I und II, Leipzig und St.-Petersburg, 1866. 16) Император Николай в Св. Синоде. H. И. Григорович, Русский Архив, 1869 г. 17) Дорожные письма Е. А. Юрьевича, во время путешествия по России с Цесаревичем Александром Николаевичем в 1837 г. Pycский Архив, 1887 г., І и II. 18) La Russie en 1839 par le Marquis de Custine. I, Paris, 1843. 19) Memoires du Prince de Metternich. VIII, Paris, 1884. 20) Souvenirs et Correspondance du Prince Emile de Sayn-Wittgenstein-Berlebourg. I, Paris, 1888. 21) Последние часы жизни Императора Николая І. С.-Петербург, 1855. 22) История образования Государственного Совета в России.

Даневский, С.-Петербург, 1859. 23) История Восточной войны 1853—1856 годов. M. И. Богданович, І—IV, С.-Петербург, 1877. 24) Восточная война 1853—1856 годов. Н. Ф. Дубровин, С.-Петербург, 1878. 25) Etude diplomatique sur la guerre de Crimee. I—II, Paris, 1874. 26) Actenstucke zur Orientalischen Frage zusammengestellt von D-r I. von Jasmund. I—III, Berlin, 1855—1859. 27) Император Александр Николаевич в эпоху войны 1855 г. Русская Старина, 1883 г., XXXVII и XXXIX. 28) Переписка Императора Александра Николаевича с князем Ф. И. Паскевичем и князем М. Д. Горчаковым в 1855 г. Русская Старина, 1881 г., XXXII. 29) Une ambassade en Russie. Extrait des memoires de Duc de Morny. Paris, 1892. 30) Aus Drei Viertel Jahrhunderten, Erinnerungen und Aufzeichnungen von Fr. Ferd. Graf von Beust. I, Stuttgart, 1887. 31) Zur Geschichte des Orientalischen Krieges 1853—1856 von Heinrich Geffcken. Berlin, 1881. 32) Граф П. Д. Киселев и его время. Заблоцкий-Десятовский, IV, С.-Петербург, 1882. 33) Собрание трактатов и конвенций профессора Ф. Ф. Мартенса. VII, С.-Петербург, 1888. 34) Preussen im Bundestage, 1851 bis 1859, herausgegeben von D-r Ritter von Poschinger. III— IV, Leipzig, 1882—1885. 35) The life of the Prince Consort, by Theodore Martin. III—V, London, 1877—1880. 36) Сборник в память двадцатипятилетия управления Министерством Иностранных Дел князем А. М. Горчаковым, 1856—1881. С.-Петербург, 1881. 37) Aus meinem Leben und aus meiner Zeit, von Ernst II, Herzog von Sachsen-Coburg-Gotha. II, Berlin, 1888. 38) Bismarckbriefe, 1844—1870. Bielefeld und Leipzig, 1880. 39) Записка князя M. Д. Горчакова о мерах в случаях восстания в Венгрии.

Русская Старина, 1884 г., XLI. 40) Граф H. Н. Муравьев-Амурский.

И. П. Барсуков, I и II, Москва, 1891. 41) Фельдмаршал князь А. И. Барятинский.

А. Л. Зиссерман, II, Москва, 1890. 42) Князь Александр Иванович Барятинский на Кавказе в 1859 г. М. Я. Ольшевский, Русская Старина, 1880 г., XXIX. 43) Записка Императора Александра II о Кавказе, 1860 г., сообщена А. П. Берже. Русская Старина, 1882 г., XXXVI. 44) Приказы кн. Барятинского к войскам Кавказской армии. Русская Старина, XXVII. 45) Император Александр Николаевич на Западном Кавказе в 1861 г. М. Я. Ольшевский, Русская Старина, 1884 г., XLII. 46) К истории отмены крепостного права. Русский Архив, 1884, III. 47) Записка графа С. С. Ланского.

Русский Архив, 1869 г. 48) Достопамятные минуты в моей жизни. А. И. Левшин, Русский Архив, 1885 г., II. 49) Первые шаги к освобождению крестьян в России.

Еленев, Русский Архив, 1886 г., II. 50) Предсмертная записка Я. И. Ростовцева о крестьянском деле. Русская Старина, 1880 г., XXVII. 51) Крестьянское дело в Главном Комитете.

Русская Старина, 1884 г., XLI. 52) Материалы для истории упразднения крепостного состояния помещичьих крестьян в России. I—III, Берлин, 1861—1862. 53) Освобождение крестьян в царствование Императора Александра II, хроника деятельности Комиссии по крестьянскому делу. Н. П. Семенов, І—ІV, С.-Петербург, 1889—1892. 54) Записка Я. А. Соловьева.

Крестьянское дело в 1856—1859 годах. Русская Старина, 1880—1883 гг., XXVII, XXX, XXXI, XXXIII, XXXIV. 55) Письма Н. А. Милютина к Ю. Ф. Самарину и Я. А. Соловьеву.

Русская Старина, 1880 г., XXXVII. 56) Речь Императора Александра II в заседании Государственного Совета, 28 января 1861 г. Русская Старина, 1880, XXVII. 57) Дневник гр. П. А. Валуева.

Русская Старина, 1891, LXX, LXXI и LXXII. 58) 8 сентября 1862 г. Из воспоминаний графа Валуева.

Русская Старина, 1888 г., LVII. 59) Из записок графа Толстого-Знаменского.

Русский Архив, 1885 г., II. 60) Последняя польская смута, по переписке с 16 февраля 1861 г. по 15 июня 1862 г. Русская Старина, 1882 г., XXXVI и XXXVII. 61) Записка Н. В. Берга о польских заговорах и восстаниях 1831—1862. Москва, 1873. 62) Седмицы польского мятежа 1861—1864. Н. И. Павлищев, І—II, С.-Петербург, 1887. 63) Le Marquis Wielepolski, sa vie et son temps, par Henry Lisicki. I—II, Vienne, 1880. 64) 1863-й год. Собрание статей по польскому вопросу М. Н. Каткова. І—II, Москва, 1887. 65) Об отмене телесных наказаний в Российской Империи и в Царстве Польском, записка князя Н. А. Орлова.

Русская Старина, 1881 г., XXXI. 66) Correspondence relating to the affairs of Poland (Blue-Book). London, 1863. 67) Documents diplomatiques sur les affaires de Pologne (Livre Jaune). Paris, 1863. 68) Ausgewahlte Beden des Fursten von Bismarck 1862—1881. І—III, Berlin, 1882. 69) Furst Bismarck, Sein politisches Leben und Wirken von Ludwig Jahn I—IV. Berlin, 1878— 1886. 70) Четыре записки графа M. H. Муравьева о Северо-Западном крае. Русский Архив, 1885 г., II. 71) Записки графа M. H. Муравьева о мятеже в Северо-Западной России в 1863—1865 годах. Русская Старина, 1882 и 1883 гг., ХХХVІ, ХХХVII и ХХХXVIII. 72) Полное собрание сочинений князя П. А. Вяземского, VII, С.-Петербург, 1882. 73) М. Н. Катков и его историческая заслуга. H. A. Любимов, С.-Петербург, 1889. 74) Die Begrundung des Deutschen Reiches und Wilhelm I, von Heinrich von Sybel. I—VI, Munchen und Leipzig, 1894. 75) Graf von Bismarck und seine Leute im Jahre 1870—1871 von Moritz Busch. Leipzig, 1878. 76) Unser Reichskanzler von Moritz Busch. Leipzig, 1884. 77) Aus dem Leben Wilhelm I von Louis Schneider. I—III, Berlin, 1888. 78) Enquete parlementaire sur les actes du Gouvernement de la Defense nationale. I, Versailes, 1872. 79) L''Empereur Alexandre II et la France le 1875. Revelations du General Le Flo. Le Figaro, Paris, 1887. 80) Исторический обзор Туркестана и поступательного движения в него русских.

Макшеев, С.-Петербург, 1890. 81) Россия и Англия в Средней Азии. Ф. Ф. Мартенс, С.-Петербург, 1879. 82) Исторический очерк деятельности военного управления в России с 1855 по 1880 гг., І—VI, С.-Петербург, 1879—1881. 83) Секретный всеподданнейший отчет по морскому ведомству с 1855 по 1880 г., С.-Петербург, 1880. 84) Обзор деятельности морского управления в России с 1855 по 1880 г., I—II, С.-Петербург, 1880. 85) Финансы России XIX столетия.

История.

Статистика.

И. С. Блиох, I—IV, С.-Петербург, 1882. 86) Влияние железных дорог на экономическое состояние России.

И. С. Блиох, I—V, С.-Петербург, 1878. 87) Государственные росписи приходов и расходов с 1862 по 1881 г. 88) Виды внешней торговли 1855 г. 89) Обзор внешней торговли России 1880 г. 90) Государственные долги России.

Бржесский, С.-Петербург, 1884. 91) Всеподданнейший отчет по Министерству Путей Сообщения с 1855 по 1880 гг., С.-Петербург, 1880. 92) Краткий отчет деятельности Министерства Внутренних Дел с 1855 по 1880 гг., С.-Петербург, 1880. 93) Всеподданнейшие отчеты обер-прокурора Св. Синода с 1855 по 1881 гг. 94) Всеподданнейшие отчеты министра народного просвещения с 1855 по 1881 гг. 95) Сборник постановлений по Министерству Н. Пр., III—VII, С.-Петербург, 1876—1883. 96) Пятидесятилетие IV Отделения Собственной Е. И. В. Канцелярии: хроника и монография ведомства учреждений Императрицы Марии, І—II, С.-Петербург, 1878. 97) Das Staatsarchiv, Sammlung der offiziellen Actenstucke zur Geschichte der Gegenwart XXX— XXXV, Leipzig, 1876—1879. 98) Дневник Высочайшего пребывания за Дунаем, С.-Петербург, 1880. 99) Дневник пребывания Царя-Освободителя в Дунайской армии в 1877 году. Л. М. Чичагов, С.-Петербург, 1887, изд. 2-е. 100) Письма из Болгарии в 1877 г.. С. П. Боткин, С.-Петербург, 1893. 101) Полный сборник официальных телеграмм Восточной войны 1877—1878 гг., I—II, С.-Петербург, 1877—1878. 102) Граф Э. И. Тотлебен.

Н. К. Шильдер, І—II, С.-Петербург, 1885—1886. 103) Le Congres de Berlin par le Baron d''Avril. Paris, 1889. 104) Болгария после Берлинского конгресса.

П. А. Матвеев, С.-Петербург, 1890. 105) Обвинительные акты, отчеты о судебных заседаниях и приговоры по делам о государственных преступлениях с 1871 по 1881 гг. 106) Обзор социально-революционного движения в России, С.-Петербург, 1880. 107) Chronique du mouvement socialiste en Russie 1878—1887. St.-Petersbourg, 1890. 108) Geschichte der revolutionaren Bewegungen in Russland von Alphons Thun. Leipzig, 1883. 109) Alexandre II. Details inedits sur sa vie intime et sa mort, par Victor Laferte. Bale-GeneveLyon, 1882. 110) Исторический очерк военно-походной Е. И. В. канцелярии.

Н. К. Шведов, С.-Петербург, 1882. 111) Северная Почта с 1862 по 1869 г.; Правительственный Вестник с 1869 по 1881 г.; Русский Инвалид и Journal de Saint-Petersbourg с 1855 по 1881 гг. {Половцов}